Фауст прогудел недовольно:
– Жуликов только многовато. Спешат срубить на хайпе, а лучшая приманка для инвесторов ваше имя во главе списка. Соберут денег и скроются, а собак на вас повесят!.. Хорошо бы только на вас, а то и нас зацепит…
– Ничего, – утешил Фраерман с угрозой в голосе, – скоро нейролинк покажет…
Он даже недоговорил «кто где срал», и так ясно. Пугающая многих глобализация, над которой политики ломают головы, но никак не начнут, с нейролинком возникнет сама по себе. Но сначала хаос…
Фауст сказал рассудительно:
– Пусть тюнингуют наш Нейр-два. Он проще, но всё равно можно передавать простые мысли, если формулировать чётко, а ещё лучше проговаривать про себя. При такой передаче исчезают дефекты речи, косноязычие! Иные в мыслеобщении оказываются куда круче, чем в разговорной речи.
Анатолий двинул плечами, по его брезгливому виду ясно, что слишком мелкие проблемы, вот ретроказуальность – это вещь, даже поговорить о ней приятно.
Я слушал их, в то же время мысленно просматривал новости в инете, поставив фильтр, отсеивающий спорт, тусовки, светские скандалы, туризм и прочие проявления нашего пещерного сознания.
Отметил, как быстро начали появляться клиники и просто кабинеты, где специалисты уже устанавливают всем желающим нейролинки первого и второго поколений.
В основном фрики, сам нейролинк им пока либо ни к чему, либо ещё не сообразили, как будут пользоваться. Просто жадно хватают, так когда-то за айфонами выстраивались очереди с ночи, главное заполучить новинку, а там разберёмся с управлением.
И хотя нейролинк второго уровня открыт всем, у кого такой же, но как ни тюнингуй, передаёт пока хреново, только в самых общих и достаточно смутных формах. Это пока больше эмпатия, чем передача мыслей. Но всё равно правозащитники и алармисты подняли вселенский крик насчёт опасности.
Основа для их тревоги понятна, человек только в мыслях человек, даже не в мыслях, там он тоже зверь, а в сформулированных словах, только в них он нечто высшее, а все ниже просто кипящий котёл звериных страстей, низменных желаний, жажды доминировать и захватывать.
По их мнению, стоит только приоткрыть дверь, и эта огненная лавина нашей звериной сущности вырвется на свободу, а это конец всей цивилизованности и вообще цивилизации.
Вообще-то такое возможно, как были страхи с появлением атомной энергии насчёт сжечь весь мир в ядерной войне, но управились же, так будет и с этими временными трудностями, а потом всё устаканится, я верю в разум человека…
Подумал и поморщился. Верю!.. Человек из сословия учёных вообще не должен произносить мерзкие слова, роднящие с верующими и всякими там этиками.
– Ребята, – произнёс я, – то, что мы все на девяносто девять процентов дикие звери, аксиома. Животные. Голос есть только у людей, помните? Общаемся голосом, тем самым не допускаем животное в нас к этому возвышенному процессу.
Анатолий взглянул остро.
– А нейролинк…
Я кивнул:
– Нейролинк допустит к общению и животное.
Он сказал медленно:
– У животного голос громче. И весомее. Только часть неокортекса делает нас выше животного, но этого так мало!.. Нам удаётся быть людьми только потому, что постоянно притворяемся людьми. Но когда наступит ретроказуальность…
Бер скривился, махнул рукой и пошёл в сторону своей лаборатории. За ним тут же ушли Влатис и Фауст. Пусть даже из ретроказуальности они же наблюдают за собой с неодобрением, но то там, а мы всё-таки сейчас здесь и сейчас.
Через пару дней Фауст передал по связи, что нейроинтерфейс начали тестировать в виртуальной среде, но мозг такая штука, что имитировать пока не удаётся, потому не отложить ли проверку на человеке…
– Нет, – отрезал я. – Как только, так сразу!.. К понедельнику будет готов?
– Если один пропустить, – ответил он осторожно, – то с технической стороны всё будет готово. Но лучше пропустить два. Или три.
– Я тоже буду готов, – сказал я. – Даже, если холера свалит, всё равно откладывать нельзя!.. Над седой равниной моря гордо реет буревестник… Чувствуете приближение бури? Лучше, если начнём мы.
А вечером, когда я сообщил Ежевике, что через неделю-другую лягу на операционный стол, она ничуть не встревожилась, даже засияла, голос прозвенел чисто и безмятежно:
– Кот Баюн был смертельно болен, а ты здоров, как тираннозавр!..
Я ответил чуть задето:
– Да, конечно, но всё равно мандраж ещё какой. Блокиратора нет, все мысли и чувства сразу откроются…
Она сказала обидчиво:
– А что такого особого от меня таишь?
Я охнул:
– Ты чего? Я тебе открыт, знаешь. Как человек, конечно. Но то, что ты видишь, – не человек! Человека в этом существе меньше процента!.. Только этот полупроцент – я. Настоящий я! Если открыть то, что в народе называют чтением мыслей, такое хлынет!.. И совсем не мысли!
– А что?
– Что?.. Да все динозавры заговорят, даже кистепёрые рыбы! Про неандерталов уже молчу. И ты будешь считать, что это я говорю! А это не я, я только живу в этом существе. И право голоса имею только с его согласия!
Она отшатнулась, глаза стали огромными.
