В шестнадцать мальчишеских лет — страница 29 из 96

— Не будем распускаться! Надо пробраться в город.

— Возле мельницы, кажется, брод есть, — устало ответила Зина. — А можно и вплавь. Мне, Шурка, как-то ничего неохота! Даже домой неохота!

— Далеко до мельницы, — задумчиво заметила Шура. — Но придется идти. Здесь нельзя. Услышать могут немцы.

К рассвету, вымокшие, измученные, в порванной одежде, без вещей и денег, сестры вошли в Любимово. Они крались по пустынным улицам, прижимаясь к заборам и стенам домов, пробираясь дворами и огородами. Боялись громко дышать, чтобы не привлечь к себе внимания. Из центра доносились беспорядочные выстрелы, автомобильные гудки и гул тяжелых моторов. Шура и Зина, вздрагивая и пугливо озираясь, шли по городу, в котором родились и выросли, где каждый камень был им близок, как по чужой, враждебной стране, чувствуя заброшенными и слабыми — маленькие песчинки в страшной буре, поднятой войной!..

ДВЕНАДЦАТАЯ ГЛАВА

В первых числах сентября тысяча девятьсот сорок первого года капитан милиции Юрий Александрович Золотарев возвращался из областного центра. День был солнечный, окна автобуса открыты, ветки с желтыми и оранжевыми листьями хлестали по бортам. Юрий Александрович задумчиво смотрел на пассажиров. Их было немного: женщина с чемоданом, два загорелых парня в выцветших трикотажных теннисках и пожилой мужчина, державший на коленях пузатый парусиновый портфель.

Золотарев изменился за последние несколько месяцев. Треугольные залысины на лбу стали еще выше, щеки пожелтели и втянулись, крупный, вздернутый нос, придававший лицу задорное выражение, заострился, взгляд был напряженным. Юрий Александрович отличался общительностью и обычно не скучал, знакомился с попутчиками и проводил время в шутливой беседе. Но сегодня он был настроен торжественно. Ему не хотелось разговаривать. Беседа с секретарем обкома партии всколыхнула со дна души множество мыслей и чувств.

Услышав в телефонной трубке знакомый, приглушенный расстоянием голос Федора Даниловича Лучкова, Золотарев был так взволнован, что не сразу смог ответить на приветствие.

— Приезжай ко мне. Хочу тебя видеть, — сказал Лучков после того, как расспросил о здоровье и о работе. — Есть серьезное дело.

Юрий Александрович в тот же день собрался в дорогу. Софья Аркадьевна, тоже взволнованная, с красными пятнами на щеках, проводила его до остановки автобуса и на прощанье крепко пожала руку. Высунувшись из окна, Золотарев услышал, как она сказала:

— Я всегда верила в справедливость, Юра!..

Не ответив, он махнул рукой.

Чтобы понять волнение супругов, нужно знать, кем для них был Федор Лучков. В тяжелые дни он один выступил на защиту Золотарева.

…Борис был не родным сыном Юрия Александровича. Он не обманывал Тольку Антипова, когда говорил о своей жизни под лодкой. В тысяча девятьсот двадцать третьем году этот восьмилетний мальчуган не имел ни дома, ни родителей. Золотарев в то время работал начальником отдела в одесской Чрезвычайной Комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем. В тот год по призыву Дзержинского все силы Чека были брошены на спасение детей, которых война и разруха лишили крова. Днем Юрий Александрович просматривал "дела" задержанных беспризорных, беседовал с малолетними правонарушителями, сопровождал их в детские колонии, а по ночам во главе отряда красноармейцев устраивал облавы на захламленных окраинах "Одессы-мамы". Работа была тяжелая, опасная. Не раз в ответ на предложение сдаться откуда-нибудь из черного, вонючего подвала гремел револьверный выстрел, и стоявший рядом товарищ-чекист со стоном падал на землю. Не раз во мраке трущоб блестели ножи и раздавался пронзительный свист. Но Золотарев не согласился бы сменить работу на более спокойную. Со щемящей жалостью в сердце он смотрел на оборванных, грязных детей, слушал грубую брань, вылетавшую из ребячьих ртов, и кулаки его сжимались от гнева и страстного желания помочь маленьким оборвышам найти свое место в жизни. Он ведь и сам испытал немало. В раннем детстве лишился отца и матери, попал в приют, убежал оттуда, несколько лет скитался по дорогам России, потом пристроился учеником в железнодорожные мастерские. Здесь Золотарев познакомился с социал-демократами и включился в революционную борьбу. Во время гражданской войны он воевал с Деникиным, теперь строил социализм. Он был рядовым солдатом революции.

Однажды чекисты окружили старый, заброшенный сарай, черневший на берегу моря. Волны неспокойно набегали на песчаный берег и с гулом откатывались, швыряя в воздух тучи соленой водяной пыли. Сарай до революции принадлежал известному рыбопромышленнику Канюкину. Тут хранились сети, бредни и прочая рыболовная снасть. Теперь в этом полуразвалившемся каменном здании ютились беспризорные.

Золотарев, спрятав револьвер, смело пролез в черную дыру, заменявшую дверь. Вспыхнул электрический фонарь, осветив бледные, истощенные лица спавших ребят. Юрий Александрович хотел разбудить их, но тут раздался свист, все вскочили, и началась свалка. На Золотарева навалились чьи-то тела, он с трудом выкарабкался на свежий воздух и в этот момент почувствовал жгучую боль в боку. Обернувшись, чекист успел схватить за руку какого-то маленького, оборванного паренька. Зазвенев, упала на камни финка. Задержанный мальчишка не желал разговаривать. С презрительной усмешкой он зашагал под конвоем в Чека. Здесь паренька обыскали и нашли у него в тряпье засаленную, грязную книжонку. Открыв первую страницу, Золотарев прочел: "Друг другу мы тайно враждебны, завистливы, глухи, чужды, а как бы и жить и работать, не зная извечной вражды!.."

