Господа, у нас продолжают закрываться малые и средние предприятия. Многие тысячи людей остаются без рабочих мест. И виной этому не только всё вышесказанное. Из-за резкого повышения выплат рабочим промышленники недополучают прибыль, так как им приходится платить ещё увеличенный военный налог. Всё это приводит к закрытию заводов. Промышленникам стало выгоднее закрывать предприятие, чем работать себе в убыток или без прибыли.
Я позволю себе озвучить ряд цифр. Вот, например, на одной из петербургских мануфактур выплачивалось вознаграждение с одним и тем же количеством рабочих по месяцам.
Январь — 1028000 рублей, февраль — 1277000 рублей, март- 1294000 рублей, и вот, на апрель, пользуясь своими правами в полной мере, рабочие потребовали резкого увеличения зарплат и пособий. Вы можете посмотреть сами, на конец месяца выплат должно получиться не меньше 3458000 рублей. И это ещё не предел.
При всем уважении ко всем работникам и работницам, владелец фабрики уже не в состоянии поддерживать положительное сальдо своего производства. Он на грани разорения, то же самое происходит на большинстве предприятий. Предприниматели вынуждены поднимать цены на товары, а это, в свою очередь, приводит к обесцениванию рублей и вызывает новый виток требований о повышении зарплат. Надо что-то делать! Мы движемся к пропасти!
Мы ведём войну, мы должны консолидировать наши усилия, призывать людей защищать своё государство, а не свободу. Это путь к хаосу и развалу. Меня никто не слушает, это возмутительно.
Гучков и Милюков брезгливо поморщились, видя беспомощность оратора, остальные молчали, на их лицах мелькали различные чувства. Керенский внутренне негодовал. Коновалова ему было жалко. Его бессилие злило, зачем полез, если не можешь? Но, всё же, это был какой-никакой, но друг. Его следовало поддержать, а лучше всего, переназначить на другую должность.
— Что вы предлагаете, любезный Александр Иванович? — спросил Коновалова Львов.
— Нужно умерить аппетиты служащих и рабочих. Это крайне необходимо. Все без исключения рабочие и служащие требуют повышения себе зарплат в геометрической прогрессии. Это и железнодорожники, и сталелитейщики, и остальные.
А, кроме того, в стране образовалось просто неимоверное количество самых разных комитетов и все требуют денег на своё содержание. Чиновничий аппарат разросся просто неимоверно. Но они не приносят никакой пользы, лишь разводят демагогию и всё. Никто не хочет работать, никто. Лишь только бесконечная говорильня, да строгое соблюдения самых различных праздников, независимо от того, есть война или нет её.
— Ясно, Александр Иванович, — и Председатель Временного правительства издал ещё более горестных вздох, чем до этого. — Ну, если у нас всё зависит от количества денег, то что тогда нам скажет министр финансов?
Терещенко, всё это время молчавший и внимательно слушающий каждого из докладчиков, спокойно посмотрел на Львова и ответил.
— Должен сказать, что Александр Иванович описал всё достаточно точно. У нас не хватает денежной массы. Цены растут, а в провинциях деньги прячут в кубышки и не тратят их, держа у себя. Товаров нет. Деньги у населения на руках. За последние четыре года царское правительство, чтобы нивелировать отрицательное сальдо, брало кредиты. Мы вынуждены были брать займы у Англии, Франции и САСШ, а отчасти, до войны, и у Германии. Займы давали нам возможность иметь золотой запас, исчисляемый почти в два миллиарда рублей перед войной, сейчас же он составляет порядка девятисот миллионов рублей, то есть в два раза меньше.
Долги перед союзниками составляют восемь с половиной миллиардов рублей. Как мы будем с ними расплачиваться, если вся экономика Российской империи оценивается в сто двадцать миллиардов рублей? Мы не имеем сейчас возможности продавать своё зерно за границу и поэтому теряем основной доход в бюджет государства.
Население России заливается бумажными деньгами, и оно хочет на них приобрести предметы первой необходимости, и даже роскоши, но наша экономика сейчас не может ничего предложить. Продавать за границу нам нечего, а завоз иностранных продуктов, сопряжённый с длительной дорогой и невозможностью доставки в балтийские порты, ставит нас в катастрофическое положение.
В результате растёт инфляция, и мы можем расплачиваться с союзниками или золотым запасом или их же займами в иностранной валюте. Я не вижу никакого другого решения.
— А как же займ свободы и военный займ? — тихо спросил государственный контролёр Годнев.
— У нас, к нашему сожалению, имеется оголтелое сопротивление к этому со стороны Петросовета и его ангажированных изданий. В них различные социалисты всячески охаивают эти займы, ратуя за окончание войны, и высказывают недовольство политикой Временного правительства. Но государству просто необходимо изъять у его граждан «лишние» деньги и сверстать расходы.
И это в условиях бесконечных требований о повышении зарплат, но растущие зарплаты тут же съедают дорожающие товары и продукты. Крестьяне ждут товаров, но их нет, либо их продают по ценам, неподъёмным для большинства из них. В ответ, как уже и было сказано, они придерживают зерно. Это приводит к уменьшению поставок продовольствия в города и армию и ухудшению общей продовольственной ситуации. Получается какой-то замкнутый круг, господа. У меня всё.
