Аксенов деликатно смотрел в сторону, делая вид, что заинтересовался стрелочником, который, протирая заспанные глаза и зевая, вышел из своей будки. Он знал, что слова майора не предназначены для его ушей, и хотел показать, что понимает это.
Совсем рассвело. Верхушки деревьев порозовели, точно выкрашенные прозрачной акварелью. Белели станционные постройки. Все цвета стали яркие, праздничные.
Тайга в своем зеленом весеннем наряде стояла притихнув, точно чего-то выжидая. На горизонте, там, где тянулась зубчатая полоса леса, вспыхнул пожар. Багровые, желтые, алые полосы протянулись по небу. Через секунду показался приплюснутый красный диск и вот уже величаво поплыл над лесом. Как по сигналу, тайга наполнилась звуками. Затрещали птицы, громче зашелестели лиственницы и кедры. Наступил новый день. И в его радостном, розовом свете лица стоявших на платформе людей выглядели измятыми и усталыми. Поблагодарив Аксенова, офицеры направились к машине. Лутонин помахал рукой:
— Счастливого пути!
— Спасибо! — ответил Аксенов, с внезапным сочувствием подумав о Петрове: "Бедняга! Видать, что-то натворил!" Но ему не хотелось сосредоточивать мысли на неприятном. Шел второй день новой жизни. Второй день острого, необыкновенного счастья, которое ничто на свете не могло омрачить.
А Петров второй день не находил себе места. Он лежал, скорчившись, на верхней полке в купе жесткого вагона и думал о том, что очень плохо, легкомысленно поступил, поехав в поезде. Нужно было сделать так, как решил в лагере, то есть взять билет до узловой станции, а самому сойти на второй или третьей остановке и пешком сквозь тайгу пробраться к реке, где под чужой фамилией поступить матросом на буксир, совершающий рейсы до Красноярска. Вот тогда он действительно запутал бы след. А теперь едет у всех на виду по центральной магистрали в поезде прямого сообщения. Петров чувствовал себя так, точно с него сорвали одежду и выставили для общего обозрения. Он прислушивался к голосам пассажиров, доносившимся снизу, и старался понять, о чем они говорят. Не упоминают ли они его фамилию? Нет ли среди них переодетых офицеров? Его глаза ощупывали незнакомых людей. Он старался поглубже забиться на свою полку, сделаться невидимым.
За сутки Петров только один раз спустился вниз. В мешке были черствая булка и несколько копченых селедок. Когда голод становился нестерпимым, он отщипывал от буханки по кусочку и медленно жевал, ни на минуту не прекращая наблюдения. Временами бдительность притуплялась. Он словно дремал с открытыми глазами, а перед ним проносились картины детства, войны, лагерном жизни. Очнувшись, Петров тревожно обшаривал взглядом купе: не произошло ли каких-нибудь перемен? И успокаивал себя. Он говорил себе, что для страха нет никаких оснований. Конечно, нужно на всякий случай глядеть в оба, но бояться нечего! Если в лагере он был в безопасности, то и теперь ничто ему не угрожает. Ведь не нашли же его за восемь лет? И прежде, до того, как попасть в заключение, он долгое время жил спокойно. Его след окончательно потерян. В этом не может быть сомнений! Не станут же его искать целых пятнадцать лет — а с тысяча девятьсот сорок второго года прошло ровно пятнадцать лет! Поиски, конечно, прекращены! И к тому же он осторожен. Очень осторожен. Недаром же Аксенов приглашен в деревню Кузнецы! Вдруг его станут расспрашивать о Петрове!.. А деревни с таким названием не существует! Пусть-ка поищут! Но тут другой голос зловеще шептал: "Не обольщайся! Ты прекрасно знаешь, что тебя будут разыскивать всю жизнь и в конце концов найдут. Ты никуда не уйдешь. Никуда! А эти восемь лет были для тебя передышкой. Теперь ты снова стал волком, которого травят!.."
Как только Петров вышел за ворота, его начало терзать беспокойство. Под защитой крепкого забора, оплетенного колючей проволокой, он чувствовал себя увереннее: знал, что никому не придет в голову искать его там. А главное-он почти наверняка не мог встретиться в лагере с теми людьми, которые могли бы его узнать. А здесь? Он каждую минуту рискует столкнуться с одним из своих врагов. У него много врагов. Очень много! Они разбросаны, наверно, по всей стране. Никто его не забудет, не простит. Узнав, не пройдет мимо. Надо быть осторожным, если хочешь жить. Не так-то уж много счастья в подобной жизни, но все-таки это жизнь!
Колеса между тем постукивали под полом, никто не обращал на Петрова внимания, и на третий день он стал спокойнее, начал привыкать к новому положению. Пока лежал на полке, у него возник новый план, который нетрудно было осуществить. Петров решил познакомиться с какой-нибудь подходящей женщиной, вступить с нею в брак и взять фамилию жены. А через полгода развестись и проделать такую же комбинацию еще раз. Тогда, даже если к тому времени узнают, кто скрывался под фамилией Петрова, пусть-ка попробуют его найти! Он-то будет уже не Петров!
