И Зина и Толя с трудом удерживались от слез, но ни на секунду не заколебались, им не пришло на ум, что можно не послушаться Афанасия Посылкова, и сделать так, чтобы в лес отправился другой.
— До свиданья, Зина!
— До свиданья, Толя! — в последний раз прозвучало в овраге, и Антипов, не оглядываясь, стал взбираться по тропинке, а Зина, держа шапку в руке, смотрела вслед. Так она стояла и смотрела до тех пор, пока Анатолий не скрылся за гребнем оврага. Тогда девушка медленно надела шапку, вытерла слезы и пошла к Посылкову, который терпеливо ждал ее, сидя наверху, на пеньке, и с тревогой поглядывая на все больше хмурившееся небо.
ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Володя Рыбаков, четырнадцатилетний мальчишка, которого Золотарев встретил в автобусе в сопровождении милиционера, обладал твердым характером. Он никогда не падал духом и на все неприятности реагировал лишь усмешкой, которая должна была выразить его презрительное отношение к жизненным невзгодам. Но в ту ночь, когда отец, слесарь локомобильного завода Кирилл Андреевич Рыбаков, неожиданно оделся, взвалил на плечо туго набитый рюкзак и ушел из дому, Володя не выдержал, и лицо его стало мокрым от слез, которые он, давясь, пытался сдержать.
Володя с самого начала все слышал: и как отец шепотом разбудил мать, Анну Григорьевну, и сказал ей: "Пора!" — и как наскоро закусывал, стоя возле стола в телогрейке, ватных брюках и высоких болотных сапогах, и как подошел к Володиной кровати и, наклонившись, долго смотрел на сына. Володя лежал с закрытыми глазами и изо всех сил старался не моргнуть, чтобы отец не догадался, что он не спит. Ему хотелось спросить: "Куда ты уходишь?" Но он самолюбиво решил: "Раз сам не говорит, не стану навязываться!"
Если бы знал Володя, что не увидит отца очень долго, то, конечно, плюнул бы на самолюбие и прижался лицом к родной колючей щеке…
Они с отцом особенно подружились с того дня, когда Володю привел домой милиционер после неудачного побега на фронт. Кирилл Андреевич стал смотреть на сына иными глазами, как на взрослого. Они часто беседовали теперь по вечерам о войне, о будущем, точно равные по летам и по опыту. И вот отец ушел, не сказав Володе куда, скрыв все, как от маленького… Как тут было не заплакать от горя и обиды!
Только под утро уснул Володя.
— Отец уехал в командировку! — сказала Анна Григорьевна за завтраком, пряча от сына покрасневшие глаза. Володя промолчал. Ему было неловко за мать. Зачем обманывать?
Он не являлся домой по целым суткам. В городе такое творилось, разве усидишь! Рыбаков бегал на станцию смотреть, как вывозят оборудование завода, вертелся под ногами у рабочих, заглядывал в окна опустевших домов. Он всюду успевал. Прибегал домой, еле дыша от усталости, начиненный новостями, и наскоро, заплетающимся языком пересказав их матери, засыпал, как в черную яму проваливался. К отъезжающим он в ту пору относился презрительно. "Струсили! Немца испугались!" Сам лично Володька ничего не боялся! К тому же он всерьез не верил, что немцев пропустят. Трудно было представить, что в город, который он знает наизусть, придут солдаты в чужой форме и начнутся все те ужасы, о которых он читал в газетах.
Но в начале ноября Рыбаков понял, что наступают тревожные дни. Он решил откровенно поговорить с матерью.
— Я знаю, что отец ни в какой не в командировке!
Володя сидел за столом, ковыряя пальцем скатерть и всем нахмуренным, неприступно суровым видом показывая, что не расположен к шуткам и не потерпит больше лжи.
— Я тебя не спрашиваю, где он! Ты все равно не скажешь! Это дело твое… Но сейчас ты другое объясни! Мы что, разве с немцами останемся? Все поуезжали? Учти, я с фашистами жить не хочу. Ихним порядкам подчиняться? Ни за что! Что скажет папа? А потом, учиться я буду или нет? Учителя разъехались, школу закрыли… Ну, почему ты молчишь, мама? Не надо, ну, пожалуйста, не надо плакать! — вскочил Володька. Он боялся и не любил слез, а мама прежде при нем никогда не плакала. Володя осторожно прикоснулся к маминой руке, желая успокоить ее, но Анна Григорьевна прижала вдруг его голову к груди и прошептала:
— Ох, Володя, тяжело нам будет! Одни мы остаемся, а отец хоть и близко, но так далеко, что и письма не напишешь!
Она впервые так серьезно, по-взрослому, разговаривала с ним, и Володька, который сперва не понял, как это можно одновременно находиться и близко и далеко и уже хотел было расспросить, вдруг почувствовал себя мужчиной, на котором лежит ответственность за семью. Отложив неуместные вопросы, пытаясь воспроизвести отцовский хрипловатый басок, он ответил матери:
— Ты не беспокойся! Не пропадем! Я работать буду!
