Ритмичными выпадами усиливая ощущения, подгибая колени и выключая все мысли до единой, он доводит меня до грани — а потом и за неё.
Искры бьют по животу, по ногам, до самого затылка. Я разрываюсь на вдохах, и в этом безумном хаосе, где всё сливается в один мучительный спазм — кончаю.
— В тебя. Не против? — спрашивает Устинов.
Потерявшись в эмоциях, вторю в ответ, почти не узнавая собственный голос:
— В меня. Да.
Чувствую, как он вздрагивает всем телом. Входит туго, тяжело, с давлением — до сладкой боли и блаженства. Пока стенки не сжимаются вокруг, принимая, вбирая, охватывая.
Он проникает целиком, заполняя изнутри. С протяжным хрипом, вцепившись стальной хваткой, не позволяя отдалиться ни на миллиметр.
— Так мою форму ещё не порочили, — улыбаюсь, довольно зажмуривая глаза.
Стоим, впаявшись друг в друга до ломоты в костях. Сердце беснуется так громко, что эхом отдает в висках.
— Извини, — сипло роняет Саша. — Я исправлюсь.
— Обязательно, — киваю. — Одну минуту, я сейчас.
Выскальзываю из его объятий и направляюсь в ванную, поправляя одежду. Пол под ногами качается, в ушах гудит.
Закрыв за собой дверь, я смотрю в зеркало, прижимаю ладони к раскрасневшимся щекам и понимаю, что секс мне идёт.
Я слишком разнежена. Словно растеклась. И, кажется, чересчур счастлива от этой встречи.
У меня не было намерения тянуть интригу, но сказать о беременности напрямую я всё никак не решалась. Хотелось подать новость аккуратно — прощупать почву, оценить возможные последствия. Мы с Сашей многое обсуждали, но тему детей на этом этапе обошли стороной.
Сняв рубашку, юбку и бюстгальтер, я настраиваю тёплый напор воды, как вдруг дверь в ванную резко распахивается — не оставляя ни секунды, чтобы прикрыться или спрятаться.
— Оль, я…
Саша осекается. Выглядит растерянным. Рубашка мятая, ремень расстёгнут и болтается.
Он смотрит в упор, не мигая. Сначала — в глаза, потом ниже. Смотрит так, будто оставляет отпечатки на каждом оголённом участке, потому что с этого ракурса всё очевидно. Я и сама дышу неровно, раздувая крылья носа и без слов отвечая на все волнующие вопросы, которые появились уже позже.
— Я решил, что мне примерещилось, — озадаченно бросает.
— Нет, не примерещилось, — опускаю взгляд, порывисто выдёргивая лейку. — Ты прошёл квест. Поздравляю.
55.
***
Я судорожно вцепляюсь в лейку, отвернувшись к стене и глядя на водные струйки, сбегающие вниз.
Мне неспокойно. Сердечный ритм ровный, пульс тоже в норме, но мысли гудят, как рой ос в голове.
Саша почему-то не уходит из ванной — всё так же стоит почти на том же месте, опираясь на кафель. Я не прогоняю его, но его присутствие напрягает. Возможно, было бы хуже, если бы он сбежал, увидев мой маленький, но уже округлившийся живот. Но это не успокаивает — как, впрочем, и вся ситуация, в которой мы оказались.
Осторожно откинув волосы за спину, чтобы не намочить, я поворачиваю голову, пытаясь боковым зрением уловить высокий силуэт за матовой стеклянной перегородкой.
Когда Саша отлипает от стены и приближается, я невольно напрягаюсь каждой клеткой тела. Облегчение приходит лишь тогда, когда слышится звук включенного крана над раковиной. Зачерпнув воду ладонями, Устинов несколько раз подряд умывает лицо.
Пытается прийти в себя? Отрезвиться? Развидеть то, что увидел?
Выходить перед ним голой не хочется, но я стою под душем уже минут десять — и этого вполне достаточно, чтобы смыть следы спермы с внутренней стороны бедра. Почему-то кажется, что даже если простою ещё полчаса, обстановка не изменится.
Я выключаю воду, возвращаю лейку на место и выхожу из-за перегородки, ступая на полотенце на полу. Потянувшись к мягкому белому халату, висящему на крючке, ловлю на себе очередной цепкий взгляд, от которого мелко потряхивает.
В моём теле изменилось многое. Особенно грудь. Она налилась, покрылась сеткой синих вен, а соски потемнели. Это ещё одно открытие, которое не остаётся незамеченным.
— Обалдеть, — отзывается Саша.
Стараясь не обращать на него внимания, делаю то, что и планировала: надеваю халат, достаю из-под него спутанные волосы и затягиваю пояс на талии. В ванной комнате тесно. Здесь висит облако пара, а ещё копится недосказанность — слишком явная, чтобы её игнорировать.
— Будешь чай или кофе?
Я заставляю себя вскинуть подбородок, чтобы посмотреть в насыщенные зеленью глаза, пройтись по хмурому лбу, чёткой линии скул и напряжённой жилке на шее. Кажется, я могу поминутно вспомнить, когда влюбилась в этого мужчину.
Это случилось почти сразу.
Где-то после первой совместной ночи, если быть откровенной. Меня увлёк его характер, внешность, поведение. Никогда и ни с кем я не позволяла себе столь необдуманных и безрассудных решений, как с Устиновым — но ни об одном из них я не жалею.
— Да, буду. Я бы что-нибудь перекусил. Если хочешь — закажу доставку.
