Она торопливо вскочила.
– Ой, я сумки так и бросила на пороге!
– Дверь закрыта, – ответил я благодушно, – не сопрут.
– А помнётся? Там такое воздушное пирожное!..
Я поднимался лениво, хотя мозг освежился, но тело уговаривает полежать ещё, выбрался на кухню, когда она уже раскладывала из пакетов покупки по столу.
– И готовить не надо, – одобрил я. – Люблю, когда можно есть сразу!..
Она сказала обиженно:
– Хочешь сказать, я никудышная хозяйка?
Я чмокнул её в макушку.
– Нет, но как молекулярный биолог ты намного лучше. А готовить можно и обезьяну научить!
– Ну спасибо, – сказала она и надулась. – Сейчас и так шеф-повар любого ресторана выше по статусу академика. Садись! Как аппетит?
– Ещё не испортила, – сообщил я. – А с поварами всё изменим. А это что?
– Кракосимк, – пояснила она. – А это алямикс. Последний писк кулинарии!.. Нужно есть с закрытыми глазами и сидя на корточках. Но, конечно, тебя не заставишь.
Я сел, откинулся на спинку стула, она продолжала бережно выкладывать из пакетов лакомства, в самом деле хрупкие донельзя, представляю, какие усилия вложили, чтобы выстроить эти ажурные башенки, на какую только хрень время тратят, лучше им лопаты в руки – и марш копать Волго-Дон.
– Красиво? – спросила она.
– Ага, – ответил я и добавил: – Как бы очень!.. Но есть на карточках не стану. Я не ритуальщик.
– Но если ритуалы существуют, – сказала она рассудительно, – значит, для чего-то? Константинопольский говорит, что именно они костяк цивилизации. И ступеньки. И что прогресс закрепляется ритуалами!
Она смотрела победно, словно изрекла истину в последней инстанции, я едва удержался, чтобы не поморщиться.
– Константинопольский? Когда ты с ним успела?
Она села за стол напротив, пояснила небрежно:
– Не в институте. Он как раз садился в машину, когда я вышла. Любезно предложил подвезти. Я сказала, что мне до магазина пешком пять минут, но он так красочно уговаривал!.. Умеет, гад.
Я спросил с недоверием:
– И успел закатить лекцию о ритуалах?
Она посмотрела на меня с обидой.
– Ты чего? Думаешь, мы там час катались?.. У него ещё кандидатская была о ритуалах!.. А мне изложил в двух-трёх фразах. Умеет говорить не только красиво, но и чётко… Да ты ешь-ешь!..
– Аппетит пропал, – пробормотал я. – Сложности с нейролинком, а тут ещё твой Константинопольский…
– Он не мой, – ответила она сердито. – А что за сложности? Я слышала, идём с большим опережением!
– То-то и оно, – ответил я. – Через недельку очередное пробное испытание, а у меня такой мандраж, словно выдёргиваю чеку из атомной бомбы…
– Константинопольский чувствует, – сказала она. – Или что-то пронюхал. Но улик пока не нашёл.
– Сама не проболтайся, – сказал я и ощутил со стыдом в своём голосе старческие сварливые нотки. – А то вы все… Тут и сам трясусь, как только подумаю, к чему идём, а тут ещё и всякие там этики… Было же хорошее ясное слово «луддиты»! Да нет же, ребрендинг…
Она округлила в изумлении глаза.
– А тебе чего страшиться?.. Это с четвёртым поколением? Так он ещё когда будет, если вообще будет. Боишься, что узнают, как со школьной скамьи вязался с подружками и даже с мамами двух из них?.. Друзья только похвалят, а мне по фигу. Не переживаю, что раскроется, как я однажды со всей футбольной командой школы?
Я пробормотал с тоской:
– Да не то…
Глаза у неё стали ещё шире, как у молодой совы.
– А что? Как именно вязалась? Да какая разница?.. Я уже и сама забыла. Нет, ну, конечно, помню, ну и что?.. Не мысли главное, а поступки. Подумаешь, иногда вспомню какой момент… Думаю, и ты вспоминаешь что-то такое, когда мы с тобой в постели, чтобы добавить перчику.
Я сказал уныло:
– Те мысли остаются где-то в глубине, а вот так вытаскивать их наружу на обозрение…
Она сделала отметающий жест с такой решительностью, словно раздвигала обеими руками Красное море.
– Ерунда!.. Может быть, ты с кем-то вяжешься и теперь?.. Вчера что-то надолго из института отлучался, а я всё вижу!.. Но и это решим. Подумаешь!.. Не так уж это у тебя часто, ты не такой. Да и не ты инициатор, это девки ушлые, а ты ж директор, на тебя все вешаются.
Я сказал торопливо:
– Нет-нет, я ни с кем! Правда. Это нехорошо, потому так не делаю. Но всё равно грязи в нас слишком много.
– Да какая это грязь? Просто прихоти нашего организма, мы ни при чём. Мы ж не виноваты, что живём в этих телах!
Я повторил:
– Экспонирование наших тайных мыслей и желаний подпортит очень многое, сама знаешь. Мы с тобой будем держаться, ничего обидного друг другу не скажем, но то нехорошее, что откроется, вобьёт между нами здоровенный и дурно пахнущий клин.
Она помотала головой.
– Не вобьёт!..
– А не скажем, – договорил я упавшим голосом, – до поры до времени. Но когда поссоримся…
– Мы?
