Но эти понятия хоть и кажутся верными, но они для мелкой повседневной жизни. А когда играешь по-крупному, там ставки другие.
Экран отключился, это Баюн отрубил связь мысленным усилием, стыдится, что вижу его таким, но я сам чувствовал стыд, что я вот здоровый как слон, а он, хоть и был тогда здоровее меня, подхватил эту заразу, что не отцепится, пока не убьёт.
Надо бы, конечно, сперва на мышках, но, если следовать этой строго прописанной процедуре, он точно не доживёт до нужного дня, так что да, нравственные законы выше юридической путаницы, а юриспруденция лишь толкование, разжёвывание для туго соображающих.
Глава 6
Бронник сказал настойчиво:
– Артём Артёмович, есть очень веское мнение, что следующим испытуемым должна быть женщина.
На экране он выглядит старше и значительнее, какие-то эффекты настройки, я поинтересовался почтительно:
– Почему? Политкорректность?
Он двинул плечами.
– Возможно. Но наша страна не так ещё погрязла. Скорее, хотят усилить своих людей для каких-то шпионских дел.
– А-а, – сказал я, – мнение силовиков?
– Мнение тех, – уточнил он, – кто оплачивает вашу работу. Но, думаю, вообще-то правы. У женщин несколько другая физиология и чуточку иначе устроен мозг. Артём Артёмович, это дельная мысль.
Я пробормотал:
– Надо обдумать.
Он покачал головой.
– Некогда. Уже просмотрены медицинские карточки всех ваших сотрудников… ну, это затем, чтобы не выносить эксперимент за пределы стен института. Наиболее идеальное здоровье у Натальи Насибовой.
Я спросил с сомнением:
– Киноактриса? Да, она в списке кандидатов, но… зачем ей это? Фотомодель, сессии, разъезды по странам…
– Это не наше дело, – обронил он. – Возможно, она ещё в чьём-то списке? А что фотомодель и часто бывает на раутах… это самое то для силовиков. Второй чип, который готовили для вас как запасной, внедрите ей, она прибудет по первому же слову. Думаю, и она будет счастлива…
– Да ну, – сказал я, сильно усомнившись, – это тяжёлая для психики штука.
Он улыбнулся.
– Но с вами же всё в порядке? Не собираетесь ещё покончить жизнь самоубийством? Или уйти в буддизм?.. А женщины в этом покрепче нас. Успеха!
Экран погас, я некоторое время сидел, слегка отяжелев, потом вызвал к себе Фауста и Анатолия, пересказал, у обоих вытянулись лица. Похоже, у них тоже ощущение, что мы в открытом поле, а нас настигла тяжёлая грозовая туча с молниями и градом.
– И что будете делать? – спросил Фауст.
– Всё будем, – уточнил я, – что решили. Это так, мелочь, вживим чип и забудем. У нас есть кое-что и выше правоты. И это на нашей стороне.
За ночь словно стены института пропитались чем-то возбуждающим, все двигаются быстрее, говорят коротко и тут же убегают, голоса звучат нервно и взвинченно.
Сегодня пробуем на Коте Баюне прототип нейролинка четвёртого поколения, а это риск, впервые пытаемся проникнуть в настолько слабо изученные области мозга, что без пафоса можно называть прорывным вторжением в неведомое.
Вообще-то изучен слабо весь мозг, как бы ни трубили о победном шествии науки. Правда, чуть ли не каждый день открываем что-то новое, но сегодняшняя биология, как Колумбы и Магелланы, страстно прёт в незнаемое, врождённая черта человека идти на риск в неистовой надежде узреть впереди сказочные возможности.
Фауст, Фраерман и Анатолий ещё вчера готовили аппаратуру, сегодня с утра пришли пораньше проверить. В отличие от нейролинка второго и третьего уровней, электроды нужно поместить в другую область неокортекса и загнать глубже. Даже у Влатиса руки трясутся, вымученно улыбается белыми губами, но в глазах страх, хотя у него это ещё с того дня, когда шла обкатка нейролинка первого поколения на мышках, которых закупили по этому случаю.
Кота доставили ещё вчера вечером, ночь провёл под нашим наблюдением, ещё раз сделали все анализы.
Фауст мрачнеет и поглядывает на меня исподлобья, Кот Баюн плох, но всё же, если операция пройдёт успешно, у него шанс с первого же дня обратить нейродегенерацию вспять и вернуть контроль над телом.
Других вариантов у современной медицины нет, так что у нас только этот шанс. Сегодня и сейчас.
Влатис подошёл неслышно, голос его упал до шёпота:
– А каким был толстым и весёлым!.. Это что же, я так давно его не видел?
– Есть шанс потолстеть снова, – ответил я как можно бодрее, – так что ничего не упусти.
Но сердце заныло, предчувствие ненаучная штука, но часто угадывает точно, а сейчас начало нашёптывать, что такого шанса уже нет, ничего не получится, всё рухнет, слишком поторопились, нужно бы на мышках, свиньях, приматах, гуманитариях…
Получится, сказал я зло. А вот заставим. Всё должно идти, как человек изволит и велит.
Первый нейролинк внедрялся в мозг, как у нас говорят, с помощью молотка и зубила, но уже со второго начали избавляться от проводов, потом вообще привыкли к закреплённому за ухом устройству для беспроводного считывания.
