Стемнело.
— Не уходи! — попросила Лида. — Мне страшно одной!
Она постелила Иванцову в столовой на диване, ушла в спальню и легла в постель. Сон не приходил. Девушка вспоминала о детстве. Перед ней проносились картины школьных лет, тихие слезы мочили горячую подушку, а сердце ныло от горя. Лида так истомилась, что, когда открылась дверь и в комнату вошел Дмитрий в трусах и майке, она не удивилась, не обрадовалась, только бледно улыбнулась и подвинулась, освободив для него место на краю кровати. Ей показалось, что у него тоже бессонница. Вдвоем не так жутко в пустой квартире! Но Иванцов обнял Лиду и стал целовать. Его поцелуи становились все неистовее, и девушка вдруг поняла… В ту ночь, когда она похоронила отца — как он мог об этом подумать!..
Лида долго плакала. То, чего она втайне ждала, замирая от радости и стыда, то, к чему готовилась, потому что любила Дмитрия и хотела ему принадлежать, произошло так грубо, отвратительно, принеся ей вместо счастья лишь огромную, неизлечимую обиду! Казалось, что жизнь кончена, и она никогда не сможет глядеть в глаза людям. Лида слабо оттолкнула руки Иванцова, когда он попытался погладить ее по волосам, не слушала того, что он шептал.
— Ты не плачь! Мы хорошо будем жить, увидишь! — шептал Иванцов. — Не бойся немцев, никаких ужасов нет и не будет, это все пропаганда!.. Не надо только лезть на рожон! Лбом стенку, конечно, не прошибешь, а они нация культурная. Запад, все ж таки… Что нам с тобой, больше всех надо? У нас жизнь одна, помрем, все равно никто памятника не поставит, а если и поставят, то на чёрта он нужен?.. Всегда так было, одни погоняют, другие везут… Моя шея для хомута не создана, а кнут я бы удержал… Ах, Лидушка, девочка дорогая, поверь мне, скоро все у нас будет! И дом, и ковры, и путешествовать поедем. Я своего задуманного все равно достигну, теперь даже еще быстрее!.. Не плачь, поцелуй меня!..
Дыхание его снова стало горячим и быстрым. Лида рванулась, но он требовательно, по-хозяйски отшвырнул ее к стене, и она поняла, что отныне не принадлежит себе и уже никогда ни в чем не сможет ему отказать…
Утром они вместе позавтракали, и Лида отправилась в госпиталь. На улице она немного пришла в себя и впервые вспомнила о раненых. Что там случилось за минувшие сутки? Красноармейцы оставались почти без присмотра. Правда, няня дежурила, но что няня! Она даже лекарства подать не может…
Госпиталь помещался в здании, где прежде была поликлиника. Еще издали Лида увидела, что там произошли перемены. Двери были раскрыты, у ворот стояли немецкие грузовые машины с брезентовыми кузовами. Пальто у Лиды было расстегнуто, виднелся белый халат. Когда она подошла к воротам, из машины выскочил длинный, худой немец и, внимательно оглядев Лиду, вдруг поманил ее пальцем. Похолодев и чувствуя, что у нее отнимаются ноги, Лида шагнула к нему.
— Ты есть врач? — спросил он металлическим голосом, правильно и твердо произнося русские слова.
— Нет, нет! — покачала головой Лида, силясь улыбнуться. — Я только медицинская сестра. Фельдшер, понимаете?
— Гут! — помолчав, сердито сказал немец и подтолкнул Лиду к госпиталю. — Иди! Шнелль!
Войдя во двор, девушка увидела, что солдаты выносят из машин раненых и кладут их на носилки. Некоторые раненые немцы, пока их несли в дом, смотрели на Лиду с интересом.
В коридоре Лиду встретил врач Соболь, и она так обрадовалась, что бросилась к нему и, схватив белую, холодную руку обеими руками, всхлипнула.
Марк Андреевич Соболь был частно практикующим врачом-гомеопатом. Он отличался дурным, раздражительным характером. Коллеги-врачи отзывались о нем с усмешкой, но не без уважения. Принимал Соболь на дому. Он жил на проспекте Ленина, напротив горсовета. По-видимому, фашисты заставили его прийти сюда, чтобы лечить своих раненых. С этой же целью, очевидно, задержали и Лиду. Все это девушка сообразила сразу, но так как солдаты с любопытством смотрели на нее и Соболя, она поняла, что тут не место для откровенного разговора, и только быстрым шепотом спросила:
— А где наши?
Марк Андреевич опустил глаза.
— Где наши раненые? — допытывалась Лида, думая, что он ее не понял. — Они в третьей палате лежали, шестеро их было… Гаврилову нужно инъекцию сделать…
— Гаврилову больше ничего не нужно! — громко и холодно ответил Соболь. — Вообще никому из них уже ничего не нужно! Начальник немецкого госпиталя господин Юнге приказал расстрелять их, и всех их расстреляли сегодня в шесть часов утра во дворе, перед окном операционной! — Марк Андреевич говорил так ровно, словно читал лекцию студентам.
Лида ахнула и побледнела.
— Я не хочу! — сказала она шепотом. — Я не хочу на них работать! Не хочу, не хочу!.. Они расстреляли моего отца, они убивают всех… Пускай лучше убьют и меня!
— Ступайте в ординаторскую и разберитесь в инструментах! — строго приказал Соболь и больно сжал Лиде руку. — И не валяйте дурака, черт вас возьми. Они действительно застрелят вас, не моргнув глазом, это вы понимаете?.. — Круто повернувшись, он стал спускаться по лестнице.
