Фауст вельможно поморщился, но взглянул на меня, я с некоторой неохотой кивнул, и Марат сказал с готовностью:
– Хорошо, закину удочку.
– Только помягче! – предупредил Фауст. – Гуманитарии дураки, потому все обидчивые.
– Буду облаком в штанах!
Марат вскоре появился скромно сияющий, с потупленными глазками, сообщил как бы вскользь, что с Уткиным переговорил, тот отнёсся к нашему предложению с интересом, хотя старался держаться индифферентно и незаинтересованно.
Даже хорохорился, дескать, всё в порядке, но в разговоре с неохотой признал очевидное, дела в издании книг совсем плохи, не помогает ни электронка, ни озвучивание. Даже продажа прав киношникам на нуле, тем проще самим клепать сценарии из готовых блоков, что поставляет заточенный под это непотребство ИИ.
– В конце концов признался, – сообщил он с горделивым смешком, – что жалованье для него весьма решающий довод. Гонорары, даже большие, всегда были вещью непостоянной, а сейчас и мизерные кончились.
Я вздохнул с облегчением.
– Нехорошо такому радоваться, но вроде бы момент для вербовки самый что ни есть ого?
– Точно, шеф.
– Интересовался именно жалованьем? Насчёт условий работы не педалировал?
– Точно, – повторил он. – Глазки заблестели, когда я про жалованье упомянул как бы вскользь. Я же сразу польстил, сказал, что он гений, может такую рекламу задвинуть!.. Сейчас все писатели чем-то да подрабатывают.
Я обронил:
– Но чаще на иждивении у жён.
– А что, – сказал он с вызовом, – равноправие!..
– Не все женщины в восторге, – заметил я. – Некоторые начинают догадываться, что мы их с этим равноправием крупно надули… Хорошо, теперь нужно встретиться в реале, обговорить условия.
– Всё сделаю!
Через час вбежал в кабинет, пренебрегая широкополосной связью, и ликующе доложил, что договорился встретиться у него дома, это недалеко, четверть часа в дороге, нам же всё равно делать нечего, после того как нас в шею вытолкают из здания института.
– Прекрасно, – сказал я. – Теперь надо подумать, как запрячь по-настоящему, а то писатели слишком вольный народ. И вообще почему-то считают себя повелителями этих… как их… ага, дум!
Он сказал торопливо:
– Жаль, не смогу присутствовать, работа есть!.. Анатолий готов подменить, но как бы не напортил, всё-таки надо преподнести необходимость тоталитаризма творческой личности, Анатолий же сам такой творческий, что руки чешутся удавить…
Глава 2
Поздно вечером добрались до квартиры Уткина, а там я с порога вспомнил книги прошлых лет, где часто встречал расхожую фразу: «Вошёл прилично одетый мужчина, но по костюму было видно, что знавал лучшие дни».
По квартире Михаила тоже видно, что знавала лучшие и намного лучшие. Хотя обставлена прекрасно, даже шикарно, но это шик прошлых лет, даже прошлого десятилетия, а сейчас в глаза бросается, что нет ни одной новой вещи. Как будто из спальни Людовика Восемнадцатого, хотя Уткин вообще-то раньше окружал себя новомодными девайсами.
Он с ходу усадил нас на кухне, оглядел блестящими от возбуждения глазами, довольно потёр ладони.
– Давно не собирались вместе!.. Анатолий что-то снова похудел.
Анатолий буркнул:
– По твоим словам, у меня давно уже солидный отрицательный вес.
Михаил сказал благожелательно:
– Сейчас влупим кофейку, поправишься. Я от него всегда толстею.
Анатолий повертел головой, рассматривая просторное помещение, кухня плавно переходит в гостиную, а дальше просматривается часть того, что Михаил гордо именует кабинетом.
– У тебя была трёхкомнатная?
Уткин отмахнулся.
– А зачем она мне? Человека ограничивает в пространстве только отсутствие фантазии. Творческой личности и в однушке как во дворце Ашшурбанапала. Зато не встаю из-за стола, чтобы сделать кофе!
Он повернулся к плите и осторожно снял толстопузую джезву с декоративной росписью на боку арабской вязью, пахнуло жаром и бодрящим ароматом.
Мы молчали, когда он разливал кофе по маленьким чашечкам, жмот, Анатолий сказал с подковыркой:
– Жаль, нобелевки тебе не видать. её дают за серьёзную литературу, а литература для подростков по дефолту не может быть серьёзной.
– Литература для подростков, – возразил Михаил, – важная часть литературы!
– Для заработка? – уточнил Анатолий. – Мир строится взрослыми людьми. У взрослых взрослые проблемы, от них зависят судьбы мира, прогресса, всей цивилизации…
Михаил возразил с достоинством:
– У подростков тоже проблемы!
Анатолий хохотнул:
– Вот именно, тоже проблемы. Подростков не допускают даже до выборов, а то бы навыбирали всяких хевиметлов в президенты!.. Ха-ха.
Я заметил вкрадчиво:
– Зато у подростковой литературы выше популярность, что для Михаила так важно. Взрослых хоть и много, но тоже предпочитают читать что проще и полегче, типа подростковой. Не помню, чтобы кто-то намурлыкивал Моцарта или Шопена, а вот глупейшую «В траве сидел кузнечик» с детства помню, а моя жена до сих пор иногда начирикивает.
