– Один? И того много! На всей планете миллиона умных не найти!
– Что ты всё про умных, – сказал Анатолий лениво. – Про красивых забыл?.. Они тоже нужны, хотя для чего, не понял. Любители покричать всегда будут, настоящих противников мало. Больше тех, кому дай поорать против власти. Это, по их мнению, и есть свобода и, мать её, демократия.
Фауст возразил с ленцой в голосе:
– Луддисты всегда были. Это тёмное начало в человеке. Звериное, мохнатое!.. Весь их луддизм всегда разбивался вдребезги и никогда не останавливал прогресс, но всё равно лезут. Даже ни на шаг не затормозил! Это наша природа. Но скоро начнём править и гены.
Я ощутил, как по веранде словно подуло ледяным ветром. Ощутили и другие, вижу по лицам. Правка генов – больная тема, вроде бы везде запрещена, но все понимаем, что идёт всюду, набирая темп, только это не выносится на публику.
– Луддяги крови попортили, – согласился Влатис. – Интересно, сколько среди них идейных, а сколько любителей половить рыбку в мутной воде?
Фауст снова потёр усталые глаза, сказал вяло:
– А мне неинтересно. Всё равно каток прогресса всех вобьёт в почву и раскатает, как блин. Нужно идти…
Анатолий прервал:
– Как идти, если власти их желания не просто принимают во внимание, а возводят в абсолют?.. Это меньше финансирования нам, больше комиссий по проверкам деятельности… Луддяги своё дело знают! Хотя это уже не луддисты, а любители половить рыбку, прикидывающиеся луддягерами…
Фауст уточнил:
– Теперь просто демократы и защитники прав животных.
– Человека, – поправил Анатолий.
Влатис отмахнулся.
– А я как сказал? Любой самец животное, если не мужчина, а просто мужик. Это в нашем-то веке!
– Очень простого человека, – подтвердил Анатолий. – Умные и деятельные с нами, но простых большинство, перекричать могут кого угодно. Вот и получается… Что получается? А ничего не получается, у нас же демократия! Что может получиться, если с толпой на улицах в самом деле начинают считаться?
Глава 4
Виолетта никогда не выходит к мужчинам в курилку, сегодня я проходил через лабораторию, где она наклонилась над микроскопом, увидел, как приподняла голову, взгляд очень внимательный, в чистых ясных глазах сочувствие и даже некоторое сострадание.
– Шеф, – произнесла она негромко, – вы совсем загнали себя работой. Вон исхудали как…
Я отмахнулся.
– Пустяки. Зато быстрее по лестницам.
– Мозг тоже голодает, – напомнила она и добавила совсем тихо: – Это нехорошо. Я загляну к вам после работы, ладно? И не пробуйте отказываться!
На её кукольном личике всё же проступило выражение страха, что откажусь, я тут же ощутил неясную вину, поёжился.
– Да брось, Вилета… Всё путём.
– Будет, – пообещала она. – Но сейчас совсем не путём. Вы всем нам нужны. Если с нейролинком вдруг нелады, у нас всё рухнет!
Я пробормотал:
– Ну да, ради нейролинка… Всё для фронта, всё для победы!
Она прибыла ко мне домой с разницей в пару минут, в старину так делали, чтобы соседи не видели прелюбодеев вместе, в руках корзина с продуктами, в этом женщины одинаковы. Инстинкт требует накормить самца, до того как требовать с него в следующий раз шкуру мамонта побольше, и Виолетта в этом деле даёт Ежевике сто очков вперёд.
Ужин получился роскошный, хотя вроде бы и раньше покупали в том же магазинчике по дороге к дому.
Я взялся за ложку с привычным равнодушием, главное же не вкус, а количество аминокислот, витаминов и калорий, но через пару мгновений забыл, зачем питаюсь я, и начал есть как этик, то есть вкушал с удовольствием и наслаждением, словно у меня главное не мозг, а ненасытная утроба.
Она наблюдала за мной со счастливой улыбкой. Всем нам нравится, как подобранный котёнок или щеночек торопливо ест, а женщина вообще счастлива, когда её самец за едой даже порыкивает от удовольствия.
– Вкусно, шеф?
– Не то слово, – промычал я, – даже стыдно…
– Чего, шеф?
– Да вот жру, словно я гуманитарий какой!.. А на Кавказе опять война… А я жру, словно её нет.
Она мягко улыбнулась.
– Сейчас есть только накрытый стол. И сбалансированная еда, что даст вам необходимую энергию.
– Да, – согласился я, – но так непристойно вкусно!.. Я сожру больше, чем требуется!.. А нужно удовлетворять голод, а не аппетит…
Она сказала тёплым, как свет ламповых приёмников, голосом:
– Сейчас всё можно. И нужно, шеф. Всё можно и нужно… Вы это знаете, но не признаётесь.
Я промолчал, она права, мы, мужчины, более скрытные существа. И комплексуем больше, хотя стараемся выглядеть всегда бодрыми и стойкими, за спинами которых можно укрыться от непогоды.
Но мир всё открытее, женщины уже знают, что мы не такие уж и железобетонные, а на всевозможных курсах им объясняют, как обращаться с такими хрупкими существами.
И, похоже, она знает больше, чем выказывает. По крайней мере, Ежевика сегодня не придёт, иначе бы не предложила её подменить.
