Поправляя платье и волосы, я оказываюсь рядом с боссом мужа Карины. Сама она — по правую руку от меня. Нас представляют друг другу, но смазано. Без перечисления заслуг, регалий и должностей. Просто по имени.
Возле сцены разливается запах карамели и пряного уксуса, и всё моё внимание сосредоточено на шоу, но это не мешает мне чувствовать взгляд, впивающийся в затылок и мешающий нормально вдохнуть.
Шеф с помощью лопатки формирует шарик из фруктового пюре и аккуратно опускает его в сосуд с кипящим азотом. Пар поднимается вверх, словно в химической лаборатории. Зрители аплодируют и восхищённо ахают, а я краем уха слушаю Олега, который рассказывает, что недавно они с партнёрами ужинали в ресторане, принадлежащем этому самому шефу, и остались под приятным впечатлением.
— Девочки, как насчёт добавки? Позвать официанта, чтобы он пополнил ваши бокалы шампанским? — спохватывается муж подруги.
— У меня ещё есть, — качаю головой. — Благодарю.
Бокал в моих руках нагревается, становясь почти горячим и уже непригодным к употреблению, но я знаю одно: никакая доза алкоголя по умолчанию больше не способна вернуть меня в состояние растопленного воска.
— Оля просто летит послезавтра на отдых по системе «всё включено» — с элитным алкоголем и прочими радостями. Оторвётся позже. А мне, пожалуйста, закажи бокальчик, — просит Карина.
Олег тут же взмахивает рукой, подзывая персонал. Я оборачиваюсь в сторону бара и боковым зрением замечаю Устинова. Мне становится тесно — за этим столом, в этом платье, в собственной коже. До внутреннего зуда.
— Тоже хотелось бы в отпуск, — задумчиво говорит босс Олега, которого мне обозначили как Николая. — Хотя бы на недельку. Куда-нибудь без связи, без совещаний и вечной беготни.
— Понимаю.
Хотя не совсем. Работа редко была для меня в тягость. Чтобы уйти в отпуск, нужен был достаточно весомый повод. Как теперь.
— Вам больше по душе активный отдых или пляжный, Ольга?
— По обстоятельствам.
— Главное, чтобы место и компания были подходящими. Всё остальное — дело настроения, — кивает Николай. — Вы счастливый человек, Ольга. Правда-правда. Иметь возможность куда-то вырываться — это уже роскошь в наше время.
Я молчу, что это было вынуждено, потому что слишком хорошо понимаю: мужчина не столько интересуется моим положением, сколько подаёт себя как незаменимого — чтобы кто-то, пусть даже я, отметил масштаб его загруженности и собственной значимости.
Из-за того, что меня отвлекают, я не сразу замечаю, как к нашему столу подходит Саша. Будто бы просто проходит мимо, но атмосфера меняется — и я улавливаю эту перемену слишком остро.
Мужчины крепко жмут друг другу руки. Всё происходит слишком стремительно, чтобы успеть к этому подготовиться, поэтому я просто застываю, сжимая тонкую ножку бокала и опасаясь переломить её пополам.
Судя по всему, Саша и Николай — партнёры по бизнесу. Это улавливается с первых минут разговора, но что-то не складывается: первый совершенно не выглядит вовлечённым. Весь его фокус — на мне: беззастенчивый взгляд скользит по шее, оголённым плечам и лицу. Пока наши глаза не встречаются, нагревая температуру моего тела до максимума и отключая все лишние звуки, кроме громкого аритмичного стука сердца.
Делать вид, что мы совсем-совсем незнакомы, глупо — с учётом того, что, возможно, в каких-то кругах известно о том, что я курировала производство по делу Устинова. И пусть сейчас меня отстранили, разумная осторожность — всё же остаётся.
Но, к счастью, нас даже не знакомят, и я искренне признательна Саше за то, что он не откликается на предложение Николая присоединиться — несмотря на то, что рядом с нами вполне можно дорисовать хотя бы одно свободное место.
Когда Устинов уходит ближе к сцене, сжимая в руке стакан с соком, я получаю возможность наблюдать за ним со спины — за позой, за движениями, за тем, как он расслабленно держит плечи.
На мероприятии другая атмосфера, и то, что Саша находится под следствием, не делает его чем-то хуже других.
Возможно, потому, что его вина не перечёркивает ни ум, ни харизму, ни подход к работе. А может, потому что в зале никто не святой — просто у кого-то ошибки заметны чуть меньше.
Не в силах долго усидеть на месте, я резко вскакиваю, как пружина, хватаю сумочку и телефон и, сбивчиво объяснив, что хочу ненадолго отойти, вырываюсь из-за стола.
— Я с тобой, — вызывается Карина, вручив пустой бокал мужу.
Мы проходим мимо гостей, устремляясь к выходу. Где здесь уборная — я понятия не имею, но доверчиво следую за подругой, стараясь не оглядываться назад. В зале много прессы и телевидения. Здесь фиксируется каждый чих, а мне после отстранения меньше всего на свете хочется стать причиной служебной проверки.
Тем не менее — это знак. Сигнал. Достаточно ясный, чтобы Саша его считал.