— Идёт.
Чтобы попасть на кухню, мне приходится обойти Сашу, ступая босыми ногами по плитке, и только когда я толкаю дверь, он следует за мной — неторопливо, слегка заторможенно.
На кухне порядок. На полке, в холодильнике и в мойке. Я затеяла уборку ещё вчера после работы, чтобы в перерывах между переписками с отцом моего будущего ребёнка было чем себя занять.
Не скажу, что я не рассчитывала на этот приезд. Я хотела его, думала об этом. Прокручивала нашу встречу в голове каждую свободную минуту, но ни одна версия не совпала с тем, что происходит на самом деле.
Предсказуемость и Саша — две абсолютно противоположные вещи. Именно поэтому я слегка паникую, перемещаясь от гарнитура к плите и не понимая, чем закончится этот вечер.
Пока Устинов оформляет доставку еды, вслух перечисляя блюда, я включаю чайник, наливаю в чашки заварку и открываю сахарницу. Руки не слушаются — двигаются автоматически, будто я действую по чужим указаниям.
Я выбираю лапшу вок с курицей в остром соусе, потому что мои вкусы во время беременности круто изменились. Не знаю, откуда это взялось, но теперь я обожаю всё острое.
Вместе со щёлкнувшим чайником в помещении воцаряется тишина. Пока я заливаю чашки кипятком, Саша откладывает телефон в сторону, откидывается на спинку стула и широко расставляет ноги. Одну руку кладёт на бедро, а второй барабанит по столу.
— Какой… у тебя срок? — спрашивает нейтрально.
— Двадцать первая неделя, — отвечаю, бросая беглый взгляд через плечо.
— Половина.
— Да.
Я заставляю себя улыбнуться, но, скорее всего, эта улыбка выходит кривой. Пояс на халате ослабевает, и мне приходится прерваться, чтобы затянуть его узлом.
— И когда ты планировала сообщить?
— Я хотела передать через адвоката, но у него не нашлось для этого времени. Потом — всячески намекала тебе в сообщениях уже после вынесения приговора. Наталкивала на мысль на примерах книг.
— Через постапокалипсис.
— Почему бы и нет?
— Ну, потому что мы обсуждали разное. Например, религию, — но это не означает, что я после этого уверовал.
Щёки заливает краской, и я разворачиваюсь, воинственно скрещивая руки на груди. Воздух стремительно накаляется. Гормоны, которыми я напичкана, ещё не пришли в норму, поэтому я готова вспыхнуть от любого намёка, который сочту вызовом.
— Ты меня сейчас в чём-то упрекаешь? — интересуюсь, выгибая бровь.
— Ни в коем случае, — Саша примирительно вскидывает руки. — Просто интересно: если бы мне не дошло до девятого месяца, тогда были бы другие варианты, как об этом сообщить?
— У меня были другие идеи, да.
— Хорошо.
Мы открыто смотрим друг на друга, выдерживая затяжную паузу, которая расшатывает мои нервы в хлам.
По лицу Устинова сложно считать хотя бы намёк на то, что происходит у него внутри.
Я взрослая девочка и не ставила никаких завышенных ожиданий, но одно дело — не ждать, а другое — всё-таки не получить.
— Вне зависимости от твоего решения, с самого начала, как я узнала о беременности, у меня не было ни единого сомнения в том, чтобы оставить ребёнка, — строго проговариваю. — Его нет и сейчас — в том, что я справлюсь. С тобой или без тебя.
— Какие ещё выводы ты сделала за время беременности?
Саша пружиной поднимается со стула, шагая ко мне. В его движениях статика, как у хищника. Хочется убрать скрещённые на груди руки и выставить их перед собой, но внутри что-то обмякает, и я не двигаюсь, потому что не могу.
Поставив ладони по обе стороны от моих бёдер, Устинов нависает скалой, окидывая меня взглядом сверху. От него исходит тепло, которое плавно окутывает меня с головы до ног. Меня топит от запаха. Заполняет эмоциями. Разными. Несмотря на то, что в вопросах о родительстве я получала порой удивительные ответы, генофонд Устинова, буду честна, достаточно хорош, чтобы хотеть от него детей.
— Из двадцати недель — шесть я провела в больнице, и единственное, что может меня расстроить, — это только то, что касается здоровья ребёнка. Сына. У нас будет мальчик.
Саша кивает, давая мне возможность продолжить. Я опускаю глаза на уровень широкой грудной клетки, чувствуя, как горло сжимает тугим кольцом.
— Я знаю, о чём говорю. Знаю, потому что многое прошла в одиночку. Меня уже давно не трогает то, что пары в клинике поддерживают друг друга и совместно ходят на УЗИ.
— С тобой можно будет сходить в следующий раз?
— Можно, — отвечаю на выдохе.
Халат соскальзывает с моего плеча, когда я резко дёргаю головой в сторону. Вместо того чтобы вернуть его на место, Устинов наклоняется и касается губами моей ключицы. По телу проносится дрожь. Он прижимается чуть сильнее, щекочет кожу щетиной, оставляя невесомый, почти неуловимый след.
— Что ещё мне можно? — продолжает напирать с вопросами. — Выбирать вместе коляски и пелёнки? Привозить витамины? Держать за руку, когда страшно?
— Всё это можно.
Я вскидываю подбородок в тот момент, когда Саша отстраняется от моего плеча, и наши взгляды встречаются. Его — колет, почти печётся. Мой… не знаю, что в нём.