Возможно, у неё покусаны или сильно измусолены не только губы, я стиснул челюсти, стараюсь не шевельнуть ни одним мускулом лица, только смотрю в её лицо, а она сказала лёгким голосом:
– Фауст сказал, ты и ночевал в лаборатории?
– Задержался, – ответил я, стараясь говорить ровно и без эмоций, – а потом уже поздно было ехать домой. Но я директор, я на особом положении.
– Не изнуряй себя на работе, – сказала она дежурно, – говорят, можно рано выгореть.
– Спасибо, – ответил я и ощутил, что голос прозвучал суховато, – постараюсь не выгореть.
Она что-то ощутила, посмотрела внимательнее.
– Ты на меня сердишься?
– Ну что ты, – ответил я натужно искренним голосом, но сам ощутил нотку сарказма, – за что? Ты человек свободный!..
Она чуть наклонила голову, но продолжала смотреть исподлобья.
– Похоже, – произнесла негромко, – всё-таки сердишься. Но… не стоит, Артём.
– Не стоит, – ответил я, – так не стоит.
Она вскинула брови, а я обошёл её и прошёл дальше, стараясь не задевать стен.
Она что-то сказала вдогонку, но кровь так шумит в висках, что в самом деле не расслышал, а когда добрался до кабинета, навстречу ринулся Анатолий с ворохом идей, как спасти мир с помощью нейролинка.
Пока отвечал, возражал, выслушивал, горечь стёрлась, только осталось некое болезненное напоминание, что нельзя трогать языком больной зуб.
Глава 8
Ежевика снова перехватила меня в коридоре, в кабинет заходить почему-то перестала. Может быть, избегает пронизывающе подозрительного взгляда Ксюши, во всяком случае вижу её только на рабочем месте, даже в курилку заходить перестала.
– Артём, – спросила она с нажимом, – почему ввёл в основную группу разработчиков Виолетту? У меня коэффициент выше, ты знаешь.
– Знаю, – ответил я.
– Тогда почему?
– Виолетта исполнительнее, – пояснил я вежливо. – Что скажешь, то и делает. Да, иногда приходится разъяснить, но зато как вцепится в проблему, то не отстанет, пока не решит.
Она заметила с победоносной улыбкой:
– Мне разъяснять не приходилось!
– Я ей доверяю, – ответил я коротко и посмотрел ей в лицо, уже не отводя взгляд. – С ней… удобно.
Она чуть наклонила голову, получилось, что рассматривает исподлобья. Наши взгляды встретились, в её глазах я успел увидеть нечто вроде понимания и сочувствия, но сразу же сказала беспечным голосом:
– Ну хорошо, что у тебя хорошо. Весь институт следит, как всё двигается.
– Спасибо, – ответил я вежливо. – Извини, меня ждут.
И, не дожидаясь её ответа, прошёл мимо, с трудом передвигая чугунные ноги. Всё существо орало и вопило: стой, поговори ещё, но человек не то, чего хочет, а то, что делает, и я прошёл до двери в лабораторию, открыл дверь и вошёл, ни разу не оглянувшись, и плотно закрыл за собой.
Но сегодня она попалась ещё раз, отследила меня на лестнице, сказала торопливо:
– Начали завершающий этап? Работы у всех добавилось, но я посмотрела, как делает Виолетта, я делала всё быстрее!
– Она справляется, – ответил я. – Так что всё идёт путём.
Она не сводила с меня испытующего взгляда.
– Почему…
– Что?
– Почему ты меня отстранил?
Я покачал головой.
– Какое отстранение? Всё осталось, как было. Только у некоторых добавилось новых хлопот.
– Я посмотрела, – повторила она, – что Виолетта делает и как делает. Я сделала бы быстрее, как уже сказала.
Теперь уже я взглянул ей в глаза прямо и остро.
– Ты знаешь о нашем полусекретном режиме. Коммерческие тайны сейчас охраняют почище государственных.
Она поморщилась.
– Меня проверяли.
– Тебя, – согласился я. – Не твои связи. Особенно последние. Потому, извини… Да и зачем это тебе? На том месте, где трудишься, жалованье такое же.
Она помолчала, ответила нехотя:
– Там слишком простая работа. Мне хочется что-то посложнее.
Я ответил сухо:
– В мои обязанности не входит выполнять хотелки сотрудников. Извини, этот вопрос закрыт.
Она не нашлась с ответом сразу, а я отвернулся, сказал по коммуникатору в фитнес-браслете:
– Фауст, я сейчас зайду, приготовь последний кусок кода, посмотрим, во что упёрлись… Ладно, посмотрим даже в черновике… Фраерман что говорит?..
Она потопталась за спиной, потом послышался лёгкий перестук её каблучков. Даже по этому стуку было понятно, что уходить очень не хочется, но и нельзя ронять достоинство в глазах директора, если отказал так, что отрезал даже себе пути принять её обратно.
Заглянул к Анатолию, тот застыл посреди комнаты, руки растопырил, а голову запрокинул, словно через потолок наблюдает за стремительным движением звёзд или принял нечто мощное и сейчас всматривается в видения, что изредка посещают разных людей, от сумасшедших до гениальных учёных.
Вздрогнул, когда я помахал у него перед лицом ладонью.
– Шеф, что случилось? Я в порядке!
– Ангелов на острие иглы считаешь? – спросил я. – И сколько их там?
Он ответил с неудовольствием:
– Я почти увидел себя, шеф! А вы спугнули!