— Шнелль, рус! — недовольно крикнул, толкнув ее и пробежав мимо, толстый, розовый санитар. Лида поплелась за ним.
В ее ушах, не умолкая, звучала бесцеремонная, утомительная, как звон медных тарелок, чужая речь, и она растерянно двигалась, что-то делала, покорно мыла инструменты, а громкие голоса по-прежнему звучали, и в конце концов Лида перестала понимать, где она и что от нее требуют. Раненых было много. Лида таскала их по лестнице вместе с санитаром, мыла в палатах полы, бинтовала чьи-то руки и ноги. Так прошла ночь, день, и снова наступил вечер, а Лида ничего не ела и не отдыхала ни минуты.
— Почему вы здесь торчите! — яростно спросил Соболь, поймав ее во дворе. — Вы думаете, они вас пожалеют и пошлют домой отдыхать? Им наплевать на всех нас! Вы же свалитесь через полчаса… Ступайте и приходите, когда выспитесь. Приходите, потому что они все равно вас найдут, и тогда никто не сможет вас защитить!
Два раза Лиду задерживали патрульные, но она показывала пропуск, который ей дали в госпитале, и солдаты, шутливо похлопав ее по спине ниже талии или ущипнув за щеку, отпускали. Она ничего не чувствовала, не сознавала. Спала на ходу.
Не в силах раздеться, Лида только сбросила туфли и упала на кровать. Она спала, как ей показалось, всего несколько минут, но когда открыла глаза, в комнате было уже светло. Кто-то стучал в дверь. "Дима!" — подумала Лида и, заколов шпильками волосы, выбежала в переднюю. Она открыла засов и в страхе отступила. На крыльце стоял немец в серо-зеленой шинели и приплюснутой пилотке.
— Лида! — сказал он. Тогда девушка узнала Иванцова.
На его губах блуждала неуверенная улыбка, глаза немного косили. Так бывало всегда, когда он очень волновался. Чувствовалось, что Дмитрий не знал, как встретит его Лида в этом новом наряде, который, надо признаться, был ему к лицу, подчеркивая тонкую фигуру и длинные, прямые ноги.
— Дима! — пролепетала она и отступила. Он обнял ее за плечи, но Лида с такой силой рванулась, что затрещало платье.
— Погоди! — произнес Иванцов, неестественно улыбаясь. — Ты что? Я же тебе ничего не объяснил.
— Я понимаю! — сказала Лида, судорожно прижав руки к груди. — Ты пошел к ним служить! Почему же, я все отлично понимаю. И сколько они станут платить в месяц?
Выражение лица у Лиды было такое странное, что Иванцов не понял, серьезно она задает вопрос или издевается.
— Дело не в том, сколько будут платить! — непринужденно ответил Дмитрий, садясь на диван и положив ногу на ногу. Он достал новенький серебряный портсигар и вынул немецкую сигарету. Его физиономия то бледнела, то покрывалась пятнами. Он пытался взять себя в руки и разговаривать с девушкой тем властным, не допускающим возражений тоном, который он уже успел усвоить. Но пристальный, немигающий взгляд Лиды сбивал его с толку.
— Дело не в этом! — повторил он, словно пытаясь нащупать нить разговора. — Дело совсем в другом. Ты не волнуйся. Я был у коменданта города майора фон Бенкендорфа. Это пожилой, исключительно умный, интеллигентный человек, интересный собеседник, прекрасно знающий русский язык… Он немец, но родился в России, настоящий аристократ, сын бывшего владельца завода…
— Уходи! — перебила Лида и, подойдя к двери, распахнула ее настежь. — Уходи сейчас же!
Иванцов вскочил и смял в кулаке сигарету.
— Ну хорошо! — так же ровно сказала девушка. — Тогда я сама уйду!
Она убежала в спальню и заперлась там. Громко щелкнул ключ. Иванцов, нахмурившись, закрыл парадную дверь и опять сел на диван. Расправил сигарету, зажег и медленно выкурил до конца. Лицо его было задумчивым и слегка растерянным. Когда он встал, взгляд снова стал упрямым.
— Лидушка! — сказал он, наклонившись к замочной скважине. Из комнаты доносились рыдания. — Лида! — ласково повторил Иванцов и даже улыбнулся, но улыбка вышла кривой. — Ты же совершенно ничего не поняла, Даже не захотела дослушать до конца. Бенкендорф назначил меня следователем в полицию. Но знаешь, по чьему заданию я поступил к немцам на службу?.. Ты не догадываешься? Ну, подумай сама, разве я могу стать предателем? Почему ты так легко в это поверила?! Послышались быстрые шаги, щелкнул замок… Лида все еще недоверчиво, но с надеждой посмотрела на Иванцова.
— Значит, ты не сам?.. Дима! Ничего от меня не скрывай!
— Разглашать военную тайну я не имею права! — ответил он и мягко улыбнулся. — Но ты молодец, Лидушка! Вот, оказывается, какая ты патриотка! Я не знал!
Ей снова не понравился его тон, но улыбка обезоружила Лиду. Она почти успокоилась. "Ну конечно же, он остался по заданию райкома! — подумала девушка. — Он всегда был активным комсомольцем, вот и в пионерском лагере работал!.." Лида не противилась, когда Иванцов обнял ее. Она даже почувствовала неловкость из-за того, что плохо о нем подумала.
— Пойми, я больше ничего не могу тебе рассказать! — прошептал Дмитрий, обняв девушку. — Ты просто поверь мне, вот и все!.. И знай, что бы ты про меня ни услышала, все это делается по заданию партии! Значит, так нужно! И никогда не расспрашивай. Договорились?