Я бы объяснил ей лично, что в этой встрече действительно нет никакой постановки — просто случайность, выбившая из равновесия, если бы не десяток чужих глаз. Очень внимательных глаз.
Наш зрительный контакт длится всего несколько секунд, после чего Оля отворачивается и продолжает разговор с собеседницей, взяв бокал со стола. Она выглядит невозмутимой, но подбородок вздёрнут, а движения — чуть резче, чем должны быть.
Я ещё не раз на неё посмотрю — и это очевидно не только мне, но и ей, несмотря на то, что дистанция между нами — космическая.
Когда Илья предлагает поиграть в волейбол на площадке, расположенной чуть в стороне от основной зоны — ближе к бару, я соглашаюсь. Это проще, чем сидеть без дела. Да и становится ясно: уезжать отсюда быстро я не собираюсь. По крайней мере — до тех пор, пока не увижу, как первой уедет Оля.
Одежда, в которой я приехал поздравить друга, не совсем подходит под формат праздника — джинсы быстро начинают парить. Поэтому, прежде чем выйти на площадку, я достаю из машины спортивную сумку и переодеваюсь в шорты и белую футболку в доме, который Яр арендовал на сутки.
У меня есть от него ключ, и время от времени в голове мелькает мысль: если понадобится тишина или разговор без лишних ушей — это место подойдёт идеально.
Помимо нашей компании, к игре присоединяются ещё несколько гостей с базы. Лица незнакомые, но настроены дружелюбно.
Сыграть с прокуратурой было бы куда острее, но для этого им сначала нужно выйти из своего шатра — а они, похоже, намеренно держатся обособленно.
В команде, за которую я играю, — и Яр, и Настя. У меня — переизбыток сил и энергии, и волейбол оказывается отличным способом стравить лишнее. Он работает как клапан: выпускает напряжение, не разрушая ничего вокруг.
Через пару раундов я ловлю себя на том, что чувствую себя… почти нормально. А ещё спустя один — боковым зрением улавливаю, как мимо площадки по траектории к бару проходит Оля.
Мы взрослые, вменяемые люди, которые прекрасно понимают последствия — и всё равно ведём себя так, будто на нас это не распространяется.
Я ощущаю себя пацаном — потому что, когда она идёт мимо босая, в коротком топе, зарывая пальцы ног в песок, внутри всё срабатывает как на автопилоте: жар, пульс, глухой толчок под рёбрами.
Взяв тайм-аут, я нахожу умывальник и, закинув футболку на плечо, поливаю голову холодной водой — остывая снаружи, но не внутри. Прикидывая, насколько удобно будет подойти к бару — не в лоб, а по дуге, чтобы это не выглядело как намеренная попытка сближения.
Когда оказываюсь рядом, Оля уже стоит у стойки и водит пальцем по ободку бокала. Вроде бы расслаблена, но плечи выдают. Готовность. Раздражение. Броню.
Уверен, где-то в ней по-прежнему живёт импульс влепить мне пощёчину. Причём не одну.
Я отодвигаю барный стул — тот, что через два от неё — и, сев, спокойно говорю бармену:
— Безалкогольное пиво. Баночное. Чешское. Мне говорили, у вас такое есть.
Это пиздежь, конечно, но бармен уходит в подсобку, оставляя нас с Олей наедине — насколько это возможно под открытым небом.
Я не смотрю на неё. Она — на меня тоже. Но присутствие друг друга ощущается кожей: плотное, почти физическое. Другого шанса, скорее всего, не будет. Поэтому, глядя прямо перед собой, здороваюсь первым.
39.
Ольга
У меня не было настроения ехать на природу, чтобы проводить Валентину Петровну Быстрицкую на пенсию, но совесть не позволила остаться дома. Когда я окончила университет, именно она возилась со мной больше других.
Показала, как правильно оформлять подозрение, объяснила, в каком порядке подшиваются материалы, терпеливо проверяла каждую мою бумажку — даже когда была завалена своими. Иногда выводила меня из себя — придирками, замечаниями и сухой требовательностью. Но именно под её началом я стала той, кем стала.
Внутренний голос тихо нашёптывал, что лучше бы мне попрощаться с Быстрицкой в стенах прокуратуры — лично, без шатров и коллективных объятий. И теперь, сидя за барной стойкой, я прекрасно понимаю почему. Мне стоит чаще доверять своей интуиции.
— Привет, — коротко произносит Саша, устремив взгляд в сторону двери, ведущей в подсобку.
Мой взгляд находит точку на стене — между выключателем и крючком для одежды, чтобы удержать зыбкий баланс. Но под кожей ползёт предательская дрожь, и это кажется сигналом к падению.
Я не смотрю на него, но смотрела раньше. Когда он отдыхал с друзьями, ходил по территории и играл в волейбол. Во время игры — особенно пристально.
Сложно было игнорировать его быстрые, резкие движения. Силу. Мощь. То, как работали руки. Как бешеная энергия пробивалась в каждом ударе. Как футболка липла к спине, обрисовывая очертания мышц.
Теперь он вовсе без неё. В одних шортах. Полуголый, заведённый, накачанный адреналином. По грудной клетке стекают капли воды и пота, сбегают по рельефу и теряются в густой поросли волосков, тянущейся от центра вниз.
