Может, Ежевика в самом деле чем-то привлекла? Или, как говорили в пещерное время, очаровала?..
Я ощутил, как моя морда перекосилась, идея ещё глупее предыдущих. Дело даже не в ней, как бы ни была хороша в постели, но биология накладывает ограничения, потолок очень низок. Женщины достигают его с лёгкостью и в сексе уже не отличаются от самых умелых и продвинутых. А руководства, что всё ещё выходят для озабоченных, просто перепевают одно и то же разными словами.
Заинтересовать высоким интеллектом не получится, у любого из наших он заметно выше. Такие, как Фауст или Анатолий, вообще не заметят, что у неё есть интеллект. Общности взглядов тоже нет, ей любая философия до лампочки, этику понимает на уровне «не делай другим то, что не хочешь, чтобы сделали тебе», в толкование не вдаётся. Проста, как птичка, и чиста, как рыбка.
Я невольно представил, каким должна быть женщина Константинопольского, что-то вроде болезненной и томной брюнетки в затейливой шляпке с цветами и бантами, в платье под старину и томно читающую хриплым голосом «Цветы Зла» Бодлера.
Возможно, курящую, как вызов миропорядку. Подобные женщины всегда недовольны обществом, что игнорирует их возвышенные и неосознанные интересы, выказывают независимость, они ж не такие, как все прочие, они особенные, вот смотрите на мою шляпку, вы же видите, я не такая, как вы!
Я помотал головой, нет, это не то. Что он задумал?..
Можно предположить, хотя это дико, что Константинопольский задумывал что-то иное, но отошло на задний план, а на переднем осталась именно Ежевика сама по себе, хотя ситуация в таком виде смотрится вообще какой-то дурью.
Вообще-то странно, пусть даже он и донельзя старомодный. Но не может же быть старомодным настолько, что она в самом деле стала для него чем-то вроде… ну, вроде объекта любви?
Бред, конечно, сейчас и самые старорежимные охотно променяли ту призрачную любовь на реальную свободу в сексе. Так что же этот этичный гад задумал на самом деле? Дестабилизировать нашу работу?
Если вот таким примитивным образом, то это донельзя наивно. Не тот солдат, говаривал Бёлль, так этот, и не та женщина, так другая. Раньше хоть отличались друг от друга аристократки и простолюдинки, а теперь на планете одни только простолюдинки с хваткой и запросами портовых шлюх.
Я вздрогнул, Марат с его лязгающими конечностями ухитрился подойти бесшумно, взялся за мой локоть холоднющими пальцами из высокопрочного титана.
– Шеф, – сказал он бодро, – на той неделе?
– Перепроверю, – ответил я. – Нужно исключить любые случайности. И быть готовыми прервать в любой момент… без вреда. Потому на той… если не возникнут помехи.
– На свинках? Или мартышках?
Я покачал головой.
– Нет. Я же говорил, на мне.
Он вскинул брови, у него это получается очень выразительно, всмотрелся в меня внимательнее.
– Чувство вины из-за Кота Баюна? Шеф, это нерационально.
– Но по-людски, – ответил я.
– Ну, – протянул он, – насчёт людскости лучше говорить с Констанинопольским, он такую бодягу заведёт!.. А мы люди науки, у нас дважды два четыре как утром, так и вечером. И даже в скверную погоду.
– Этим отличаемся, – согласился я. – Потому этика никогда не станет наукой, а будет чем-то вроде богословия. Но наш мир всё ещё в Средневековье, у нас не только богословие, но и гороскопы, стыдно сказать!.. Чего стоят ведьмы и бабкованги?
Он вздохнул, развёл руками.
– Мелкие неудобства, шеф, остаточные рудименты… Зато с нашим нейролинком все страны и народы впервые станут семьёй!.. Когда все будут знать друг о друге всё-всё, это же такое наступит…
Я сказал с тоской:
– Семьёй… В семье ещё какие ссоры! Даже драки. И разводы с делёжкой имущества и территориальными претензиями. Берите выше, дружище… Идёт стремительное слияние в единого человека, Большого Адама!.. А вот это и грандиозно… и страшновато даже мне.
Он запнулся, во взгляде метнулось что-то вроде страха. Я смотрел в его расширенные глаза, этот энтузиаст наконец-то ощутил, что мы вроде как с горящим факелом вошли в пороховой погреб.
Холодок прокатился по коже, словно подошёл к проруби в тёмную зимнюю ночь. А ведь окунуться придётся, без этого никак.
– Это конец, – пробормотал он, – конец человечеству?
– Конец, – ответил я и ощутил, что губы у меня стали деревянные. – Конец прежнему… А каким будет новое? Просчитать не успеваем, надо идти, пока не обогнали совсем безбашенные.
Он поёжился.
– Всё-таки верю, выпускаем хорошего джинна. Ну, вроде бы…
– Верит он, – буркнул я, – религиозник! Мало мы вам в революцьях кишков навыпускали!
– Сейчас верить в Бога, – сказал он нравоучительно, – хороший тон среди учёных.
– Чего вдруг?
– Как бы знают больше, – пояснил он. – А кто не верит, тот отсталый. Вот вы хотите быть отсталым?.. Ага, то-то. Хорошо, я пошёл готовить операционную.