– А «Я играю на гармошке», – сказал Анатолий, – тоже весьма. Не помню, чтобы ария Берлиоза хоть где-то была популярнее, несмотря на все Оскары.
Михаил набундючился, в этот раз задираем слишком уж. Точно завидуем его популярности и гонорарам. Раньше тоже язвили, но мягше.
– Что-то у вас поломалось? – поинтересовался он вроде бы с сочувствием, но и едва заметной издёвкой. – У вас же этот, человеческий фактор!
Анатолий ответил мирно:
– Устаём много, да и недосып… Это не пёрышком по бумаге наскрипывать… Слушай, а ещё прибыльнее совсем детские! Подростковой не дотянуться до тиражей «Мойдодыра», «Мухи-цокотухи» или Агнии Барто… Не хочешь занять там нишу? Ты сможешь!
Михаил надменно поморщился, опуститься до детской, это совсем себя не уважать, хотя заработки там, как и популярность, намного выше. Соблазн, конечно, есть, но всё-таки, всё-таки, друзья совсем уважать перестанут. Настоящие друзья, а не те, кому лестно общаться со знаменитостью.
– Ладно, – сказал он устало, – Марат уже сказал о ваших проблемах. Что вы хотите конкретно?
Я опустил чашку на стол и прямо взглянул ему в глаза.
– У тебя проблема с финансами, вон даже кофе самый дешёвый да и то молотый, если не искусственный, я в сортах говна не разбираюсь.
Анатолий добавил:
– Скоро вообще на чай перейдёшь, это уже дно для интеллигентного человека.
– У нас, – сказал я, – в самом деле возникла проблемка с правильным освещением нашей работы. Ты знаешь её, а ещё у тебя в массмедиа везде связи, ты же такой связист! Мог бы в краткие сроки изменить мнение общества… Или хотя бы попытаться, перевлиять.
Он вскинул обе ладони.
– Стоп-стоп!.. Изменить мнение общества не так уж и просто. Но я, конечно, могу написать пару статей, выступить по ящику, запостить в ютубе и соцсетях…
Я прервал:
– Это нам и нужно. Ты всегда был талантлив, только зачем-то хренью занялся!.. Хорошо, не в шоу-бизнес пошёл.
Он взглянул исподлобья, во взгляде проступило голодное выражение.
– Аванс будет?
Наутро, едва на циферблатах часов высветилась цифра девять, автоматические запоры отщёлкнулись, входная дверь института неохотно приоткрылась.
Видеокамеры скрупулёзно отслеживают, кто из нарастающей толпы ринулся первым, а кто подошёл минуту спустя, были и такие, не желающие униженно топтаться перед закрытой дверью в свои родные лаборатории.
Возле меня уже привычно вертится хвостиком Ежевика, на ступеньках парадного присоединились Фауст и Бер, а в парадном догнал Анатолий, заговорил азартно:
– О чём наши слуги народа думают? Других проблем нет, что ли?.. Вчера приняли закон, теперь наряду с фамилией в паспортные данные обязательство вносится и основной ник.
Фауст уточнил:
– А если их дюжина, как вот у Бера?
– Предусмотрено, – ответил Анатолий злобно-весело. – Пока только основной, в пилотном режиме, а если пройдёт норм, со следующего года ещё и два второстепенных. Ну, как сейчас два телефонных номера во всех кредитках, основной и подстраховочный.
Фауст сказал глубокомысленно:
– Думаю, такой пережиток феодального времени, как фамилии, в наше время вообще должен отмереть, как отпали хвосты у лягушек или у Иггельда чувство юмора.
Иггельд тяжело топал сзади, прогудел густым басом:
– Ерунда. Скоро и мы сами, как люди, отомрём.
Анатолий оглянулся, спросил ядовитым голосом:
– Ты о восстании ИИ?
– Никакого ИИ не будет, – авторитетно заявил Фауст, – и даже ГИИ. Просто сами изменимся так, что какие уж там фамилии, ники, аватары?
Бер пробурчал:
– Что, и пениса нам не оставят? Как тогда жить?
– Можешь сделать себя целиком пенисом, – разрешил Фауст. – Будешь памятником прошлых ценностей того смешного общества, из которого вылупились.
– Идите к чёрту, – сказал Анатолий. – Никаких пенисов вообще не будет!.. Но будут сказочно чувственные удовольствия от можа и до можа. Гедонизм, какой древним грекам и не снился. За этим проследим мы из далёкой ретроказуальности, чтобы мы здешние получили по полной!
– Уже следим, – сказал Бер с тоской. – Если тебе вдруг да каким-то боком поверить…
– Анатолию хочется верить, – сказал Иггельд авторитетно. – Хоть и чушь несёт чаще, чем через раз. Счастлив безумец, который навеет человечеству сон золотой!..
Бер отмахнулся и свернул на третьем этаже в сторону своего кабинета. Фауст взглянул на Анатолия с безнадёжным выражением, мол, не будь таким блестящим аналитиком, удавил бы на месте, но потерю такого бойца отряд заметит, это у Светлова были рядовые и безликие. Или такие, что есть они или нет, по фигу.
Анатолий посмотрел в удаляющуюся спину Бера с немым укором.
– Он не понял? А вы?.. Я же просто воспроизвёл кантовскую антиномию! Чтобы не превратилась в противоречие, надо ввести понятие искусственной несводимости – принцип суверенной тайны субъекта!..