– Ты перегрелся?.. Такую непонятную хрень несёшь!.. Как это ты не ты?..
Я вздохнул, постарался взять себя в руки, сказал уже спокойнее:
– Повторяю, нейролинк пока что без шлюзов. Некогда разрабатывать, иначе опередят. А без шлюзов… не представляешь, что это за!.. Народ ужаснётся и потребует какие-то фильтры, но это сложно и дорого, а производителям важно доказать, что нейролинк работает, передаёт даже эмоции.
Она сказала живо:
– Ну-ну, поняла, эмоции передаёт не «даже», а в первую очередь, потому что проще. Так что тебя пугает?
– Именно это, – пояснил я. – Вся головная кора это то-о-оненькая плёночка на кипящем котле с молоком!.. И неокортекс, что делает нас человеком, вообще крохотный пузырёк. Пока не будет фильтра, поверь, это смертельно опасно.
Она сказала успокаивающим голосом:
– Дорогой, не дёргайся. Подумаешь, услышу голос твоего организма… Что-то сказал новое? Или для тебя новость, что хочет жрать, трахаться и спать?.. Не понимаю твоей тревоги. Даже для обеспокоенности нет места.
Я вздохнул, чувствуя себе беспомощным. Нейролинк сумел бы в одном всплеске передать все доводы, но нет ещё чипа такой сложности, чтобы пропускал нужное и отсеивал пусть не постороннее, но нежелательное. Фраерман обещает, но пока не может назвать даже приблизительные сроки.
Так что если хочешь пользоваться новинкой, хватай недоделанную. Потом будет совершеннее, а дальше так и вообще, как везде и во всём в хайтеке, потому многие частенько выжидают, но гики хватают и альфа-версию, а то и бету.
Вот и дохватаются, мелькнула мысль. Кто рухнется, кто самоубьётся, а кто-то выдерет из себя чип и уйдёт жить в лес, не в силах жить среди людей, которым вывалил сколько дерьма. И которые вывалили своё на него. Мы уже и забыли, сколько его в нас, живём так, будто у нас только неокортекс.
Она смотрела на меня исподлобья, во взгляде наконец проступило тревожное выражение.
– Но ты… при всей трусости… всё же…
Я кивнул:
– Однозначно.
– Почему?
– Принял простенькую лемму, – пояснил я. – Во всём, что исходит от прогресса, хорошего больше, чем плохого.
Она уточнила:
– А может, маленькое, даже очень маленькое плохое убить большое хорошее?
Я пробормотал:
– В том и дело, что ещё как может. И сделает с удовольствием.
Константинопольский что-то чует, хотя вовнутрь лабораторий его не пропускают, ссылаясь на особые условия чистоты и стерильности.
Только общение в коридоре, буфете или на веранде, которую по старинке называем курилкой.
Сегодня довольно бесцеремонно зашёл ко мне в кабинет, у меня ни секретности, ни стерильности, а он глава своего Совета, мы как бы наравне в табели о рангах.
Так же бесцеремонно сел напротив меня, улыбочка мягкая и вежливая, но намекающая, что приглашения от меня не ждёт, знает, что не дождётся, но я слишком мягкий в общении, в свободное время читал Канта и Гегеля, а он – Карнеги «Как заводить друзей и влиять на окружающих».
Я вздрогнул, когда он с той же доброжелательнейшей улыбочкой спросил в лоб:
– Артём Артёмович, не кажется ли вам, что вы слишком много внимания уделяете Ежевике?..
Я в картинном изумлении вскинул брови:
– А вам, простите за мой французский, какое собачье дело?
Он приятно улыбнулся:
– Всем нам, кому небезразлично общество, до всего есть дело. А вы со своим нейролинком обещаете, что скоро будет дело вообще до всего-всего, даже до потайных мыслей.
– Повторяю, – сказал я чуть громче, – какого хрена?
Он перестал улыбаться, но ответил всё с той же оскорбительной вежливостью:
– Вы директор в институте, но не за его пределами. Неделю тому вы не разрешили ей пойти со мной в Большой театр, это просто… просто недостойно!.. Она свободный человек…
Я посмотрел на него с холодком во взгляде.
– Что значит не разрешил? Она человек, как вы сказали, свободный. Куда хочет, туда идёт.
Он уточнил:
– Вы отсоветовали, но это был фактически запрет. Вы очень авторитарны, Артём Артёмович!.. Не замечали?.. При всей вашей вежливости и сглаженности формулировок вы человек жёстких установок. Даже ригидных, не побоюсь этого определения.
– Да мне ваши определения, – сообщил я. – А с какого хера отвлекаете моих сотрудников всякой непотребной хренью?.. Нам мир то ли спасать, то ли рушить, а вы в кукольный театр!.. Знаете что, Константинопольский… Идите на хрен со всеми вашими претензиями, что не относятся к нашей работе!
Он учтиво поклонился, даже не выказал себя оскорблённым, что я обратился к нему по фамилии, не добавив вежливых «господин», «товарищ» или что-то ещё.
– В вашей работе тоже, – произнёс он с расстановкой, чтобы я полнее ощутил скрытую угрозу в его бархатном голосе, – как весьма заметно, тоже слишком много скрытного. Но с этим уже разбираются специалисты. А я просто обратил внимание на моральную сторону. Думаю, у комиссии будут вопросы к вашему злоупотреблению должностными полномочиями!