— Тебя не напрягает компания Николая Константиновича? — спрашивает подруга, когда мы оказываемся в более-менее тихом месте. — Потому что меня — да, но приходится терпеть. В отпуск он хочет — ты посмотри... Олег с семьёй тоже хочет, но кое-кто отказал ему в согласовании графика, потому что «период сейчас нестабильный».
На каждое возмущение Карины мне приходится кивать, как китайский болванчик. Я не способна ни на сочувствие, ни на интерес. Зато реакции моего организма на присутствие Устинова — абсолютно разнообразные. То мурашки по коже, то лёгкое головокружение, то обжигающая волна жара, которую невозможно списать на вино.
Уборная здесь общая — для мужчин и женщин, и чтобы попасть в неё, нам приходится несколько минут подождать своей очереди.
Когда подруга скрывается за дверью, я умываю лицо холодной водой в зоне у раковин, прижимая ладони к пылающим щекам. Как бы мне ни хотелось утихомирить свой пульс, он учащается, сбивается и не поддаётся контролю.
— Пойдём? — берёт меня под руку Карина.
Она первой толкает дверь на выход из уборной — и первой врезается в широкую грудную клетку Саши, неожиданно перегородившего проход. Пробормотав извинение, она поправляет причёску, поднимает глаза и подбородок, но взгляд Устинова уже нацелен прямо на меня.
— Привет, — говорит он мне.
— Ты иди, я скоро, — обращаюсь к подруге, почти не двигая губами.
Карина уходит, слегка оглядываясь, а Саша делает шаг внутрь и прикрывает за собой дверь.
Щелчок замка короткий и громкий, как затвор перед выстрелом. Я прижимаюсь лопатками к стене, ощущая, как внизу живота поднимается знакомый, неуправляемый ураган.
49.
***
Как только голоса и музыку отрезает хлопок двери, в моей голове тоже становится тихо. Так тихо, что сложно подобрать одну-единственную фразу, которая сдвинула бы наше молчание с мёртвой точки после стольких недель в разлуке.
Сказать хочется много.
Мои эмоции качаются, как маятник. Я рада видеть Александра Устинова до умопомрачения. Я злюсь на него за вмешательство. Я киплю от осознания, что могу его потрогать. И в то же время избегаю этого — потому что расходиться по разные стороны баррикад будет ещё более невыносимо.
Саша откидывается спиной к стене, и мы оказываемся напротив. Руки в карманах, губы чуть приоткрыты, взгляд сверлит. Расстояние между нами не больше двух метров, и энергия, исходящая от него, пронизывает каждую мою клетку, заставляя вибрировать изнутри.
— Это та самая подруга, которая держала на контроле нашу первую встречу? — спрашивает Устинов, чуть склоняя голову набок.
Я привыкла к другому его поведению. К инициативе. К напору, к жадности, к открытому проявлению чувств. Такому явному, что это невозможно было не заметить. Но точно не к холодной отстранённости.
— Да, это она, — тут же проговариваю.
— Кажется, она меня не узнала.
— Карина просто растерялась.
Как и я.
Мотнув головой, заставляю себя натянуть лёгкую улыбку уголками губ.
— Как твои дела?
Устинов резко съезжает глазами с моего лица ниже: смотрит на шею, плечи, обтянутую гладкой тканью грудь. Она ноет и тяжелеет. На мне нет бюстгальтера, и этот факт не остаётся незамеченным — потому что, когда Саша возвращает взгляд обратно, в его зрачках рассыпаются искры.
— Я улетаю с мамой на море, — как можно спокойно рассказываю. — Послезавтра в обед мы будем на Кипре.
— Надолго?
— На две недели.
— Рад за тебя, — кивает Саша. — А в остальном?
Жар за рёбрами становится невыносимым. Всё внутри кипит, давит и распирает. Я бы не хотела тратить бесценные мгновения на негатив, но сдержаться невозможно — слишком много вопросов, недосказанностей и обид, которые так и остались невысказанными.
— В остальном — меня отстранили от работы. Ты, должно быть, в курсе.
— В курсе. Это... плохо?
Я скрещиваю руки на груди, словно это может зафиксировать меня и удержать от срыва.
— Это… ужасно, — категорично отрезаю. — У меня всё было под контролем. Абсолютно всё. Я сглаживала острые углы, тормозила следователя и фильтровала, что попадёт в материалы, а что нет. Что будет с другим прокурором — я не знаю. Будет ли он готов идти навстречу — большой вопрос. У тебя вообще есть возможность как-то повлиять на его позицию? Или ты всерьёз рассчитываешь, что он сам внезапно решит проявить гибкость?
— У меня нет такой возможности.
— Тогда это была дурость. Никакое не облегчение. Не попытка сделать кому-то лучше, — раздражённо произношу, повышая голос. — Ради тебя я переступила через собственные принципы и была готова идти до конца. Тем более что у меня на руках было десятки процессуальных дел, перспективы повышения — и всё, что я выстраивала, рухнуло за один день!
— С этого и стоило начинать.
Саша достаёт руки из карманов и упирает их в бока. Его поза напряжённая, а лицо — жёсткое: нахмуренные брови, морщинка между ними, плотно сжатые губы.
Я проезжаюсь по нему танком. Всё, что я сказала сейчас, — чистая правда. Не самая приятная, но настоящая. Я потеряла цель и ориентиры. Запуталась, потому что новых ещё не нашла.