Желудку на мои муки молодого Вертера как с высокого дерева, он с таким же удовольствием принял и роскошно приготовленный бифштекс, в этом деле просто профессионально, ещё и приправы в самый раз, словно по дороге из магазина просмотрела биохимию моего организма, а то и при выборе продуктов.
Во всяком случае, все эти горькие травки, перчик, чайная ложечка аджики воспламенили зверский аппетит. В самом деле сожрал вдвое больше, чем рассчитывал, а в конце вытер ломтиком хлеба остатки соуса и тоже слопал.
Она наблюдала со счастливой улыбкой, сама лишь поклевала по краю своей тарелки, как мелкая птичка, теперь все талию берегут, от её окружности зависит работа сердца.
– Прекрасно, шеф!.. Вот теперь вы снова на коне.
– Это ты виновата, – сказал я обвиняюще. – Никогда столько в меня не влезало!.. Только не прыгай у меня на пузе, хорошо?
– Хорошо, – ответила она легко, – всё будет, как вам нравится.
– Какая ты, – сказал я и запнулся, не подобрав нужного слова, потому что «самопожертвование», «покладистость» не совсем в строку, а я по своей профессии уже привык подбирать точные определения. – Ты очень хорошая, Виола.
Она улыбнулась.
– Во славу нейролинка! Сим победиши.
Вместо кофе на ночь она приготовила что-то вроде киселя, потом я сбросил брюки, их теперь уже почти везде называют штанами, язык сраной улицы вытесняет классическую речь, рухнул на постель и с удовольствием смотрел, как неспешно раздевается Виолетта.
Это не стриптиз, всё намного мягче и женственнее, как и сама Виолетта больше женщина, чем Ежевика… чёрт, да что всё время её вспоминаю!.. Мягче и полнее, при чётко очерченной фигуре в нужных местах приятные округлости, вот уже дёрнулись пальцы, готовые вцепиться, давно так себя не чувствовал, это все жареный бифштекс со жгучими специями.
Она с улыбкой легла поверх одеяла рядом, глаза чистые и невинные, как у детской куклы, недостаёт только голубого бантика в пышной причёске, губы полные и красивой формы, зрелая молодость в полном расцвете.
Я протянул руку, она послушно приподняла голову и опустила на неё, в такой позе чаще лежат уже после копуляции, переводя дыхание и мирно обсуждая что-нить далёкое от плотских утех, но хотя кровь уже пошла в направлении причинного места, я всё ещё не мог выпинать из сознания картинку, как Ежевика ложится в постель с Константинопольским, и это продолжало наполнять меня холодом некой космической безнадёжности.
– Шеф?
Я встрепенулся, ответил виновато:
– Извини, перед глазами всё ещё наш чёртов нейролинк.
Она понимающе улыбнулась, хотя вряд ли поверила, все мы в постели врём едва ли не больше, чем на трибуне и на улице, повернулась ко мне, прижалась грудью и животом.
– Мы все такие… Но мозг заслуживает хотя бы короткий отдых.
– Все мы немножко лошади, – согласился я.
Её мягкая тёплая ладонь очень медленно пошла по груди вниз по животу. Картинка Ежевики с Константинопольским не ушла, но это в верхнем утолщении мозга, а телом распоряжается спинной мозг, что старше и главнее.
Я чувствовал, как он распределяет потоки крови, поднимает в нужных местах давление, температуру, невольно вспомнил, как пару раз совокуплялся и при сильнейшей зубной боли и даже при температуре под тридцать девять, когда попал под эпидемию гриппа, для организма продлить род важнее всего, а там хоть и умирай, но успей сделать главное.
Так и сейчас, я всё ещё видел Ежевику в постели с Константинопольским, во мне всё похолодело и умерло, как посчитал мозг, но это так решило верхнее его утолщение, которое и считаем мозгом, но сам мозг, древний и управляющий всеми глубинными процессами, даже не обратил на его писк внимания.
Я повернулся к Виолетте, её мягкий голос прошелестел в ухо:
– Ох, шеф…
И вязка прошла умиротвореннее и без вулканической активности. Когда наконец вышли из клинча, я рухнул рядом, отдышался, бросил взгляд на её личико.
Лежит тихонько, дышит часто, как зайчик, но едва слышно, не шевелится и помалкивает, не все мужчины любят беззаботный женский щебет.
Моё быстро трезвеющее сознание тут же, как айсберг в тёплом море, раздвинуло розовый туман и холодно напомнило, что на пути к нашей цели остался один шажок. В крайнем случае два. Большинство всё ещё не понимают, что нейролинк это не просто улучшенное устройство связи, как для успокоения простого народа говорится с наших трибун.
Нейролинк разобьёт вдрызг последний барьер на пути объединения людей в человечество. Нейролинк покончит не только с войнами, но и с границами. Нейролинк отменит надобность знания иностранных языков, необходимость переводчиков…
Рядом прошелестел тихий голосок, в котором прозвучало радостное изумление:
– Быстро вы восстанавливаетесь, шеф…
Её мягкие тёплые пальцы умело трогают гениталии, все женщины держат в памяти инструкции сексологов, как и что нужно делать, ни одна не желает уступать в умении другим.
Я удержал вздох, возвращаясь в этот мир, где моё тело ведёт себя по утверждённым ещё кистепёрыми рыбами законам, обнял её тёплое податливое тело, мягкое и горячее, и мы, как два древних существа в пещере, снова сплелись в жаркий клубок копулирования.