Глава 3
Ежевика пришла вечером ко мне домой весёлая и чирикающая, люблю в ней эту особенность, жизнь научных сотрудников куда тяжелее, чем у грузчиков, но от неё словно лучики, убивающие тревогу и неуверенность, все вокруг начинают улыбаться, выпрямляют спины и лыбятся в ответ и даже друг другу
– Марат сказал, – сообщила мне новость, – послезавтра уже можно тестировать третий!.. Хотя кому говорю?.. Ты это знаешь раньше Марата.
– Только бы Константинопольский не пронюхал, – сказал я. – А то припрётся… Надо в какие-то дни закрывать институт как бы на карантин или какие-то внутренние мероприятия.
– Так послезавтра?
– Нет, – отрубил я. – Пока сам всё не проверю.
Она начала выгружать на стол пакеты с едой, не может пройти мимо продуктовой лавки, чтобы не затариться. Известный женский инстинкт, хорошо хоть готовить не рвётся, это уже атавизм, посмотрела на меня блестящими от возбуждения глазами.
– Давно пора!.. Хотя его и не допускают в закрытую часть института, но, думаю, он о ней знает.
– Откуда? – спросил я настороженно.
– У него очки с дополненной реальностью, – пояснила она. – Расположение где что у нас, в общую сеть не выкладываем, излишне, но общую карту помещений видит, стоит только взглянуть на здание с улицы.
– Ага, – согласился я, – и замечает, что есть места, куда его мягко не пускают. А чтобы предположить, что столько места занимают женские туалеты, не настолько дурак, хоть и гуманитарий.
Она отмахнулась.
– Знает, что у нас давно общие туалеты, что рационально позволяет сократить занимаемую площадь, да и поболтать с коллегой можно, сидя рядом на стульчаках… Ты уже поел? Ничего, сейчас ещё разок перекусишь со мной, а то я что-то опять голодная.
Я с удовольствием смотрел, как она хлопочет на кухне, это из женщины вытравить трудно, с пещерных времён закрепилось, и хотя сейчас это больше ритуальные движения, как вон у собаки, когда та делает вид, что закапывает какашки, делая задними лапами два-три небрежных гребка по земле, но всё же выглядит мило и успокаивающе, мол, добыча на столе, всё в порядке, едим и живём дальше.
– Как с Константинопольским? – спросил я.
Она мило прощебетала:
– Завтра иду с ним на их вечер. В честь столетия одного из видных выпускников. Посмотрю, как веселятся гуманитарии!
– Веселятся?
– После торжественной части, – пояснила она, – как у нас водится, танцы и попойка. Насчёт танцев не уверена, но попойка обязательно, разве иначе бывает?.. А гуманитарии, я слыхала, пьют по-чёрному, естественникам не угнаться.
– Не очень-то и хотелось, – пробормотал я. – Ладно, изучай мир.
Она взглянула пытливо, но я сделал вид, что мне в самом деле всё равно, что пойдёт в логово этиков, какую лапшу ей на ухи навешают и какие идеи невольно подцепит, потому что идеи у них красивые, благородные, человечество всё ещё покупается на них, уже беспечно забыт кровавый террор якобинцев и все бесчинства революций, которые устроили этики.
– Возьми зонт, – обронил я. – На завтра обещан дождь.
– Проскочу между каплями, – пообещала она. – Я шустрая.
На этот раз биология взяла своё, всё же повязались перед сном, но как будто ещё кто-то присутствовал, оба это чувствовали и потому сразу же натянули одеяло до подбородков и заснули.
Утром привычно позавтракали, успели вовремя к разблокированию двери в здание, но всё равно, с чем бы я ни работал, мозг помнит, что в конце рабочего дня Ежевика ухватит сумочку и, задорно цокая каблучками, побежит к выходу, куда обещал подъехать за нею на своём роскошном «Майбахе» Костантинопольский.
Наверняка с букетом, даже роскошным букетом, никогда не понимал этого обычая убивать десяток цветов, чтобы поднести их трупы женщине, а та понюхает эти отрезанные пенисы растений, поблагодарит, поставит в вазу, чтобы через два дня выбросить в ведро для мусора.
Ежевика в самом деле всё чаще поглядывала на часики в фитнес-браслете, в какой-то момент сорвалась с места, сказала весело:
– Всем до завтра! Нет-нет, спешу!
Я сделал вид, что не обратил внимания, задержаться после работы не удаётся, но кто-то убегает по неотложным делам раньше, вон Бер вынужден сам забирать ребёнка из садика…
Она пробежала мимо, лишь скользнув по мне взглядом, но мне почудилось, что вид у неё слегка виноватый.
Да ладно, сказал себе успокаивающе, пусть малость пошпионит. Гуманитарии всегда позиционировали себя, как остриё культуры против цивилизации, которая, конечно же, портит человеческую природу, а вот они её спасают. Но сейчас набрали такой власти, что за ними тоже нужно присматривать.
Хотя, конечно, шпионов нередко ещё как перевербовывают.
Поздно вечером тихо прозвенел мобильник, на экране появилось весёлое личико Ежевики. Я удержался от желания тут же ответить, выждал ещё пару трелей, наконец произнёс нейтрально-благожелательно:
– А, Ежевика!.. Ну как дела?
Она выпалила:
– Да тут так весело, не ожидала!.. Они все такие прикольные!.. И умные ребята, так и сыплют шуточками… Я ещё задержусь, тут только разгорается!