— Это твоя книжка? — спросил Юрий Александрович, с изумлением глядя на беспризорника.

— А то чья же!

— Значит, ты, брат, стихи любишь? — продолжал допрашивать Золотарев, превозмогая боль в перевязанном боку. — Кто же это написал? Пушкин, что ли?

— Нет, не Пушкин! — с еле уловимой издевкой ответил мальчишка. — Это написал Блок. Слыхали?

— Не слыхал! — признался чекист. — Кто же тебя читать выучил? Родители-то твои где?

Но на этот вопрос паренек не пожелал ответить. Он нахмурился, замкнулся. Больше из него не удалось вытянуть ни одного слова. "Здесь кроется какая-то тайна! — подумал Юрий Александрович. — Ясно одно, мальчуган из приличной семьи и умница. Жаль такого отдавать в колонию. Да и наверняка сбежит, стервец! Видать, опыт уже имеет в этом деле… А возьму-ка я его к себе!"

Решение пришло неожиданно и сразу понравилось Золотареву. Он пришел в приемник, вызвал Бориса (так звали мальчика) в кабинет начальника и предложил:

— Вот что, хлопчик! Ты мне понравился. Хочешь со мной жить? Я человек веселый. Будем вместе рыбу удить, уху варить… Настоящий английский наган тебе подарю. А ты меня стихам выучишь. Идет?

— Ладно, — подумав, ответил Борис.

Больше всего Юрий Александрович опасался, что шустрый мальчуган сбежит, и нарочно оставлял все двери и окна открытыми. Он не запирал шкафы, клал на виду деньги.

— Вы не боитесь, что я вас обворую? — мрачно спросил как-то раз Борис.

— Не боюсь! — ответил Золотарев. — Ты же не вор. Я сразу увидел. Ты умный, способный парень. Вот скоро в школу я тебя пристрою…

Так у Золотарева появился сын.

Прошло несколько лет. Борис привязался к Юрию Александровичу, ходил за ним по пятам и старался подражать ему во всем. Он уже учился в четвертом классе. Юрий Александрович оставался холостяком, хотя давно подумывал о том, что, пожалуй, пора обзавестись настоящей семьей. И девушки хорошие попадались, но Золотарев ни одной не решался сделать предложение. Он боялся, что молодая жена родит ребенка и не будет заботиться о Борисе. Тогда вся жизнь у мальчика будет испорчена. А разве для этого вырвал его Золотарев из трущобы?

Юрий Александрович занимал в то время ответственную должность. Он был начальником НКВД Одесской области.

Осенью тысяча девятьсот двадцать восьмого года поздно вечером в квартиру, где жил Золотарев, кто-то постучал. Он уже собирался лечь спать и разделся. Пришлось накинуть халат. Открыв дверь, он увидел в темном коридоре тонкую женскую фигуру. Смутно белело незнакомое лицо.

— Здравствуйте! — тихо сказала женщина. — Вы товарищ Золотарев? Я пришла к вам… Простите меня. Я мать Бори!

— Мать… Бори?! — с трудом мог выговорить Юрий Александрович. Он остолбенел. Мальчуган никогда не рассказывал приемному отцу о своих родителях. Золотарев решил, что семья его погибла, и не расспрашивал больше, боясь разбередить рану. И вдруг оказалось, что жива мать… Где же она жила до сих пор? Почему бросила сына? Золотарев хотел задать все эти вопросы тут же, на пороге, но, вовремя опомнившись, пригласил гостью в комнату.

Это была молодая, очень красивая женщина с пепельными пышными волосами и задумчивым, робким взглядом. Если у Золотарева и были сомнения, то теперь, когда он рассмотрел гостью, они рассеялись. Сходство матери и сына бросалось в глаза. Женщина — ее звали Софья Аркадьевна — рассказала свою историю. Юрий Александрович слушал, все больше изумляясь.

…Софья Аркадьевна, дочь преподавателя географии в уездной гимназии, незадолго до революции осталась вдовой с маленьким сыном на руках. Ее муж, фельдшер, был убит в Галиции. Некоторое время Софья Аркадьевна пыталась сводить концы с концами, давая уроки английского языка детям богатых купцов, но жить становилось все труднее. В конце концов ей пришлось поступить горничной в семью предводителя дворянства Ольберга, чье имение находилось неподалеку от Херсона. Ее привлекло то, что ей разрешили взять с собой Бориса. Софья Аркадьевна надеялась, что в деревне сын будет лучше питаться…

Потом ей не раз приходилось жалеть о своем решении. Унизительно было выносить бесконечные придирки злой и вздорной графини, выслушивать сомнительные любезности ее супруга, но молодая женщина терпела. Что ей оставалось делать?

В тысяча девятьсот девятнадцатом году, спасаясь от восставших крестьян, Ольберги уехали в Одессу, занятую тогда белыми. Софья Аркадьевна плохо разбиралась в политике, в это грозное время она боялась остаться одна с Борисом, без средств к существованию, и последовала за графиней. Красные приближались. Ольберги дали крупную взятку капитану французского крейсера, стоявшего на рейде. Капитан любезно предоставил им свою каюту…