Вжимая газ в пол, я гоню по городу, разгоняя себя изнутри. К тому времени, как на улице темнеет, я заезжаю во двор многоэтажного дома, с трудом втискиваясь на переполненную парковку.
Потребность увидеть Олю вздувается под рёбрами жаром.
Я вхожу в подъезд вместе с курьером из доставки, обгоняю его и взлетаю на нужный этаж по лестнице.
У меня нет точного понимания, дома ли она, но я заношу кулак и коротко стучу, почти сразу угадывая движение за дверью, а потом — слышу поворот замка на два оборота.
Это заводит сердечную мышцу до щелчка, лишая самообладания, когда в меня взрезается удивлённый острый взгляд.
— Привет, — резко выпаливаю, упирая руки в бока.
Я осматриваю обстановку прихожей, несмотря на то, что в гостях у Оли уже не впервые, пока не останавливаюсь на ней, проводя взглядом с головы до ног. Она так же, с головы до ног, осматривает меня.
На Оле строгая прокурорская форма: китель с погонами, юбка до колена и белая рубашка. Волосы собраны в аккуратный узел на затылке, открывая шею, подчёркивая правильные черты лица и большие голубые глаза, в которых можно утонуть.
Скорее всего, был какой-то важный повод так одеться, потому что в будни она, как и большинство прокуроров, ограничивается деловым стилем.
Я никогда не забывал о разнице наших статусов и возможностей. Мы всегда были на противоположных полюсах. И сейчас эта разница особенно ощутима. Почти физически.
— Привет, — Оля приподнимает подбородок, отступает назад и пропускает меня внутрь. — Ты пропал из сети, и я решила, что ты занят.
— Для тебя я всегда свободен, — сбивчиво поясняю. — И всегда в сети.
Переступив порог, прохожу внутрь.
Возможно, Денис действительно прав, и я стал дикарём за три месяца заточения, потому что сейчас во мне преобладают первобытные инстинкты. И ничего больше.
Проблемы, которые стояли между нами, никуда не делись. И дело не в том, что мне не под силу их разрулить, а в том, что некоторые из них преодолеваются только с обеих сторон. Даже если я вывернусь наизнанку — ничего не изменится. Не изменится до тех пор, пока не будет грёбанного шага навстречу.
Оля немного мешкает, но всё же тянется ко мне. Встаёт на носочки, проводит ладонями по груди и шее, зарываясь пальцами в мои волосы. Это настолько приятно, что по телу пробегает мелкая рябь.
— Меня интригуют твои квесты, но я или тупой… — делаю паузу, качая головой. — Или просто хочу, чтобы ты объяснила мне это вживую.
Я обхватываю её лицо ладонями. Пальцы в моих волосах скользят к затылку и едва царапают кожу.
Наклонившись, я вдыхаю нежный цветочный аромат женских духов, прежде чем вжаться губами в её губы, чувствуя их мягкость и то, как легко они поддаются.
54.
Ольга
Сегодня у нас была публичная пресс-конференция, и на мне официальная форма, которую я надеваю довольно редко.
Я не люблю выступления: они выжимают меня до предела, отнимают все силы и энергию. Но отказываться нельзя — это ведь тоже часть работы.
Юбка стала тесной, и я натянула её выше талии. Рубашка — внатяг. Не могу сказать, что поправилась, потому что в первый триместр почти не ела из-за постоянной тошноты, но формы слегка округлились. Бёдра, талия, грудь. Вместо обычной угловатости появилась мягкость, если верить словам сестры.
Коллеги открыто перешёптывались, когда я поднималась на сцену, а Саша, прижимаясь ко мне вплотную, не замечает никаких изменений. Абсолютно. Ноль.
Но рядом с ним, несмотря на усталость, я расцветаю. Запах мужского одеколона впитывается в меня, как мгновенный разряд адреналина — запускает внутренний двигатель и выталкивает сонливость буквально до последней капли.
Устинов ворвался в мою квартиру сюрпризом. Хаосом. Вихрем. Как и в мою жизнь, перевернув её с ног на голову, и теперь я даже не помню, как всё выглядело до него.
Он сносит меня своей настойчивостью, пылкостью, и я не теряю равновесие только потому, что крепко обвиваю его шею.
Три месяца казались настоящей пыткой. Я жила в спокойном, размеренном ритме, и это было скучно. Местами — невыносимо. И слишком часто приходило осознание, что я лишь делала вид, будто справляюсь. На самом деле ломалась по кусочкам каждый день без него.
Голова идёт кругом, когда поцелуй углубляется. Он становится влажным и голодным. Наши зубы сталкиваются, губы слипаются, и я не сдерживаю протяжный стон, который переплетается с хриплым, пробирающим выдохом.
На секунду оторвавшись, опускаю ладони ниже.
Мои глаза на уровне белоснежного воротника, а пальцы покалывает от желания прикоснуться к разгорячённой, пышущей жаром коже, ощутимой даже сквозь плотную ткань рубашки.
Я расстёгиваю пуговицу за пуговицей. Слушая рваное дыхание, улавливаю, что воздух между нами становится густым, как перед грозой — и душным, будто температуру в квартире подкрутили минимум на несколько градусов.
Моим щекам жарко, когда я заканчиваю с последней, выдёргиваю рубашку из-под пояса и запускаю ладони по рельефным плечам, груди и животу, покрытым жесткими волосками, которые вызывают щекотку изнутри — где-то под пупком.
