Она быстро допила кофе, взглянула уже серьёзными глазами.
– О чём задумался, Гильгамеш?
Я оглянулся в сторону кухни, где исчезла официантка.
– Уже расплатилась, чтобы утвердить своё гендерное превосходство?
Она покачала головой.
– Здесь старая система идентификации по внешности. С каждого снимают стоимость его сожранных блюд. На автомате. Даже Константинопольский знает!
Я поднялся, придвинул стул.
– Ещё бы. Такие о быте всё знают. И все шоу-программы назовёт без запинки!
Она сказала мягко:
– Не злись, он сам бывший шоумен.
– Бывших не бывает.
– Ну и что? С ними жизнь веселее и приятнее.
Подходя к бордюру, я сказал со вздохом:
– Извини, не сразу врубился в твои женские шуточки.
– Male pig, – сказала она беззаботно. – Юмор безгендерный, так утверждают этики, хотя вообще-то любой отличит мужские и женские шуточки. Пойдём, растопырь уши, тебе нужно проветрить голову. И не завидуй. Он говорит правильные вещи. Хотя и слишком прописные, такие просто не замечаем. Или не обращаем внимания.
Я буркнул:
– Истинная этика начинается там, где перестают говорить красиво.
Часть II
Глава 1
Автомобиль сообщил, что уже мчится на вызов, стоянка оказалась запружена, пришлось припарковаться на дальней, но прибудет через минуту и восемь секунд.
Ежевика ухватила меня за руку и прижалась, как лоза к толстому дереву, хотя я не такой уж и толстый. Я встревоженно думал, что Константинопольский, до того как явиться для личной встречи в неформальной обстановке, уже проштудировал работы нашего отдела, а потом навёл справки о новом институте. Ну, в той мере, в какой о научной работе имеет представление гуманитарий или гастарбайтер из Средней Азии, занятый укладкой асфальта.
Какие сделал выводы, неясно, понятно же, что ничего не понял, но общее направление уловить нетрудно. Нейролинк не только контроль над базовыми движениями парализованного человека, но и постепенное расширение власти над телом.
И какой вывод сделал этот специалист по этике? И вообще, как я, новый директор, смотрюсь со стороны?.. Не только Константинопольскому, а как вообще видит меня коллектив? Понятно, что Анатолий, неистовый романтик науки, готов передоверить ей вообще всё-всё, для него я осторожничающая на каждом шагу улитка, зато в сравнении, к примеру, с Влатисом это я метеор, несусь в будущее, закусив удила. Он же осторожничает до такой степени, что можно называть алармистом, хотя палки в колёса не ставит, работает упорно и старательно, но с постоянной оглядкой, как бы не навредить своими работами людям и вообще человеку.
А я, как обронила как-то Ежевика то ли в шутку, то ли всерьёз, ни рыба ни мясо?
Ежевика пискнула:
– А у него классное авто!
В десяти шагах от нас Константинопольский с великокняжеским достоинством соступил с бровки на проезжую часть, перед ним остановился авто штучной работы на одного человека.
Константинопольский сам открыл дверцу и сел на место, что прежде считалось водительским, но сейчас только у самых старых моделей остались рулевые колонки с колесом баранки, да и те неработающие.
Свинья, мелькнуло злое, ишь, улучшает мир, затормаживая прогресс, чувствует свою значимость и негодует, что тупой народ не замечает его культурности и не кланяется спасителю человечества от злой и недоброй техники.
– Мир катится в пропасть, – сказал я горько, – кто бы подумал, что сами себе будем вставлять палки в колеса?.. Ну как можно было поставить во главе такого комитета придурка из шоуменов?
Ежевика тоже проводила удаляющийся автомобиль с главой Совета по этике долгим взглядом. Мне почудилась в нём заинтересованность, наконец проговорила медленно:
– А он не такое уж и чудовище, как у нас говорят. Очень вежливый, обходительный, интеллигент до мозга костей. Ты грубил, а он всегда очень тактично…
– Я не грубил!
– Ну, рубил правду-матку, как у нас принято, но наш коллектив ещё не весь мир. А он тактичен и вежлив, что и понятно, гуманитарий!.. Почти что богослов. Очень эрудированный, хорошо знает философию.
Я сказал скептически:
– Это он тебе так сказал?
– Но это же видно.
– По тому, какой выбрал костюм? Уровень эрудированности может определить только другой специалист. А красивой дурочке любой жулик запросто пустит пыль в глаза.
Она спросила живо:
– Я красивая?
– Нет, – буркнул я. Добавил, смилостивившись: – Но что-то в тебе есть. Возможно, удачное сочетание банальностей, что делает тебя… уникальной.
– Ух ты! Скажи ещё раз.
– Не поняла?
– Да, но слышать приятно.
Я сказал пренебрежительно:
– Слова брешут. Сказать можно что угодно, только нейролинк сразу покажет, кто где срал.
Она зябко повела плечами.
– Страшновато. Так вот живёшь и думаешь, что поступаешь честно и ничего не прячешь, но если покопаться в себе… Нет, лучше не копаться! И другим не позволять. А кто лезет без спросу, того бить по рукам.
Я ответил твёрдо, ответ вызрел давно:
– Прячут все, но у одного стыд от украденной в детстве конфеты, а кому-то трупы прятать уже негде.