– Себя? Внутреннее «я»?
Он с небрежностью отмахнулся.
– Какая ерунда!.. Просто ощутил, что я в этот момент из времени, что на миллионы лет впереди, наблюдаю за нынешним собой.
– Ого!
– Но не вмешиваюсь, – уточнил он поспешно, – потому что это противоречит всегалактической этике невмешательства. Вселенской даже.
Я сказал сварливо:
– Ты там в будущем совсем опупел, бездельник? Заняться нечем?.. С чего вдруг рассматриваешь каждую амёбу да ещё в далёком прошлом?
Вспыхнул большой экран на стене, там появилось крупное лицо Уткина, ехидное и весёлое, уточнил с ленивой усмешкой:
– А он не каждую. Только ту, что станет им. А мы с вами, шеф, ему по фигу. Эгоист!.. Подумать только, даже директора не замечает!
– А ещё говорит об этике, – поддержал я. – Махровый эгоист!
Анатолий возразил с апломбом:
– Мой всемирный интеллект в будущем, что существует уже сейчас, позволяет наблюдать за каждым атомом во вселенной! И даже за каждым электроном, пусть даже он один, но мне интересен человек…
Уткин поддакнул:
– Именно самый лучший из них, Анатолий! Которого слушается даже ГИИ, что рулит вселенной, а сейчас ретроказуально организовывает массовое вымирание динозавров, чтобы расчистить дорогу млекопитающим, ибо Анатолий Шестидесятый всё же начнёт с млекопитающего, а уже потом станет царём всех вселенных и прочих миров…
Анатолий сказал брезгливо:
– Да что вы о таких мелочах? Неужели вам недоступны высшие сферы разума, где ретроказуально смешиваются в величайшую симфонию все струны вселенной и будущие прорывы в неведомое?
Уткин спросил:
– Шеф, что он несёт? Что такое симфония?
– Работайте, – велел я и вышел из помещения.
В этот раз Ежевика просто-напросто загородила мне дорогу, сердитая и взъерошенная, бросила, как тяжёлый камень, гневный взгляд мне в лицо.
– Да что с тобой? – спросила она непонимающе, словно бы и не было этих чёрных дней, когда жить не хотелось. – От тебя просто искры летят!
– Работаю, – ответил я.
Она сказала рассерженно:
– Все работают. Но от тебя такой злобой несёт… Это из-за Константинопольского?.. Да ты ещё старомоднее, чем он!.. Подумаешь, я побыла с ним одну сраную недельку!..
– Месяц, – уточнил я, не стал уточнять, что месяц, шесть дней и восемь часов, это выдаст во мне страдальца типа молодого Вертера, – но не важно, понимаю, для вас время летело. Счастливые часов не наблюдают, слыхивал. Извини, меня ждёт работа.
Однако ноги повиноваться отказывались, я сцепил челюсти и заставил тело выйти из оцепенения, но едва сделал шаг, она догнала и ухватила за рукав.
– Стой!.. Ты чего? Ты не должен на меня за это… сердиться!
– Я не сержусь, – ответил я кротко. – Ты свободный человек. Как, кстати, и я.
– Ты же говорил, мы связаны незримой нитью…
– Ты её порвала, – напомнил я. – С лёгкостью ну просто изумительной. Как летающий слон сеть паука-индосинца.
В её лице что-то изменилось, я дёрнул рукой, освобождая рукав. Получилось, как показалось, излишне резко, зато освободился, а Ежевика осталась на месте, я чувствовал, как непонимающе смотрит вслед.
Да что тут не понимать, всё же понятно, хотя и неясно, чего вдруг взбеленился. В нашем мире, где не осталось устойчивых пар, разве что у стариков и в каких-то сектах, это норм, когда отношения редко длятся больше недели. Чаще всего это одноразовые, как секс или посещения кинотеатра.
Едва вошёл в свой кабинет и опустился в кресло, сердце вон как колотится, на экране возникло хорошенькое личико Ксюши, сказала торопливо:
– Шеф, к зданию прёт автомобиль Константинопольского!
Я буркнул:
– У нас ему делать нечего. Наверное, мимо…
– Вряд ли, – возразила она, – у меня все его маршруты на карте… вот уже сворачивает… да, через пару минут будет у подъезда!
– Да чёрт с ним, – сказал я зло. – Везде ждёт отлуп. Это меня положение обязывает быть вежливым… Но и у меня бывают красные линии.
Она сказала быстреньким льстивым голоском:
– Вряд ли будет размениваться на сотрудников. Так что будьте готовы.
Минут через десять я со своим чёртовым слухом уловил его шаги ещё на лестнице, потом он долго шёл по коридору, наконец перешагнул порог так, словно вошёл в тронный зал, который его не только по праву рода, но ещё и по заслугам.
Я стиснул челюсти, так восхотелось двинуть в эту самодовольную рожу со всей дури, а ещё лучше подкованным сапогом, пусть даже я в кроссовках.
Он изобразил вежливую улыбку, но вежливую по этикету, так чтобы сквозь неё отчётливо читалось недружелюбие, дескать, не стану врать, вас не люблю, но мы же интеллигентные люди…
– Здравствуйте, Артём Артёмович, – сказал он.
Я ответил холодно:
– Вы хотя бы предупреждали о своих визитах, Адриан Порфильевич…
– Парфентьевич, – уточнил он, – если предупреждать, к моему приезду весь институт окажется пустым, а входные двери заперты.