– Да, пожалуйста. Вас-то каким ветром сюда?
Константинопольский красиво сел, прямой и весь приятный, даже во всех отношениях приятный, костюм вне всякой критики, из кармашка уголком белоснежный накрахмаленный платочек, а сам живое воплощение той интеллигентности, когда поневоле вспоминаешь Чехова и его время с извозчиками и тросточками.
– Был в вашем НИИ, – пояснил он, уточнил, – вашем бывшем, сейчас у вас свой, поздравляю. Потом ещё в их скверике посидели, долго беседовали…
– О науке? – уточнил я с едва прикрытым ехидством.
Он сказал мирно:
– О мировоззрении. Это объединяет всех людей на свете.
– И разъединяет, – уточнил я.
Подошла официантка со старомодным блокнотиком в руках, он повернулся к ней всем корпусом.
– Один кофе и один булочка. Спасибо!
Девушка улыбнулась старой шутке и ушла, кокетливо двигая высоко вздёрнутыми ягодицами.
Он повернулся к нам и сказал серьёзным голосом, но с той же неизменно приятной улыбкой:
– Я отношусь к своей работе со всей ответственностью. И к тому, что в обществе. Наука ежедневно что-то открывает, продвигает, разрабатывает! Всё мчится с такой скоростью, что сами разработчики уже не знают, что там дальше… но всё же, вынужден заметить, надо разбираться в этом калейдоскопе. Надо! Иначе человечество и не заметит, как улетит в пропасть…
Ежевика спросила задиристо:
– И замечаете?
– Стараюсь, – ответил он скромно. – В меру сил. Сейчас вот мне поручили участок научного поля, где начался усиленный штурм человеческого сознания с помощью нейролинка. Штурм, где не считаются с жертвами и рисками.
– И что, – спросила она враждебно, – вы вроде надзирателя?
Он приятно улыбнулся.
– Шутите?.. Я как раз для помощи. Сейчас этика важна как никогда. Раньше даже очень-очень злой человек мало что мог сделать, чтобы навредить человечеству, а сейчас с помощью новых технологий… ого-го! Говорят, вирус «Кальпа» создал парень, обиженный на девушку, что бросила?.. А его поступок привёл к обрушению целой отрасли по всей планете! И убытку в два триллиона долларов!
Она сказала всё ещё враждебно:
– Значит, всё-таки в качестве надзирателя?
Подошла официантка, на подносе чашка с парующим кофе и аппетитно пахнущей булочкой.
Константинопольский поблагодарил кивком, с приятной улыбкой повернулся к Ежевике.
– Надзиратели возможны где угодно, но только не в Академии наук. Я для помощи. Чтобы не дать увлечённым учёным завести себя и нас всех в пропасть.
– Вы нейрологик? – спросила она. – Специалист по неокортексу?
Он ответил так же мягко:
– Я специалист по этике. Докторская по усложнению этических компонентов от Аристотеля до наших дней.
Она сказала разочарованно:
– Даже не биолог…
Он улыбался глазами, мягкой речью, всеми манерами и даже элегантным костюмом, очень старомодным, но в то же время как бы оставаясь в тренде этого сезона.
Как и этика, мелькнуло в моём неокортексе, хотя из-за эмоциональной составляющей может прокатиться и по спинному. Нечто старинное, но продолжающее развиваться, в то время как всё остальное из тех времён сгинуло, вроде очень важного тогда ораторского искусства.
Я искоса поглядывал, как этот председатель Совета по этике обращается с ножом и вилкой, всё элегантно и красиво, словно позирует для передачи о хороших манерах императорской семьи.
В какой-то момент Константинопольский задержал в руке надкусанную булочку, взглянул на Ежевику, тут же перевёл взгляд на меня.
– Мне кажется, – сказал он самым благожелательным тоном, – нам стоит общаться чаще. Одно дело читать сухие сводки о вашей работе, совсем другое слышать лично от вас.
Ежевика снова опередила меня, молодым женщинам задиристость чаще сходит с рук, хотя по законам вроде бы всё ещё как равны:
– А вы поймёте?
Константинопольский снова усмехнулся, этот специалист по этике вообще улыбается часто, зубы безукоризненные, и когда показывает хотя бы край, выглядит доброжелательнее и моложе, что, понятно, знает и этим пользуется.
– Не всё, конечно, – ответил он ровно, – мелочи меня не интересуют. Я имею в виду детали не интересуют. Важнее, какие общие цели преследуете, чего ожидаете, что вас тревожит… если, конечно, тревожит.
Я насторожился, это уже намёк, дескать, учёных ничего в мире не тревожит, кроме своих изысканий, для них пусть хоть весь мир сгорит, лишь бы эксперимент удался. Слышал-слышал много раз не только от конкурентов, что заинтересованы притормозить, но и от простого и очень простого народа дворников, укладчиков асфальта и прочих гуманитариев.
– У всей науки общие цели, – ответил я нейтральным голосом, – дать человечеству счастье.
Константинопольский произнёс приятным голосом:
– Наука непогрешима, согласен, но учёные часто ошибаются.
– Но мир меняется, – напомнил я, – благодаря науке.