…И вот пришли немцы. Они были совсем такие, какими их представлял Рыбаков: бесцеремонные, в серо-зеленых мундирах, чуждые и непонятные настолько, насколько могут быть чуждыми неведомые существа с другой планеты. С ними нельзя было найти никаких точек соприкосновения. Они реагировали на все не так, как люди, которых знал Володька. Никогда невозможно было понять, что скажет или сделает немец через секунду. Он мог похлопать по плечу, сунуть в руку сигарету, дать пинка сапогом или вынуть пистолет и пристрелить. Выходя утром из дому, Володька не был уверен, что вечером вернется, что дом останется цел, что мать будет жива, и от этой неопределенности и неустойчивости в душе поселились страх и злость. Володя не боялся, что его застрелят, а боялся, что это может случиться неожиданно, и он не успеет совершить то, что задумал. Задумал же Рыбаков собственной рукой убить немецкого офицера и раздобыть таким образом пистолет, чтобы в дальнейшем уничтожать фашистов систематически. Это решение возникло после того, как он узнал, где находится отец.
Ночью Володька проснулся от громкого шепота. Открыв глаза, он увидел за столом растрепанную, заспанную мать и чужого мужчину. Вид у гостя был такой, словно тот присел лишь на минутку и сейчас же уйдет. Давно не бритый, в телогрейке, ватных брюках и валенках, он то и дело оглядывался на дверь.
— А здоров, здоров он? — жадно заглядывая гостю в глаза, спрашивала мать. — Это ведь самое главное!..
— Здоров! — ответил мужчина. — У нас, дорогая вы моя Анна Григорьевна, климат очень даже полезный! Сосны, свежий воздух. Холодновато, конечно, не без этого, так опять же, сами понимаете, не на курорте!.. Вы скажите лучше, как немцы? Лютуют?
— Одно слово, немцы, везде они одинаковые, что о них говорить! — сердито махнула рукой мать. — А не нужно ли чего Кириллу Андреевичу? Может, варежки или, например, портянки? Байка у меня есть…
— Не помешает! — подумав, сказал гость. — В нашей партизанской жизни такие вещи всегда полезны!
"Вы партизан!" — едва не крикнул Володька. Он с трудом улежал на кровати. Так вот где отец!..
Анна Григорьевна проводила гостя и, вернувшись в дом, подошла к сыну. Она поправила сползшее одеяло, поцеловала Володьку в лоб. Тогда он не выдержал и открыл глаза. Он смущенно смотрел на мать, а та в замешательстве не знала, что делать.
— Ты не спишь? — наконец спросила.
— Не сплю! — шепотом ответил Володька и глазами добавил: "Я все слышал, но не беспокойся, потому что я умею молчать!" Вздохнув, Анна Григорьевна подоткнула одеяло, как любил сын, и негромко сказала:
— Ну что ж!..
Володька понял, что она молчаливо признала его право все знать, и почувствовал, что в эту ночь перешагнул какой-то рубеж. Он не ошибся. Так кончилось детство!
В эту ночь и возникла у Володьки мысль, что он должен не отстать от отца. Отец в лесу, он здесь!.. Пусть узнает Кирилл Андреевич и расскажет друзьям-партизанам, что сын стал взрослым и достоин того, чтобы его называли мужчиной!.. Но утром непредвиденное обстоятельство помешало немедленному осуществлению его планов.
Выйдя на улицу, Володька заметил на заборе желтый листочек. Догадавшись, что это новый приказ коменданта, он подошел ближе. И похолодел. Было написано: "Всем жителям города Любимова в двадцать четыре часа сдать в комендатуру имеющиеся радиоприемники, а также почтовых голубей. За неисполнение — расстрел!" Володька бегом вернулся в дом, по лестнице взобрался на чердак. Под ногами шуршал высохший птичий помет. Голуби, увидев хозяина, заворковали и, шумя крыльями, слетелись к ногам. Рыбаков присел на корточки и стал брать в руки и гладить сизых и белых турманов. Ни за что на свете не отдаст он голубей, свою гордость!..
Давно, еще со второго класса, он был страстным голубятником и проводил на чердаке все свободное время. Учителя косо смотрели на это увлечение и не раз требовали, чтобы родители продали или разогнали голубей, которые мешали Володе заниматься. Мать однажды попробовала сделать это, но сын так решительно восстал, так кричал, плакал и топал ногами, что Кирилл Андреевич заступился: "Ладно, мать! Пусть его!.. Будем следить, чтобы уроки учил!"
У Рыбакова была самая большая и лучшая стая в Любимове. Мальчишки отчаянно завидовали ему и не раз пытались стащить наиболее породистых и обученных вожаков. Но Володька лишь посмеивался. Он не горевал, обнаружив пропажу, зная, что через день — два голуби все равно прилетят домой… Так обычно и случалось. И вот теперь он должен своими руками отдать их немцам? Нет, этому не бывать!
Он еще не знал, что предпримет, но выполнять приказ коменданта не собирался. Другие дела отодвинулись на второй план. Нужно было, не теряя времени, спасать голубей. В конце концов Володька решил, что выход только один: устроить голубятню в пустынном месте, замаскировать и в корзинке перетащить туда птиц. Он тотчас же принялся за дело. Разобрал проволочную сетку и отнес на старую баржу, стоявшую на вечном причале и уже вмерзшую в недавний, но крепкий речной лед. Володька сразу вспомнил об этой барже. Туда никто не ходит, да и кому придет в голову, что там спрятаны голуби! Он за час соорудил новую клетку. Теперь оставалось перенести своих питомцев в другое место. Рыбаков для первого раза взял лучших, наиболее боевых и прирученных птиц. Он бережно посадил их в плетеную корзину, которую сверху прикрыл тряпкой, и отправился в путь. Но в центре города случилась беда.