Я трогаю, царапаю. Прощупываю каждый изгиб, стараясь запомнить заново.
Устинов смотрит на меня сверху вниз полуприкрытыми глазами. Дышит часто, ноздри широко раздуваются, руки упёрты в бока. Мышцы не просто твёрдые — каменные, литые.
Сделав шаг, он заставляет меня упереться ягодицами в коридорную тумбу — и я нервно сглатываю, оглядываясь по сторонам.
Желание встать перед ним на колени – спонтанное, но необходимое, не как жест подчинения, а как признание того, что я ему принадлежу — несмотря ни на что.
Всё происходит само собой. Я опускаюсь, со щелчком расстёгиваю пряжку ремня и тяну молнию. Рассматриваю чёрные боксёры, плотно облегающие член, вызывающе настолько, что по венам пробегает лава.
Я облизываю губы, освобождая его от ткани, и не могу оторвать взгляд от того, как он медленно покачивается, пружиня вперёд. Увесистый, налитый. Оплетённый тёмными жилами по всей огромной длине.
Саша замирает, не сводя с меня глаз, а когда я обхватываю губами гладкую головку, запрокидывает голову к потолку. Я ощущаю её тепло и пульсацию — и по шипящему вдоху понимаю, что ему это нравится.
Упираясь одной рукой в тумбу, Устинов плавно качает бёдрами мне навстречу; второй — вытаскивает шпильки из моего пучка, распуская пряди на плечи.
Мне приходится ему помочь, потому что он слишком нетерпелив, не справляется, и в этом почему-то есть что-то ужасно трогательное.
Всё смешивается: сбивчивое дыхание, мой стон и его грубая рука, вплетающаяся в мои волосы.
Стоя на коленях между устойчиво расставленными ногами, я обхватываю член у основания, ловлю волну дрожи и медленно втягиваю в рот, ощущая, как он тяжелеет и напрягается под моим языком.
— Оль…
Низкий голос прокатывается по предплечьям мурашками.
Я становлюсь натянутой пружиной, когда Саша наклоняется и вытягивает меня вверх одним уверенным движением, взяв под локоть. Шторм в пронзительных зеленых глазах не оставляет никаких сомнений в том, что ждать он больше уже не может.
Выбрав позу, разворачиваюсь к нему спиной. На пол падает китель, слышится звук цокающей пряжки ремня.
Устинов подступает вплотную, собирает мою юбку гармошкой и рывком достает рубашку.
Пуговицы расходятся с характерным треском, ткань разъезжается, оголяя кожу. Его ладони уже на моей груди — сжимают, сминают, задевают соски.
Это безумно приятно, и я откликаюсь мгновенно.
Это больно ровно настолько, чтобы возбуждать.
Потянув вниз мои стринги, Саша присаживается, ловко стягивает их до щиколоток и помогает освободить сначала одну ногу, потом другую.
Пальцы скользят по коже, раздвигают набухшие половые губы — погружаясь внутрь слишком остро, слишком влажно, слишком нужно.
Ставлю ноги шире, выгибаясь навстречу.
Картинка плывёт, границы размываются, а мир сужается до точки касания. Прежде чем подняться, Устинов прикусывает мою ягодицу, оставляя на ней красный след.
— Соскучился, — шепчет отрывисто. — Не думал, что вообще возможно по кому-то так сильно скучать.
Я вздрагиваю, цепляюсь за край тумбы, не успевая даже выдохнуть, как он уже выпрямляется, прижимаясь всем телом сзади.
Горячее дыхание у шеи, твёрдый член вжимающийся в поясницу — и я готова снова задохнуться от той тяги между нами, как у магнитов, что просто не могут не соприкоснуться.
Сердце разлетается вдребезги с первым же толчком.
Повернув голову, ловлю взгляд, больше похожий на вспышку. А следом — поцелуй: жадный, глубокий, сбивающий дыхание. Пульс зашкаливает, слюны слишком много, эмоции бьют через край.
Саша кусает, тянет, сосёт губы, врывается между ними языком — будто хочет войти в меня целиком. И телом, и душой, и жаждой, копившейся все эти месяцы.
Я отвечаю с тем же безумием.
Мужские ладони соскальзывают ниже. Очерчивают живот, сжимают бёдра. Тормозят, поднимаясь выше — буквально на секунду, будто показалось, — а потом возвращаются обратно.
Меня ошпаривает. От жара, прокатывающегося по позвоночнику. От быстрого движения бёдер. От мёртвой хватки и вдавливающихся в кожу пальцев, которые задают чёткий ритм.
Каждое проникновение — как удар разрядом. Я не сдерживаю звуки: они вырываются сами, вместе с последними остатками контроля. Как и имя, которое я повторяю и готова повторять бесконечно:
— Саш… Сань... Санечка…
Мы дышим одинаково сбито. Чувственные мужские губы приоткрыты, взгляд поплыл. В нём так много огня, что я не знаю, как ещё не расплавилась под ним.
Устинов ускоряется, перехватывая меня где-то под грудью. Меняет темп и угол проникновения. Он трахается пластично, с нарастающим нажимом, владея каждым сантиметром моего тела.
Я опускаю свою руку сверху, отрывая пятки от пола. Его щетина колет, губы — везде: на виске, щеке, уголке губ. На шее, рисуя влажные узоры и оставляя за собой дрожь, будто каждая точка его прикосновения подключена к моим нервным окончаниям.