Он обронил со вдохом:
– Мы живём в мире ядерных гигантов и этических карликов. И всё из-за перекоса в сторону науки. Вынужденного, понимаю. Атомная гонка, противостояние, всё для победы, за ценой не постоим… Но развивать одни мускулы для общества опасно. Наука, кстати, всего лишь мускулы, а не мозг, как уверяют ваши высоколобые… хотя не думаю, что у гуманитариев лбы ниже.
Сердце моё начало постукивать чаще, как при виде надвигающейся опасности, но ответил я так же ровно:
– В мире уже не просто неспокойно, как говорили в старину лет десять назад. Сейчас борьба за выживание не между людьми, а между странами. Слабых затопчут. Победит та, где введут нейролинк четвёртого поколения раньше всех… с некоторым отрывом.
– Но это же будет… тотальный контроль?
Голос Константинопольского прозвучал настолько патетически, что Ежевика воззрилась с неподдельным изумлением, словно он на сцене Большого театра пустил петуха.
– А сейчас, – уточнила она сладеньким голоском, – его нет?
– Будет хуже, – пообещал Константинопольский. Он задержал чашку в руке у рта, взглянул поверх края остро поблёскивающими глазами. – Человек вправе иметь тайны и право на их неприкосновенность!..
Я возразил вежливо:
– А если этот человек в кладовке создаёт вирус, что уничтожит человечество?..
Он воскликнул:
– Ну что вы всё про этот вирус!.. Психопатов нужно мягко отлавливать раньше.
– Как? – прервал я. – Проще всего с помощью тотального контроля. Ни один псих не скроется!..
Он сказал книжно:
– Повышать общую культуру населения!.. Больше денег выделять медицине, а не всяким там космосам…
– Насчёт денег медицине согласен полностью, – ответил я, – но история учит, что, как только слезли с деревьев или вышли из пещер, пришлось поступиться частью личных свобод. Чтобы жить в обществе. А чтобы войти в общество развитое, надо урезать личные свободы ещё больше.
Ежевика поглядывала то на одного, то на другого, сама хотела бы сказать то же самое, но я всё же формулирую быстрее и чётче, потому лучше мирно сопеть в две дырочки и наивно хлопать глазками, такие женщины нравятся мужчинам больше.
Константинопольский красиво отправил в рот последний ломтик булочки, прожевал и только тогда поинтересовался приятным голосом:
– А если наступает предел, за которым человек уже не хочет поступаться личными свободами? Не просто выражает неудовольствие, а… не желает?
Я двинул плечами.
– Нет проблем. Пусть переезжает в деревню. Там можно даже не соблюдать так раздражающие нас правила дорожного движения. Гоняй по околицам как угодно и на любой скорости! И вообще свобод больше.
Ежевика торопливо вставила:
– Но, если перевернётесь на рытвине, дальше сами.
Константинопольский улыбнулся, показав не только передние, но и жевательные, изящно промокнул салфеткой уголки рта.
– Лично я доволен жизнью в мегаполисе, – ответил он мирно. – Деревня не прельщает, хотя свежий воздух, здоровая пища, пение соловья… Но теперь и города ускоренно очищаются от скверны. Власти во всём мире тратят космические суммы на экологию!.. Мы делаем мир чище… Спасибо за приятный разговор. Мы ещё встретимся.
И хоть произнёс самым благожелательным тоном, с чарующей улыбкой, сопроводив великосветским поклоном, у меня осталось чувство неясной угрозы.
Вот она, тьма, мелькнула паническая мысль. Тьма в светлом костюме и с приятными манерами.
Тьма, для которой нет даже названия, потому что говорит о правах человека, даже простого человека, как любит подчёркивать, это как бы гуманизм и всё такое, но на самом деле деградация и отступление.
Ежевика светло улыбнулась ему вслед.
– Какой приятный человек. И разговоры о высоком, и сам весь излучает. Такой не может навредить, правда же? Он весь олицетворение заботы!
Я посмотрел с подозрением, очень уж сладенький голосок, улыбается чисто, вся такая солнечный зайчик.
– Если человек, – ответил я мрачно, – говорит так красиво о культуре и нравственности, после его ухода пересчитай ложки.
Она наморщила носик.
– Пусть ворует, если у него такое хобби. В любом хозяйстве есть статья расходов о сломанном и утерянном имуществе. Но заботится же! О всём человечестве. А человечество только набивает карманы. И добро бы мне, а то себе!
Я сказал с острой неприязнью:
– А я бы таких, будучи гуманистом с человечьим лицом, расстреливал прямо в коридорах. Вредят больше, чем домушники или грабители. Глядя на него, понимаю, почему народ предпочёл освободить Варавву.
– Новый блокбастер? – спросила она. – Давно в кино не была.
Я уже почти выдал насчёт птичьего интеллекта, но успел заметить в уголках её глаз смешинки. Острит беззаботный свинёнок, не понимает всей серьёзности, слишком лёгкая, что птичка божья.
А ведь, мелькнула мысль, нейролинк вытащит и эту мысль, что и рассорит нас, и покажет меня мужской свиньёй, уверенной в абсолютном превосходстве мужского пола, а такое может стоить карьеры. Но тогда кто пройдёт на высшие должности? Абсолютные серые и никчёмные личности?