— Я думаю, что и так слишком много пафоса и не стоит усугублять. И победоносный мир, это как-то сейчас не звучит, — заметил на это Меньшиков.
— Ну, нет и нет. Нам татарам всё равно, — вспомнил присказку друга Керенский.
— А вы татарин? — живо отозвался Меньшиков.
— Скорее еврей, чем татарин, и скорее русский, чем поляк.
— Ммм, — озадачился Меньшиков.
— Не суть, давайте ближе к делу, Михаил Осипович. Меня интересует возможность ещё одного издания. В смысле, надо издать ещё одну газету. Одностраничную, массовую и дешёвую. Но, чтобы она вас не касалась, и вообще, мне нужно от вас только одно: чтобы вы посоветовали мне в качестве её редактора газетчика, не обременённого совестью и падкого на любую недостоверную, но весьма «импозантную», информацию. Посоветуйте мне такого.
— Но я никогда не связывался с такими людьми.
— А я и не прошу вас с ними связываться. Связываться с ними буду я, а вы только подскажите мне подходящего редактора, и всё.
— Но это как-то не сочетается с вашей политикой, Александр Фёдорович.
— Что вы знаете о политике, любезный Михаил Осипович? Вы же публицист, а не политик. Я бы вам советовал, Михаил Осипович, заниматься своим любимым делом, а мне предоставьте возможность заниматься своим, не любимым. Я работаю на результат. А результат достигается самыми разными способами и редко когда эти способы являются приемлемыми для основной части населения. Поэтому, давайте я буду решать сам, что мне делать, а от чего воздержаться. У политиков руки никогда не бывают чистыми. Увы, это специфика политической деятельности. Надеюсь, что вы это понимаете?
— Понимаю, — обречённо вздохнул Меньшиков. — Хорошо, я подумаю сейчас и подскажу вам. А, вот! Могу вам посоветовать газетёнку жёлтой прессы, это «Газета-копейка». Выпускается у нас В.А. Анзимировым.
— Угу. Но вы же понимаете, что я не смогу без своего непосредственного участия взять контроль над ней. Как только заинтересованные против меня люди узнают об этом, доступ к газете для меня будет закончен. Мне бы не хотелось этого. Это мы с вами можем вместе планировать, так как чуть-чуть доверяем друг другу! Или нет?
— Доверяем! — признал Меньшиков, — но, действительно, пока чуть-чуть.
— Этого достаточно, — отмёл вялые подозрения Керенский. — С той же газетой я буду работать несколько по-другому, чем с вашей. Оттого и моё публичное участие в ней крайне нежелательно.
— Тогда вам нужно создать свою собственную.
— Я же вам об этом и говорю. Мне нужен лояльный мне редактор и издательство, к которому не будет лишних вопросов.
Меньшиков задумался.
— Пожалуй… Я слышал, что в издательстве Борозина собираются создавать новый сатирический журнал под названием «Пугач». Редактором его будет Алексей Александрович Дрождинин. Возможно, он и согласится работать с новой газетой или подскажет кого-то другого.
— Хорошо, обращусь туда. Номер хорош, печатайте его большим тиражом и с тем заголовком, что я вам указал. Но я хотел бы задать вам вопрос. Что вы видите в будущем? Что нас ждёт впереди, по вашему мнению?
Меньшиков задумался всего лишь на мгновение, а потом сказал.
— Я отвечу вам словами известного «черносотенного» деятеля. Увы, я не принадлежал к ним в своё время, а теперь уже и поздно. Он обратился к Думе в 1916 году с такими словами: «Вы готовите могилу не царскому режиму, но бессознательно вы готовите могилу себе и миллионам ни в чем не повинных граждан. Вы создадите такие погромы, такие Варфоломеевские ночи, от которых содрогнутся даже одержимые революционной магией демагоги бунта, социал-демократии и трудовиков».
— Гм, то есть под трудовиками он имел в виду меня?
— Я не могу вам сказать это точно, но, судя по этой реплике, возможно.
— Угу. Я не люблю критику, но прислушиваюсь к ней. Большинству же политиканов на это наплевать. Им всё божья роса. Ясно. Что же, не буду у вас задерживаться. Делайте, как мы с вами и договаривались, и пусть весь мир подождёт.
— Спасибо. Все ваши указания я выполню, господин министр. Но позволено ли будет мне более активно выражать своё мнение на страницах моей газеты?
— Да, вы можете самовыражаться чаще и пространнее, но я вас предупреждаю держаться в определённых рамках, иначе мне придётся тяжело, защищая вас от нападок либеральной прессы других партий. Прошу вас учесть это, Михаил Осипович.
— Я вас не подведу.
— Ну, тогда, до свидания! — и пожав редактору руку, Керенский вышел из помещения типографии, подавив желание сразу броситься искать этого самого издателя «Пугача». Но от Меньшикова Керенский поехал не в другую редакцию, а в министерство. Дел у него накопилось столько, что впору было хвататься за голову.
Глава 13. Происшествия
"Если гаснет свет — я ничего не вижу. Если человек зверь — я его ненавижу. Если человек хуже зверя — я его убиваю. Если кончена моя Россия — я умираю." З. Гиппиус
Тринадцатое апреля, как и положено тринадцатому числу, началось со звонков и лихорадочного решения разнообразных проблем: начиная от разбора обращений граждан, выслушивания рыдающих дамочек по телефону и заканчивая подписанием юридических документов.
А между тем, уже пора было ехать в Петросовет. Собравшись, Керенский вызвал «мотор» и отправился в Таврический дворец на встречу со своим «другом» Чхеидзе. Ещё до переворота с этим грузинским фруктом прежний Керенский часто встречался у него на квартире.
Удивительным было то, что значительную часть информации о себе любимом Керенский узнавал уже постфактум. Выяснилось, что в друзьях у него были разнообразные лица, как из числа революционеров, так и из числа либерально настроенного бомонда. А вообще, литературно-театральный бомонд бывает каким-нибудь другим?
К этим друзьям причислялись и Зинаида Гиппиус, вместе с мужем Дмитрием Мережковским. «Их надо было бы тоже посетить», — подумал Керенский. — Но когда и зачем?»
Как бы то ни было, сейчас автомобиль нёс его прямиком в Петросовет.
Подъехав к Таврическому дворцу, машина остановилась у парадного подъезда, выходившего на Шпалерную улицу. Керенский, легко спрыгнув на землю, захлопнул дверцу и отправился внутрь здания на встречу с Чхеидзе.
Таврический дворец производил унылое впечатление и за всё время отсутствия Керенского стал только грязнее. Паркетные полы с трудом выносили не свойственную им нагрузку, а залы на втором этаже только чудом не проваливались вниз, держась благодаря архитекторскому гению и большому запасу прочности. А ведь там заседали тысячи людей.
Попав в здание, Керенский отправился на поиски Чхеидзе. В зале заседаний его не было, в актовом зале тоже. В библиотеке находились совсем посторонние люди. В конце концов, Керенский нашёл своего партийного «товарища» в одном из кабинетов, где тот разговаривал с большевиком Шляпниковым.
Шляпников был ещё тем оригиналом, выходцем из староверческой среды. Рос он в приёмной семье и работал вроде как рабочим. Но с началом своей революционной деятельности большей частью жил в Европе, будучи рабочим и там. Отчего отлично знал и немецкий, и французский языки. Не правда ли, полезное умение?
— А вот и наш уважаемый Александр Фёдорович! Весь в делах, весь в заботах, — тепло, но иронично обратился Чхеидзе к подошедшему Керенскому. — А мы тут с большевиками обсуждаем приезд их товарищей во главе с Владимиром Лениным. Совсем недолго ждать осталось.
— Когда они приезжают? — осведомился Керенский
— Приезжают шестнадцатого апреля.
— Угу, значит, осталось всего лишь три дня, — кивнул сам себе головой Керенский.
— Ты, Саша, встречать-то пойдёшь их делегацию?
— Я? Зачем? Своих товарищей по партии я встретил с удовольствием, а лидеры других партий, которые проводят всё своё время за границей, меня интересуют слабо.
— Ну что ты, право! — рассмеялся Чхеидзе. — Все мы делаем одно дело — революцию! Ты — здесь, он — там!
— Не согласен с тобой, Карло (грузинское имя Чхеидзе). Мы с тобой непосредственно участвовали в организации революции. Рисковали, волновались. Нас могли и арестовать, и сослать, и убить, наконец. А кто-то в это время руководил своей партией из Швейцарии, катаясь на лыжах в Альпах.
Шляпников, всё это время стоявший рядом и внимательно прислушивающийся к словам Керенского, на этой фразе вскинулся и уже приготовился сказать что-то резкое, но Чхеидзе остановил его рукой.
— Падажди, нэ горячись, дорогой. Для этого были определённые обстоятельства. Мы же должны уважать друг друга и помогать своему брату революционеру.
— Что? Кто будет помогать мне? Ленин? Руководить министерством? Фантастика!
Тут Шляпников уже не выдержал и встрял в разговор, разразившись длинной, высокопафосной тирадой.
— Наш вождь, Владимир Ленин, неимоверными усилиями пробивается к нам, чтобы помочь разжечь огонь революции дальше и не допустить того, чтобы он угас. Монархисты и контрреволюция уже готовы поднять свою многоликую голову. Вы же, товарищ Керенский, не способны управлять ничем. Да и не только вы. ВСЁ Временное правительство не справляется. В городе орудуют банды, а милиция бессильна. Возле булочных стоят неимоверные очереди. Хлеба на всех не хватает, а вы даже своего собрата по оружию не хотите встречать. Но ничего. Приедет Ленин, и мы наведём везде порядок. Железной рукой заставим всех плясать под нашу дудку. Всех к ногтю. И…
— Хватит, — жёстко оборвал его Керенский. — Когда приедет, тогда и посмотрим, а сейчас я попрошу оставить нас, у меня сугубо конфиденциальная информация для Председателя Петросовета, и вас она не касается. Мне, как его товарищу, неудобно обсуждать служебные вопросы в присутствии всего лишь члена Петросовета, — почеркнул предпоследнее слово Керенский. Но Шляпников подтекста не понял.
Нахмурившись и процедив несколько мало разборчивых слов, он медленно удалился из кабинета, демонстративно и громко хлопнув дверью. С многострадальной стены кабинета Таврического дворца мелкой струйкой посыпалась штукатурка. Плотно закрывшаяся дверь отгородила посторонние звуки и дала возможность Керенскому пообщаться наедине с Чхеидзе.