Третье поколение нейролинка должно, кроме коры, считывать показания средней доли мозга, сигналы обещают быть достаточно чёткими для интерпретации, третье апгрейденное, что будет завершающим, позволит наконец-то настоящее «чтение мыслей», как говорят в народе, без всяких преград и помех.
Остались считаные минуты до начала, все отделы гудят, сотрудники передвигаются на цыпочках и говорят тревожным шёпотом, я сам на взводе, спросил тихонько Фауста:
– Как Баюн?
– Плох, – ответил он сумрачно. – Хреновая у нас медицина, даже отсрочить не может. Шеф, если не успеем…
– Надо, – сказал я, – время прижало вилами к стене.
Сердце стучит часто, даже не стучит, а колотится, словно в панике собирается выбраться, даже температура тела, как чувствую, поднялась на пару делений.
Дальше по коридору так живо переговариваются Анатолий и Фауст, что выглядят сцепившимися в драке, причём Фауст стоит как вмороженный в лёд, Анатолий размахивает руками и чуть ли не подпрыгивает, как танцор на льду.
Я никого не назначал ещё своими заместителями, но эти двое как-то сами выдвинулись, что коллектив принял как естественное явление, самые энергичные и должны брать на себя добавочную ответственность за организационность.
В коллективе научных сотрудников работать лучше всего, понимают и оценивают трезво как себя, так и коллег, нет тех склок и подковёрной борьбы за места, как было бы среди гуманитариев.
Только сами Фауст и Анатолий как огонь и лёд, но если Фауст ворчит, что наука и техника развиваются слишком быстро, человеческая мораль не успевает подстраиваться, а это несёт опасности, то Анатолий сердится, что в хайтеке вообще застой, ничто не сдвигается с места, а что сдвигается, то по-черепашьи, стыдно даже, ну что за люди!
Но учёные люди есть учёные, для них дважды два всегда равняется четырём как после завтрака, так и после ужина, а то время как у гуманитариев получаются не только дробные числа, но и вообще стеариновые свечи.
Я вздрогнул, Влатис подошёл так неслышно, что я вроде бы весь как сверхчувствительный сенсор, отвлёкся, не уловил.
– Шеф… Баюн очень плох. Может, отменим?
Я скривился.
– Чтобы не отвечать, если что пойдёт не так?.. Всё равно вряд ли протянет больше недели. От силы – месяц да и то при удаче. И ничего на горизонте, что спасло бы.
– Только мы?
– Есть шанс, – ответил я нехотя. – Он сам настоял.
Он сказал с некоторым облегчением.
– Да-да, настоял. Упрашивал, настаивал, требовал, уверял… Ладно, в лаборатории всё готово.
– Идём, – ответил я. – Он там?
– Уже на столе.
И снова, когда увидел Кота Баюна на столе, сердце дрогнуло и сжалось в недобром предчувствии. Не жилец, мелькнула тревожная мысль. Не жилец. Ничто уже не поможет…
Поможет, ответил я зло. Нейроинтерфейс уже сегодня к вечеру начнёт осторожно брать под контроль все органы, пойдёт медленное восстановление нервной ткани, но всё же пойдёт. Нейродегенерацию сперва остановим, а потом вспять эту сволочь…
Фауст, Влатис, Страйдер начали осторожно убирать участок кости, я смотрел, как вводят в мозг сверкающие в ярком хирургическом свете тончайшие нити электродов, их можно заметить только вот так в пучке, вышел в коридор, где нервно прохаживается Анатолий, а Бер и Марат подпирают спинами стену.
Анатолий спросил быстро:
– Ну как там?
Я буркнул:
– Мы не в ретроказуальности, потому долго и сложно. Ждём. Ребята делают всё виртуозно.
Он вздрогнул, посмотрел на дверь. Я прислушался и смутно увидел через её толщу, как вокруг стола с Котом Баюном нервно задвигались, на лицо ему спешно надвинули кислородную маску, Фауст вроде бы вводит в вену иглу шприца…
Донёсся слабый голос:
– Сердце не качает кровь!
– Что там? – спросил Анатолий.
– Тревога, – ответил я и вбежал в операционную.
Фауст и двое из команды ухватили безвольное тело, у всех очень серьёзные и сосредоточенные лица, на соседнем столе разложено всё в строгом порядке для запуска сердца, от классического дефибриллятора до заполненных шприцев для инъекций.
Несколько минут в грозовом молчании пытались запустить сердце, однако лица всё мрачнели, наконец Фауст отсоединил электроды, лицо бледное, сказал мне шёпотом, не поворачивая головы:
– Обширное кровоизлияние в мозг… Шеф, это уже не убрать. У него там все изношено, рассыпается, взгляните на экран… Даже аорта лопнула, совсем трухлявая…
– Пытайся, – велел я. – Потом восстановим!
Сбоку Влатис сказал быстро:
– Да, шеф, мозг тоже… как сыр, изъеденный мышами. Здоровый, может быть, выдержал бы… да и то бабка надвое сказала.
Я стиснул челюсти, все эти варианты проговаривали, но это кого другого можно бы сперва подлечить, а потом вот так с электродами, а из Кота Баюна жизнь утекала, как вода из дырявого пакета, цугцванг вообще страшное дело.
Потом Фауст и Бер вышли со мной в коридор, все понурые, хорошо бы из-за смерти старого члена команды, а не из-за проваленной возможности испытать нейроинтерфейс нового поколения, мы про этику не говорим, у каждого встроена по дефолту.