— Я… хотел бы предложить тебе отношения. Хотел бы, чтобы ты была моей. Моей женщиной — при других обстоятельствах и при других вводных. И мне жаль, что я не тот, кто тебе нужен.
Я прослеживаю каждую реакцию, которая сопровождает эти слова, и понимаю: он говорит всерьёз. Без попытки вызвать жалость, без надежды, без манипуляции. И каждое слово отзывается во мне — то уколом, то теплом — пока я стою на месте, раскладывая эти признания в голове по полочкам и постепенно осознавая: это прощание.
Самое настоящее, чёрт возьми, прощание.
Наверное, поэтому я позволяю Саше подойти, захватить ладонью мою талию и нависнуть сверху, разглядывая моё лицо, мои губы и мои глаза — будто видит впервые. Я чувствую, как к щекам и к низу живота приливает жар, скапливаясь живым, пульсирующим ожиданием.
— Я тебя сейчас поцелую, — предупреждает Устинов, касаясь моих волос и виска. — Постарайся не заехать мне после этого в челюсть.
— Пока не буду, — отвечаю хрипло.
— У тебя слишком боевое выражение лица.
Я знаю. Наверное, это просто отголоски того, что и сама мечтала бы познакомиться при других обстоятельствах — и с другой исходной точкой.
Если это прощание, то я хочу, чтобы оно прошло именно так — как идёт. Легко, беззаботно, пьяно.
Саша медленно наклоняется, его дыхание касается кожи, а нос задевает кончик моего. Чуть сдвинув голову набок, он непривычно мягко касается моих губ — будто это извинение и признание одновременно.
Как только дрожь прокатывается по телу, его руки инстинктивно сжимаются крепче, реагируя на мой отклик.
Я пропускаю его язык глубже и тут же вцепляюсь в его шею, прижимаясь сильнее. Отвечаю лаской — пылкой и жадной, от которой теряется контроль.
То, что мы находимся по разные стороны баррикад, не мешает мне тянуться к Устинову, несмотря ни на что. Наслаждаться мужским запахом, вкусом, твёрдостью. Вспыхивать от того, как легко он ломает мою выдержку — и после мягкости идёт в наступление, задирая вверх майку и вжимая ладонь в мою грудь через тонкое бельё, с такой упрямой настойчивостью, от которой на трусиках скапливается влажность.
Как только под бёдрами ощущается капот автомобиля, Саша присаживается между моих ног, накрывает живот поцелуями и ведёт языком по телу зигзагами — так, что я невольно выгибаюсь ему навстречу.
Шов от шорт предательски натирает, и каждое его движение лишь усиливает напряжение до предела. Раздражающе. Мучительно.
Моё дыхание становится частым, когда Саша стягивает ткань бюстгальтера, освобождая грудь. Его пальцы ложатся на оголённый сосок, и он сдавливает его подушечкой большого, заставляя меня затаить дыхание. Затем втягивает сосок в рот и лижет языком — то широко, то по кругу, то с бессовестной сосредоточенностью, от которой в венах вскипает кровь.
Я выгибаюсь навстречу, сама подставляясь под этот поцелуй — тягучий и слишком интимный, чтобы его можно было пережить молча. Поэтому с моих губ срываются рефлекторный стон и тихие, сбивчивые выдохи.
— Здесь или поедем дальше? — спрашивает Устинов, отрываясь от моего тела и выпрямляясь во весь свой громадный рост.
Решение нужно принять сейчас и немедленно, и оно не требует слов. Я разворачиваюсь к капоту, опираюсь руками о металл и медленно оглядываюсь через плечо, ловя его взгляд. Прямой. Хлёсткий. Обжигающий до основания.
Саша вжимается в мои лопатки стальной грудью, стирая расстояние до нуля. Наклоняется и снова тянется к моим губам, сплетая их с моими, цепляя языком — голодно и без права на паузу.
С плеч слетает рубашка. Топ сбивается вверх, а пуговицу на шортах мы пытаемся расстегнуть вдвоём. Немного неловко, путано, со смешком.
Когда воздух касается бёдер, я вздрагиваю от резкого контраста — жара мужского тела и прохлады вечера.
Пульс бесится.
Саша снимает футболку, и, когда прижимается, я дрожу снова — от того, как волоски на его груди касаются моей кожи, оставляя за собой искры.
Я не знаю, чего жду от этого прощания… Наверное, удовольствия, закрытия гештальта и облегчения. И оно приходит, когда Саша протискивается в меня короткими толчками, растягивая и подстраивая под себя — со сдавленным шипением сквозь зубы, не дожидаясь, пока я приму устойчивую позу.
Мои пятки отрываются от земли с каждым последующим движением, а пальцы сжимаются на капоте, потому что он входит всё глубже и мощнее, не оставляя между нами ни миллиметра пустоты.
Его бёдра бьются в мои, задавая темп, от которого перехватывает дыхание. Кожа хлопает о кожу с глухим, влажным звуком, сводя с ума сильнее, чем хриплое дыхание у самого уха.
Царапнув кожу на щеке, Устинов сминает мою ладонь в своей и припечатывает к капоту. Пальцы скользят, сплетаются, и он вдавливает их в металл — толкаясь с такой амплитудой, что я захлёбываюсь в стоне, забывая, где воздух, где земля и есть ли под ногами опора.