Я молчу, сжимая стеклянный стакан, потому что присутствие Устинова раскачивает, хотя внешне я по-прежнему кремень. Меня раскачивает и в суде и на природе, стоит ему появиться в поле моего зрения. Это то, с чем я пока не научилась справляться.
— Оль. Я соскучился, — рвано добавляет Саша.
Обстановка в кафе располагает к диалогу — здесь никого, кроме нас нет, — но любая фраза может обернуться тем, о чём мы оба потом пожалеем.
— Мне показалось, тебе некогда скучать, — мгновенно парирую. — Девушек вокруг хватает. Внимания — валом. Или тебе ещё погадать на любовь?
Отпив прохладный лимонад, с грохотом ставлю запотевший стакан на стол. Чувствую, как горят и пульсируют щёки, когда выкатываю претензии, на которые не имею никакого грёбанного права.
Эта связь — табу. Связь с человеком, которого я должна воспринимать только через призму дела, документов и нарушений.
Но сейчас — ни о каком профессионализме речи не идёт.
Сейчас я злюсь. Ревную. Ненавижу себя. Разрываюсь на части между запретами и невозможностью притвориться равнодушной.
— Я правда соскучился, Оль. Вчера по привычке катался вокруг твоего дома. Если не разблокируешь — боюсь, в следующий раз поднимусь.
— Не надо. И цветы не надо — я выбросила их в мусорный бак, — хрипло отвечаю. — У нас не выйдет — сам понимаешь.
— Я хочу поговорить.
— Говори.
— Мы могли бы сделать это в доме номер триста пять, — звучит прямое предложение. — У меня есть от него ключ, и туда никто не войдёт. Обещаю… что никто не вмешается. Я буду за тобой наблюдать, и если ты решишься на этот разговор, сразу пойду следом.
Из подсобки выходит озадаченный бармен, разводя руками. Прошло всего пару минут, а кажется, что каждая секунда тянется, как вечность.
Никакого чешского безалкогольного он не нашёл, но это не останавливает Сашу от того, чтобы послать его в подсобку ещё. Таким тоном, что спорить не возникает ни малейшего желания. Таким тоном, которому веришь.
Что-что, а врать он умеет искусно.
— Это лишнее, — говорю как можно беспечнее, отодвигая лимонад. — Я хочу расслабляться и отдыхать. Если тебя мучает чувство вины — то зря. Всё в порядке, Саш.
Скачки сердца больно бьют в рёбра, но на поверхности — всё та же маска равнодушия.
— Когда ты планируешь ехать домой? — спрашивает без церемоний.
— Когда планирую – тебя не касается. Я уже договорилась с коллегой. Он меня отвезёт. Или я останусь ночевать в гостинице – здесь же. Пока не определилась.
Я отрываюсь от точки, которую всё это время гипнотизировала, и в тот же момент Саша поворачивает голову. Наши взгляды схлёстываются — жёстко, беспощадно, без возможности спрятаться. Вызывая искры в животе и сбивая дыхание раньше, чем я успеваю собрать остатки самоконтроля в кучу.
— Нет, — упрямо отрубает он.
— Что значит «нет»?
Со скрежетом отодвинув стул, встаю с места, оглядываясь назад и перестраховываясь. Все наши отвлечены и заняты шашлыками. Но это ничего не означает. Абсолютно ничего, что позволило бы мне забыть о рамках.
— Я не уеду отсюда, пока мы не поговорим, — отчеканивает Устинов. — Мы можем сделать это в доме или уехать вместе. Я буду ждать столько, сколько нужно, пока ты не согласишься.
Появление бармена уже никого из нас не смущает, потому что мы слишком увязли в своём противостоянии. Саша давит взглядом, словами, интонациями. Так, словно выискивает во мне слабые места, куда можно бить.
Я проезжаюсь взглядом по его лицу: по выгоревшим на солнце бровям, длинным ресницам, отросшей щетине — и, быстро скользнув ниже, к ходящей ходуном груди и прорисованному кубиками животу, так же стремительно возвращаюсь обратно.
— Мне ничего от тебя не нужно. Ни сожаления, ни извинений, ни даже объяснений, — сбивчиво отрезаю любые попытки на сближение. — Ни, тем более, секса. Мне достаточно наступить на грабли один раз, чтобы не повторять этого снова.
Когда разворачиваюсь на выход, ощущаю, как мелкие иголки впиваются в спину, цепляя лопатки и поясницу.
Твердолобости Саше не занимать, но он не учёл одного — что и я не склонна сдаваться. Даже перед ним. Даже, чёрт возьми, когда разум с треском сдаёт позиции.
40.
***
Уже на выходе из бара я чуть ли не лицом к лицу сталкиваюсь с девушкой, которая сидела у ног Устинова и водила пальцами по его руке.
Что-что, а ставить девушек на колени этот мужчина умеет с лёгкостью. В нём море уверенности и притягательности, и, в некоторой степени, он сам не до конца осознаёт, какое влияние может оказывать на весь женский пол.
С протяжным «Са-аш, ты идёшь играть?» — пролетаю мимо и направляюсь к шатру под палящим солнцем. День сегодня действительно жаркий. Именно поэтому Валентина Петровна решила собрать всех на базе отдыха, а не в душном помещении ресторана.
Ну и ещё потому, что это гораздо дешевле.
На столы накрывают коллеги, мясо жарит Степурин вместе с моим начальником отдела. Сама виновница торжества попивает вино, сидя в плетёном кресле. Но ей это позволительно.