Высокий ростом, с широкими, костлявыми плечами и острыми ключицами, до самой шеи обросший черной густой щетиной, он завернул в полотенце бритвенный прибор, мыло и отправился в туалет. Пора было привести себя в порядок. Он достал из рюкзака новый бостоновый костюм, сорочку и галстук, припасенные еще год тому назад, и переоделся. Когда Петров через час вошел в вагон, его трудно было узнать. Костюм, сшитый лагерным портным, сидел так хорошо, точно был изготовлен в лучшем ателье. Из кармашка выглядывал кончик платка. Галстук, повязанный по-старомодному, широким, свободным узлом, красиво выделялся на голубой полотняной сорочке. На загорелом худощавом лице с мягким подбородком и женственными очертаниями губ темнели узкие монгольские глаза. Черные, коротко остриженные волосы торчали бобриком, как у подростка. От углов рта вниз протянулись две глубокие, точно вырезанные ножом морщины. Они придавали Петрову угрюмое, болезненное выражение… У него была привычка время от времени разглаживать морщины кончиками пальцев, словно стирая с них пыль. Когда он делал этот жест, то казался научным работником, решающим в уме сложную математическую задачу. Его грубоватая физиономия становилась даже благородной. Но он сам об этом не подозревал.
…Молодая девушка в голубом ситцевом платье с белыми цветочками, подняв глаза, засмотрелась на него и застенчиво, мечтательно улыбнулась, когда он прошел мимо. Петров заметил ее взгляд и решил, что следует попытаться. Может быть, уже здесь, в поезде, удастся осуществить свой план? Он несколько раз прошелся по вагону, но не решался заговорить с девушкой, так как не знал, о чем с ней можно говорить. Вся она со своими белокурыми, неумело завитыми локонами и пухлыми детскими губами, на которых смешно выделялась полоска кармина, была бесконечно далека и чужда Петрову. Он никогда не сумел бы угадать ее мыслей, а взгляды ее наверняка были ему враждебны. Кроме того, девушка просто не нравилась Петрову. Она раздражала его своей неопытностью, о которой можно было догадаться, едва взглянув на нее. Петров давным-давно усвоил цинично-равнодушное отношение к женщинам. Ни одна не могла пробудить в нем даже намека на искреннее чувство. Ему нравилось, когда женщина была такой же, как он, грубой и циничной. Здесь все было иначе, но он хотел поскорей осуществить свой план. Заставив себя приветливо улыбнуться, Петров подошел к соседке:
— Хороший день сегодня! Солнце, весна… Здесь-то еще прохладно, а в Москве, говорят, жара!..
Девушка с удовольствием вступила в разговор. Она лукаво взглянула на Петрова синими простодушными глазами и тоненьким, еще не окрепшим голосом спросила:
— Вы, значит, в Москву едете?
— Нет! — ответил Петров. — Я еду в другую сторону. А вы?
— Я на каникулы к сестре! — Девушка прищурилась, словно в глаза ей попало солнце. — Она в степи живет, на целине. Я скоро институт окончу и тогда совсем туда перееду. Совхоз называется "Урожайный". Правда, очень романтическое название? Там здорово! Степи, как морю, конца-краю нет. Мама мне не советует, говорит скучно, а по-моему, если работа нравится, скучать некогда! А вы как считаете?..
Эту длинную фразу она выпалила, не переводя дыхания. Они сидели близко, касаясь коленями друг друга. В купе был еще один пассажир, толстый и лысый, он читал газету, закрыв ею лицо. Впрочем, по его ровному дыханию можно было догадаться, что чтение сменилось крепким сном. Девушка оказалась разговорчивой и по-детски откровенной. Через полчаса Петров уже знал, что спутнице двадцать два года, она не замужем, учится в Алма-Атинском сельскохозяйственном институте, отец у нее шахтер, работает на угольной шахте в Караганде. Ее зовут Людмила, и она очень рада, что познакомилась с Петровым, потому что ехать еще долго и можно пропасть от скуки. Она ничего не имеет против, пусть Петров, раз ему так хочется, переберется вообще в это купе. Место есть. Он, наверное, человек бывалый и может рассказать много интересного.
Петров постарался оправдать репутацию бывалого человека. Он сказал, что возвращается из географической экспедиции, которая занималась исследованием таежной чащи в северных районах Красноярской области. Петров популярно и даже с подъемом рассказал Людмиле о породах деревьев, об их болезнях и о средствах лечения. Свой рассказ он украсил описаниями привалов в тайге, охоты на диких зверей, путешествия в непроходимой чаще. Девушка сидела не шевелясь, восторженно глядя ему в глаза. Она оперлась худыми локтями на столик и обхватила розовыми ладонями возбужденное лицо.
Поезд замедлил ход. Мимо окна проплыло каменное здание вокзала.
— Граждане пассажиры, стоянка поезда тридцать минут! — металлическим голосом объявил диктор.
— Я, пожалуй, выйду ненадолго! — с сожалением сказала Людмила. — Но мы еще обязательно поговорим!.. Я вам страшно завидую. Только, знаете, я не могу избавиться от мысли, что где-то вас видела… Возможно, много лет тому назад… Во время войны, где-то на Западе… Может быть, в оккупации? Вы не были в оккупации?
— Нет! — ответил Петров и не узнал своего голоса. О чем он тут болтал? Тревожным взглядом он впился в лицо девушки… Оно на этот раз показалось странно знакомым. Где он встречал светло-голубые любопытные глаза, русые, вьющиеся волосы?.. Нет, чепуха! Они не встречались. Не могли встретиться. В ее словах не нужно искать тайный смысл. Обыкновенная любезная фраза, уместная в любом разговоре. Петров выглянул из окна. Голубое пальто Людм