Это дико неудобно — такой вот секс. На природе. В лесу. Со спущенными шортами и холодом под животом, когда Саша прогибает меня ниже, двигаясь в ритме, при котором невозможно думать — ни о месте, ни о проблемах, ни о последствиях. Он встречает мой оргазм, вливаясь в меня тяжело, рывком — сквозь спазмы, с глухим выдохом, наваливаясь сверху, будто сам теряет опору.
Проходит бесконечное количество времени, прежде чем я собираюсь с духом, освобождаюсь из плотного кольца рук, поправляю волосы, перевожу дыхание и, с подкашивающимися коленями, переступаю болтающиеся на щиколотках вещи. С вызовом смотрю на Устинова и указываю в сторону реки.
По внутренней стороне бедра стекают белёсые капли — густые и липкие, как яркое напоминание о том, что между нами произошло. Об этом напоминает и болезненная чувствительность, и сведённые мышцы, и плотное ощущение, будто его член всё ещё внутри — тяжелый, большой и твёрдый.
Саша подхватывает меня под бёдра — легко, будто я ничего не вешу, — и несёт в сторону реки, оставляя позади одежду, автомобиль и остатки здравого смысла.
Я зарываюсь носом в его шею. Вдыхаю. Запоминаю. Он — солёный, горячий, первобытный. И я решаю: у каждой хорошей девочки обязательно должен быть свой плохой мальчик — тот, кто испортит ей репутацию и сделает счастливой одновременно.
Кто раскроет в ней и светлое, и тёмное. Вселит уверенность — и подожжёт изнутри огонь. Сорвёт маску приличия и заставит забыть ориентиры, к которым она привыкла. Тот, кто сумеет пройти сквозь броню — и не отступит, пока не дотронется до самого сердца. Пусть даже ненадолго.
43.
***
Вода оказывается по температуре, как чай, и я проплываю несколько метров вдоль берега, позволяя телу расслабиться. Но стоит выйти на сушу — сразу становится зябко.
Я надеваю мужскую футболку, а сверху свою рубашку.
В багажнике автомобиля обнаруживается плед, который мы стелим на траву.
Устинов облачается в шорты и садится, согнув ноги в коленях, и я устраиваюсь между ними, спиной прижимаясь к его груди.
Он обхватывает меня одной рукой, укутывая от ветра — надёжно и крепко, так что уезжать не хочется вовсе.
Я делаю пометку в голове: высохнуть — и домой. Высохнуть — и домой. Как бы ни хотелось поступить иначе.
Саша — горячий, как печка. Настоящий. Нужный. Живой.
И мне кажется: если оторвать его от себя — это будет как оставить ожог. А пока он рядом — его близость плавит меня до состояния тягучего сиропа. Боюсь, если я закрою глаза, то усну, уткнувшись в это тепло и забыв обо всём.
— Забавно, что всё началось с пары комментариев под новостью на канале, а закончилось тем, что я сижу в лесу в твоей футболке, — откидываю затылок Саше на плечо.
От него пахнет немного парфюмом, немного сигаретами, немного костром и потом. Я закрываю глаза, поворачиваю голову и прижимаюсь губами к его шее. Не знаю, что он чувствует, но пальцы на моём плече вдавливаются в кожу чуть сильнее.
— Я ответил, потому что разозлился. На работе уже начинались проблемы, и тут ты — со своей фразой про жадность... Она попала прямо в точку. Будто ты лично решила меня поджечь.
— Я вообще зашла туда просто посмотреть, как люди реагируют на резонанс. Хотела отследить градус — кто злится, кто сочувствует. А потом наткнулась на твой комментарий и вместо анализа полезла в перепалку.
Провожу носом по колючей щеке и медленно прикрываю веки. Саша показался мне тем, с кем спорить бесполезно — но почему-то очень хотелось. Первую неделю мы яростно переписывались, доказывая друг другу своё и не стесняясь в выражениях.
Может, это и был знак, что нам не стоило продолжать. Но мы оба упорно его игнорировали — чтобы дойти до того… до чего в итоге дошли.
— Даже не знаю, почему я тебя не заблокировал, — усмехается Устинов. — Казалось, ты делишь мир исключительно на чёрное и белое, а я терпеть не могу категоричность.
— Надо было оставить тебе в кафе томик Криминального кодекса. Там как раз про оттенки серого — в зависимости от умысла и квалификации.
— Если всё пойдёт плохо — принеси его вместе с передачкой.
Легонько толкнув Сашу под бок и пробормотав «Дурак», я поворачиваюсь к нему лицом.
На мою шею ложится мужская ладонь. Большой палец гладит скулу. Мы целуемся — мягко, плавно, с невесомым скольжением. Делая паузы, чтобы глотнуть воздуха.
— В университете нам говорили, что справедливости не бывает — бывает процессуальний порядок, — говорю путанно. — Справедливость слишком субъективна, Саш.
— И в чём тогда твоя справедливость?
Вопрос не в этом. Вопрос в том, почему на суде я допустила слабость. Или — силу. Смотря с какой стороны посмотреть.
— В том, чтобы иногда нарушить систему. Ради равновесия.
Устинов берёт мой рот аккуратно — пробует вкус, изучает. Его губы чуть сухие и обветренные, но язык — тёплый, настойчивый и влажный. И когда он касается моего — из груди вырывается короткий стон удовольствия.
— Мне пора домой… — тщетно мотаю головой. — Саш… Санечка… Мне правда пора…
Сердце вылетает, когда мы меняемся местами. Теперь я лежу на покрывале, перед глазами раскидывается ясное ночное небо, а Устинов нависает надо мной — близко до невозможности, почти вплотную, опираясь на локоть.