Марат перехватил меня в коридоре, ещё больше похожий на терминатора, почти каждую неделю что-то добавляет из блестящего металла, но я вижу только заклёпки и швы сварки.
Я от неожиданности отшатнулся, а он заговорил быстро и оживлённо:
– Шеф, мы с треском проигрываем этим гадам!.. Нужно что-то делать, а я уже, как всегда, знаю лучше всех как, когда и чем в какое место!
Я спросил настороженно:
– У тебя всегда дикие идеи, ты хоть скажи, где это проигрываем да ещё с жутким треском?
– Я не говорил с жутким, хотя вообще-то…
– Ты весь жуткий, – сообщил я ему, – так где?
– На идеологическом фронте, – пояснил он с апломбом.
Я вздохнул с облегчением.
– Фу, я уж подумал, установка сломалась…
– Шеф, – сказал он, – вылези из скорлупы! Сейчас все войны ведутся на идеологическом фронте. Фейки, ложные вбросы, пропаганда… да что перечислять, сами знаете. А я придумал, как дать хороший отлуп!
– Ну-ну, – сказал я и посмотрел на часы, – только покороче.
– Уткин, – сказал он с торжеством. – Миша Уткин!.. Он входил в число лучших студентов, помните? Его дипломная чуть-чуть до кандидатской не дотянула!.. А потом погнался то ли за дешёвой славой, то ли за гонорарами…
– Он женился, – напомнил я, – понимать надо.
– Женитьба, – согласился он, – катастрофа, но некоторые выживают. Сам о таких слышал. Но чтоб бросить молекулярную биологию и уйти в писатели… это же вообще на голову не налезает! Сейчас там полный крах, пишут все, а читать некому. Ещё вроде бы не перебивается с хлеба на воду, если не брешет, но скоро-скоро начнёт искать работу, чтобы прокормиться.
Я снова взглянул на часы.
– Понял ход твоих железячных мозгов. Предлагаешь как-то подключить к работе над пиаром?
– Шеф, – воскликнул он, – вы сразу в точку!.. Хотя эта точка со слона, но всё же для вашего заторможенного мышления ново. Он и нашу работу знает, глупости не спорет, и язык подвешен… Если положить ему приличное жалованье…
Я сказал нетерпеливо:
– Подумаю. Вечером решим. Иди, не увиливай от общественного полезного труда!
Он ухмыльнулся.
– Главное, мы с нашим нейролинком будем видеть этих гадов насквозь!
Я посмотрел ему вслед, в груди снова шевельнулась тревога. Да, будем. Но будут видеть и нас.
Когда-то, может быть, и придумают какие-то шторки, но сейчас это открытый путь в обе стороны.
В середине дня снова вспомнил предложение Марата, вызвал к себе в кабинет Фауста, поинтересовался с ходу:
– Ты в универе ближе всех нас был с Уткиным?.. Ну, тот, который бросил всё и стал писать книшки?..
Он посмотрел с удивлением.
– Что значит ближе? Шеф, вы на что намекаете?.. Ну тусовались и вне занятий, к девочкам ходили, была у нас одна штучка на двоих, травкой баловались… Вообще-то, если честно, голова у него была на месте. Мог бы… Если бы не та стерва!.. Хотя теперь все стервы, других не осталось при естественном отборе, потому никто из нас и не женится. Вот так и думай, что всё можешь, и никто нас свернуть не заставит. Свернула, хотя напористее всех нас был… Кто бы подумал, что закончит вот так? Лучше бы спился.
Я сказал громко:
– Алиса, подключи Марата.
На стене вспыхнул экран, Марат в глубине своей комнаты поднял голову от стола, взглянул с вопросом.
– Насчёт твоей идеи, – пояснил я. – Вот Фауст считает, что лучше бы Уткин спился.
Марат просиял, сказал живо:
– Насколько я знаю, он постоянно читает всё о нейролинке. Это была его специализация.
– Блогеров читает? – спросил я.
Марат напомнил с укором:
– С первого курса знает четыре языка!.. И смотрит сразу первоисточники. На английском, немецком, французском… Хотя французы что-то совсем затихли, да и остальные.
– Не затихли, – уточнил Фауст педантично, – теперь сразу на английском, как раньше на латыни. Собираетесь позвать по старой дружбе?.. У него нет практики, но наверстает быстро.
Марат заулыбался, он и в универе восторгался Уткиным, но я сказал с сомнением:
– Получится ли?.. Тут месячный перерыв как разрыв с реальностью, а Уткин сколько лет, как отошёл от нейрохирургии!.. Всё равно, что на уровне Авиценны! И то и Гиппократа.
– Но тогда…
Я уточнил:
– Марат предложил привлечь его как главу пиар-компании. Против нас такие волны говна катят, а мы молчим и утираемся!.. А Уткин специалист вешать лапшу на уши, он же писатель!.. Мог бы и поработать на общество. За приличное жалованье. Сейчас с писательством дела плохи.
Фауст задумался, всегда обдумывает как скажет и что скажет, а Марат сказал с азартом:
– Попробуйте, шеф! Просто дайте шанс. Только не надо про никчёмность грёбаной литературы, и что это вроде выделывать деревянные ложки или валять валенки. Хотя не понимаю, их валяют по полу или по траве?