– У всех бывает, – напомнил я. – Даже Ромео и Джульетта гавкались. Сорвёмся, припомним друг другу…
Она зябко поёжилась, но возразила отважно:
– И сразу простим!.. Ты жил с другими женщинами, я с другими парнями, но не было мысли дожить с ними до старости!.. А с тобой хочу. Значит, только ты и никто больше.
Я сказал со вздохом:
– Какие бы тайны ни открылись?
Она поморщилась.
– Да какие у нас тайны?.. Мелкие обыденные страстишки, как у всех. Ни ты, ни я неспособны на великие преступления. У нас с тобой слишком хорошая работа, чтобы отвлекаться ещё на что-то. А мелкий перепих в обеденном перерыве или по дороге домой в чужом подъезде уже и женатыми не считается за что-то непотребное. Напротив, психологи твердят, что это нужно, чтобы подливать бензинчику в костёр затухающих семейных страстей.
Я покачал головой.
– Так не делаю. И делать не буду. Это недостойно. Сам себя уважать перестану.
– Я не перестану, – заверила она с готовностью. – То не ты перепихивался, а обезьяна, в которой живёшь!
– Я контролирую эту обезьяну, – ответил я и сам ощутил, что прозвучало несколько чопорно, словно перевоплотился в некоего джентльмена прошлых эпох, а то и вовсе рыцаря, верного своей даме. – Потому…
Она перебила с живостью:
– Потому тебе нечего скрывать!..
– Есть, – ответил я, – всякие мелочи, что портят… Помнишь, на прошлой неделе я сам купил слив нового сорта «Хайтек-3». Взял шесть штук, принёс домой, помыл… две сожрал, но тебе сказал, что купил четыре, по две на рыло.
Она с облегчением расхохоталась.
– Только и всего?..
– Я поступил очень нехорошо, – проговорил я с раскаянием. – Соврал, обманул тебя, не нашёл в себе силы признаться и потом. Это хуже, чем поимел бы твою сестру и маму!.. А когда мы не знаем о таких поступках друг друга, то их как бы и нет. Большое благо, что люди не могут читать мысли друг друга!
– Поубивали бы всех? – спросила она с интересом.
– Что-то вроде… Во всяком случае, цивилизация бы рухнула. Вернее, вообще бы не состоялась.
Она подумала, сказала с живостью:
– А вдруг неандертальцы могли читать мысли друг друга? Или хотя бы чувствовать?.. Потому и не смогли создать общество!.. Ладно, думай, а я помою посуду.
Она вылезла из-за стола, а я отстранённо подумал, что теперь «помою посуду» означает сгрузить её в выдвинувшийся лоток кухонного комбайна, остальное он сам, даже высушит и расставит в красивом порядке на верхней полке.
А вот с нейролинком такое не прокатит. Огромное количество плюсов может рухнуть под давлением одного‐единственного довода: нам всем есть что скрывать. И это необязательно криминал, а нечто похуже. Константинопольский это если ещё не понимает, то чувствует.
Этики чувствительны, как тараканы перед грозой.
Пока она, как молодой тюлень, плескалась в ванной и верещала тоненьким голоском глупую песенку про влюблённую хламидомонаду, я думал, что все мы во всём новом сперва видим угрозу для себя, без этого было не выжить в пещерное время.
Но одни забиваются в дальний угол и с опаской наблюдают за смельчаками, что хоть и робко, но приближаются к этому выходу в неведомое, другие всё же идут за отважными.
Бывает, что именно они оказываются победителями, так как самые отважные порой гибнут, а чуть более осторожные, хоть и поцарапанные, возвращаются с мясом и роскошной шкурой зверя и добытыми знаниями о новых землях.
Константинопольский из тех, кто безопасность ставит на первое место так высоко, что всю жизнь готов прожить в пещере. Я тоже за безопасность, но и за осторожные вылазки в стремлении познать мир, а вот большая часть моих сотрудников, как то: Анатолий, Марат, Влатис, Бер, как раз из тех, кто слишком безрассудно углублялся в неведомые дали и погибал, а в нашем мире выживают только потому, что их защищает уже общность… хотя и теперь такие гибнут чаще других.
Ежевика появилась из ванной с огромным красным полотенцем на голове, делающей её похожей на огромный цветок с тоненьким голым стебельком, так как всё с себя сбросила в стиральную машину.
– Там настройки сбились, – сообщила она. – Пришлось регулировать руками.
– Алиса тебя не признаёт, – пояснил я. – Присматривается.
– Свинья!
– Она верная, – сказал я. – И преданная. Как идеальная женщина, каких не бывает, но всё равно о таких слагают песни. Мужчины романтики, всё ещё мечтают.
– Тогда заведи собаку, – сказала она. – Хочешь, принесу щеночка?
Я отмахнулся.
– Будет обожать и восхищаться кухонным комбайном. Я всё время на работе… Ещё и в квартиру не пустит!
Глава 13
Кшися устала отбиваться от настойчивых требований быстро возникающих стартапов, что намерены в кратчайшие сроки онейролинкнуть всю страну, им нужно только, чтобы я вошёл в состав руководства, пусть чисто номинально.
Страйдер ухмылялся чуточку брезгливо, но сказал с удовольствием:
– Бодрые такие стервятнички! Готовы на лету подхватить лакомый кусок.
– Все хотят заработать, – согласился Влатис. – Но, скажу в защиту, лучше на нейролинке, чем на конструировании устройства для стрижки волос в носу.