Правда, если разобраться, может быть и хорошо, что она ушла. Осталась, не познакомилась бы с Димой! А знакомство получилось интересное.
Вечер был теплый. В городском парке над зеленой листвой плавали, точно маленькие луны, матовые шары фонарей. На скамейках прижимались друг к другу парочки. Стараясь не смотреть на них, Лида проходила мимо. "Что он говорит своей подруге? Наверно, что — нибудь очень нежное!" — думала девушка. Ей — то еще никто не объяснялся в любви.
Лида остановилась у пруда. Здесь было сыро, прохладно. Над водой нудно звенели комары. В кустах был уголок, где Лида часто лежала на траве и мечтала. Она видела, как на другом берегу люди смеются, разговаривают. Жизнь проходила перед ней точно на экране. Это было интересно!..
Но в тот вечер заветный уголок оказался занятым! Раздвинув кусты, Лида увидела рослого, худого парня с черным, смешным хохолком на затылке. Парень, расставив длинные, журавлиные ноги, пристально смотрел в воду. Одну руку он вытянул вперед, другую спрятал за спину. Губы поджал, глаза сощурил и, казалось, готовился произнести речь. Поза его была такой странной, что Лида фыркнула и зажала рот рукой, чтобы не спугнуть незнакомца. Между тем юноша наклонился и, продолжая смотреть в воду, сначала нахмурился, потом широко, приветливо улыбнулся. "Зачем он кривляется? — с недоумением подумала Лида и догадалась: — Своим отражением любуется! Глаз оторвать не может". Сдерживая смех, она подняла камешек и швырнула в пруд. Парень выпрямился. Лицо его стало таким обиженным, расстроенным, что Лида, не выдержав, расхохоталась. Прятаться больше не было смысла. Она вышла из кустов.
Юноша посмотрел на нее сердито, насупив черные, как смола, брови. Но лоб его быстро разгладился, а в глазах мелькнуло восхищение. Лида была удовлетворена тем впечатлением, которое произвела.
— Я вам помешала? — спросила она. — Как жаль! Я не хотела! Вы были заняты чем — нибудь важным?
— Да нет…
— Вам, кажется, очень понравился этот пруд! — перебила Лида. — Вы глядели в него с таким восторгом!.. Что вы там увидели?
Парень пожал плечами и помрачнел.
— Вы не смущайтесь! — покровительственно сказала Лида, подумав: "Какой смешной!"
Ему было лет девятнадцать! Он был одет в аккуратный, узкий пиджачок и черные брюки, вздутые на коленях. На белой, старательно выглаженной сорочке пестрел полосатый галстук. Юноша выглядел очень смущенным. Лида пожалела его и ласково улыбнулась. Тогда, приободрившись, он сделал попытку выйти из положения:
— Да, я действительно смотрел с восторгом! Но только потому, что увидел в воде вас!
— Не говорите глупостей! — отвернулась Лида, но была довольна.
…Они до позднего вечера гуляли в парке. Лида мало узнала о новом знакомом. Тот оказался неразговорчивым. Молча шагал рядом и вздыхал. С трудом удалось выяснить, что он закончил среднюю школу, живет недалеко отсюда, у тетки, которая работает в ателье закройщицей, а зовут его Дима Иванцов. Когда аллеи парка опустели, Лида спохватилась:
— Ой, мне домой надо!.. Нет, нет, провожать не нужно!..
Договорились встретиться завтра на том же месте, возле пруда. Вечером Лида долго не могла уснуть. Для нее это знакомство было значительным, ярким событием. Ее жизнь не отличалась разнообразием. Она не имела подруг и редко выходила из дому. В свободные часы много читала, а еще больше мечтала.
Мечты были обыкновенные, спокойные. Она, например, не хотела быть капитаном дальнего плавания или великим ученым, ее не манили полеты в стратосферу и открытия новых земель. Выйти удачно замуж, жить в удобной, просторной квартире и иметь много хороших красивых платьев — выше ее фантазия не взлетала. Ей был чужд тот задорный, смелый романтизм, который украшал ее сверстниц. В том, что она выросла такой, пожалуй, был виноват ее отец, Николай Ардалионович Вознесенский, или, как называли его в городе, отец Николай. Он был священником при старой церквушке, служившей пристанищем для множества голубей и давным — давно растерявшей прихожан. Население в Любимове было в основном неверующее. Несколько стариков и старух толпились в дни престольных праздников на потемневшей от дождей паперти. Время от времени отец Николай провожал на кладбище обитый черным крепом вдовий гроб… Жил он бедно, частенько перебивался с хлеба на воду, но добровольной своей службы не бросал — не потому, что фанатично верил в особую миссию, возложенную на него свыше, а по причине непомерной гордыни и упрямства. Как часто в детстве слышала Лида его ядовитые сентенции: "С волками жить, по — волчьи выть!", "Начальнику не поклонишься, милости не сподобишься!", "На ихнюю мельницу воду лей, да свое дело разумей!".
То есть, раз уж настала такая жизнь, не отличайся от других, но будь себе на уме!
"Они…" — так отец Николай с презрением называл преподавателей, бесплатно учивших его дочь, советских и партийных работников, о которых знал только понаслышке, словом, тех, кто представлял собой новый мир. Этот мир он не то чтобы ненавидел, но не понимал и презирал! Во всем видел плохую сторону. Малейшее упущение со стороны Советской власти вызывало у него злорадную усмешку.
— Учись, учись! — говорил он Лиде. — Фельдшером задумала стать? Та-ак! — И непонятно было, чем, собственно, он недоволен?..