— Так что же нам делать? — отозвался на этот пассаж князь Львов, с немым страданием глядя на министра финансов.
Тот равнодушно пожал плечами.
— Брать новые займы и кредиты, как у граждан, так и у САСШ или Англии. Другого выхода я не вижу. Не увеличивать заработную плату, установить фиксированные цены на продовольствие и некоторые промышленные товары, в которых нуждаются крестьяне. Вот собственно и всё, что я могу предложить. Но все это мало осуществимо в нынешних условиях и при засилье Советов.
Керенский, тщательно скрывая неприязнь, смотрел на этого выхолощенного молодого господина, больше похожего своими повадками на английского денди, чем на русского купца.
«Вот так и рождается классовая ненависть, — с удивлением прислушиваясь к себе, начал думать он. Этакое равнодушие и, причём, не показное, а действительное. Решается судьба страны и государства, а он даже не пытается изобразить в этом участие. И кто его поставил министром финансов и почему? Нет, это не я, — тут же Керенский отрёкся от своего предшественника. Но нужно же быть более настойчивым, находить людей, договариваться с Советами, наконец!»
Но, видимо, Терещенко делать все это считал ниже своего достоинства.
— Господа! — устало обратился ко всем министрам князь Львов. — Я внимательно выслушал докладчиков. Положение империи тяжёлое, но мы в силах его улучшить. Нам предстоит воистину тяжёлая работа, и я прошу всех напрячь свои усилия в ней, не жалея себя. Прошу вас, господа и товарищи! Более я никого не задерживаю…
Керенский достал из кармана часы-луковицу и, отщёлкнув их крышку, посмотрел на циферблат. Без четверти двенадцать. А ещё нужно разобраться с текущими бумагами и попытаться поспать.
«Да…, - думал он, глядя, как остальные встают из-за стола, — придётся много работать, очень много. И рисковать, очень сильно рисковать».
Завтра ему нужно ехать в Петросовет, об этом его просили старые друзья-товарищи. Там же его ожидало ещё одно совещание, где лишь только круг лиц был другим: эсеры, меньшевики и большевики, а также анархисты и беспартийные.
А ещё надо было съездить в Кронштадт, чтобы отдельно переговорить с анархистами и Кронштадтским Советом солдатских и рабочих депутатов. Керенскому всегда что-то мешало это сделать. Да и ладно, как получится.
***
Наступившее утро застал Керенского уже полностью одетым. Давно знакомый автомобиль терпеливо ждал его у входа в министерство. Усевшись в него вместе с двумя адъютантами, Керенский покатил прямиком к Таврическому дворцу. Войдя внутрь и оглядевшись, Керенский отметил, что все вокруг стало более грязным, хотя, казалось бы, куда уже? И все здание пропахло дешёвым табаком. Раньше здесь царили другие ароматы, наверное. Керенский вздохнул: «Да и наплевать, он-то почему должен за это переживать?»
В одном из коридоров ему повстречался лидер эсеров Чернов.
— О! Какие люди посетили наше скромное обиталище, да ещё и в одиночестве. А где ваши адъютанты? Понимаю, понимаю, вы министр, вам положено. Не то, что нам, скромным революционным деятелям. Но, прошу вас не забывать, что именно НАША партия помогла вам вознестись на самую вершину власти. Вы же помните, кем вы были? Никому не известным адвокатом, но вас заметил профессор Соколов и пристроил к делу.
И Чернов мягко, делая вид, что по-отечески, улыбнулся слащавой, всё понимающей улыбкой. Похожий на седеющего льва, с такой же гривой волос, он словно играл, как кошка с мышью.
— Не забывайте о нашей поддержке. В скором времени мы дадим в помощь вам Бориса. Вы непременно сдружитесь, он тоже постоянно говорит о революции и переживает за русский народ. Что же, все мы знаем, к какому роду-племени принадлежим. Но интересы партии должны быть всегда сильнее национальной принадлежности. Вы наши глаза и уши во Временном правительстве, а мы ничего не знаем и не ведаем. Это неправильно, Александр Фёдорович, но Борис обещал вас поправить, если что. Так что я вас не задерживаю, вы же на заседание спешите?
— Да, — выдавил из себя Керенский, абсолютно не обрадовавшись этой встрече. — Вот только, когда мы вместе с Чхеидзе и Родзянко делали революцию, вас здесь не было, и помощь вы никакую мне не оказали, разве что моральную…
— Что же вы так о нас плохо думаете. Мы всегда вас поддерживали и готовы принять в нашу партию, пусть она станет только сильнее с вами. Или вы подумали, что я на вас давлю? Нет, что вы! Ни в коем разе! Это я так, по привычке. Савинков о вас весьма хорошего мнения, потому я это сказал. Партия в вас нуждается, не думайте ничего плохого. Да, я что-то с вами заболтался, мне ещё нужно к Авксеньтьеву зайти. Встретимся на совещании,