В детстве Лиде было жалко отца. Казалось, что его несправедливо обижают. Но в старших классах она начала бессознательно стыдиться того, что ее отец — священник и ходит по улице в длинной, черной рясе, над которой смеются мальчишки.
Лида очень страдала оттого, что она как будто не такая, как другие. Ее обижали сочувственные взгляды товарок. "Я не хуже их!" — думала она. И сомневалась: "Может быть, правда хуже?" Ведь дома от отца слышала, что смирение — это признак величия души…
Оттого — то и была ее фантазия бескрылой. Девчата болтают про самоотверженную любовь… Но разве вот такая — героическая, почти сказочная любовь для нее? Ей бы только выйти замуж, свить гнездо!.. И вдруг романтическое знакомство на берегу пруда! Лида не ожидала от себя такой прыти! Как она смело, свободно разговаривала с Димой! Было отчего не спать всю ночь!…А дождь все лил и лил! Лида спрятала пудру и с сомнением посмотрела в мутное окно. Вряд ли он придет! Кому охота тащиться к пруду в такую погоду? Но в глубине души была уверенность: "Неправда! Придет!"
— Ты куда, Лидия? — спросил отец и выглянул из своей комнаты. Он был высок ростом, с черной бородой и усами. Смуглое, худое лицо поражало своей энергией. Казалось, этот человек вынашивает грандиозный план, в нем зреет огромная сила, вот — вот сделает что — нибудь такое, что удивит всех! Но выражение было обманчивым. Никаких планов отец Николай не вынашивал. Существование его было сонным и бездеятельным. Целыми днями он сидел за столом и писал комментарии к церковным текстам. Это никому не было нужно, не нужно и ему самому, но Николай Ардалионович со свойственным ему бесцельным упрямством продолжал свой нелегкий, утомительный труд.
— Я хочу погулять! — сказала Лида.
— Было бы где! — проворчал отец. — Улица в грязи, весь город запакостили… Деятели, прости господи! — Он, как обычно, не закончил свою мысль, и осталось непонятным, кто именно запакостил город и чем, собственно, недоволен отец Николай.
Дима Иванцов ждал Лиду не у пруда, а на углу улицы, где она жила. Он стоял перед газетной витриной, делая вид, что очень увлечен чтением, но то и дело посматривал в сторону ее дома. Увидев девушку, он улыбнулся.
— Каким образом вы узнали мой адрес? — строго спросила Лида, в глубине души восхищенная его предприимчивостью.
— А я шел вчера за вами! — объяснил он. Медленно пошли по мокрому деревянному тротуару.
Дождь кончился, и теперь только отдельные капли звучно падали с крыш. Лида впервые шла по улице рядом с молодым человеком. Ей казалось, что все на нее смотрят. Она инстинктивно прижималась к стене.
Что чувствовал Дима, понять было трудно. Искоса поглядывал на спутницу, но как только встречал ее взгляд, тотчас же отводил глаза. Лицо его было непроницаемым. Может быть, он и волновался, но умел скрывать. У него была привычка потирать пальцами брови, словно разглаживая их. Они говорили о профессиях, которую каждый из них выбрал. Речь Иванцова была отрывистой. Чувствовалось, что ему хочется сказать гораздо больше, но он сдерживается, не желая быть чересчур откровенным.
— Значит, вы любите природу? — спросила Лида, узнав, что он хочет поступить в лесотехнический институт.
— Да, в общем, конечно, люблю! — ответил он. — Лес грозный. И независимый. Любопытных не любит. У него свои тайны, их он никому не открывает! Хорошо в лесу жить! Свободно!
— А мне кажется, скучно. Да еще если всю жизнь!
— Ну, зачем же всю — то жизнь?
— Так вы себе такую профессию выбрали. Ничего не поделаешь!
— Проявить себя можно везде! — немного покровительственно ответил Дима. — Есть еще Народный комиссариат в Москве. Есть разные научные институты. Наконец, преподавателем можно стать!
— Так вы решили прямо в наркомы? — Лида засмеялась. Ей показалась нелепой мысль, что этот мальчишка с хохолком может когда — нибудь стать наркомом!.. Когда она умолкла, Иванцов с неодобрением сказал:
— Во всяком случае, маленькое, тепленькое "место под солнцем" меня не устраивает! Существовать, как суслик, всего бояться, всем подчиняться — нет, спасибо! Для этого и жить на свете не стоит!
— Чего же вы хотите?
— Всего! — он развел руки, словно обнимая землю. — Понимаете? На меньшее я не согласен!.. А самое главное, — помолчал он, — приносить пользу обществу, участвовать в строительстве коммунизма… Вы согласны?
— Не знаю! — вздохнула Лида. — Я так, как вы, не умею… Я больше думаю о том, какие на третьем курсе будут трудные экзамены. Не провалиться бы!..
Они вышли на площадь. Рядом с двухэтажным зданием горсовета волновалась толпа людей. Доносились сердитые голоса.
— Что это? — спросила Лида. — Давайте посмотрим! Она была очень любопытна и могла забыть обо всем ради какого — нибудь уличного происшествия. Они подошли ближе. На ступеньке сидел, свесив голову, парень в разорванной белой рубашке. Волосы его напоминали сбившийся войлок. С трудом ворочая языком, он длинно и витиевато ругался. Маленькие, светло — голубые глаза были полузакрыты. Перед ним, подбоченившись, стояла тоненькая, юная девушка, почти девочка. Ее кулачки были сжаты, кудрявые, льняные волосы растрепались. Она напоминала молодого, задорного петушка, рвущегося в бой. Голосок звенел, как натянутая струна: