— Слушай! — вдруг остановился Алешка. — А почему бы нам не зайти в госпиталь? Есть же там и русские врачи, сестры. Найдем кого-нибудь! Вот увидишь! Ты не падай духом. Знаешь что? Давай прямо сейчас туда пойдем!
— Опасно! — нерешительно ответила Шура, но в глазах ее мелькнула надежда. Предложение, видимо, ей понравилось.
— Ну, что нам могут сделать? — махнул рукой Шумов. — В крайнем случае просто выгонят! Нельзя же в конце концов твою маму оставить без всякой помощи! Только надо узнать, который час.
— Когда я шла к тебе, было половина пятого.
— Значит, в нашем распоряжении еще три часа. Успеем!
Через двадцать минут они вошли в переулок, в конце которого виднелось белое здание поликлиники. На крыльце переступал с ноги на ногу часовой в длинном тулупе.
— Вот видишь! — шепнула Шура. — Туда и не подойдешь.
Шумов не успел ответить. Дверь госпиталя открылась. На крыльцо выскочила девушка в белом халате с засученными рукавами, в тапочках и марлевой косынке на светлых волосах. Тускло-желтый свет электрического фонаря осветил ее всю с головы до ног, затем девушка как будто растворилась в темноте. Но через минуту Леша снова увидел ее. Она бежала, размахивая ведром, к водопроводной колонке. Отпустив руку Шуры, юноша сделал шаг навстречу. Увидев выступившего из темноты незнакомого человека, девушка вскрикнула и уронила ведро, которое с грохотом покатилось по снегу. Шумов поймал его и протянул девушке.
— Не бойтесь меня, пожалуйста! — тихо сказал он. — Я хочу обратиться к вам с большой, большой просьбой. Вы ведь в госпитале работаете?
— Да! — ответила девушка, приглядываясь к Алеше. Она даже подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть его лицо. — Да, я там работаю. Но чем же я могу вам помочь? Кто вы?
— Я!.. Просто местный житель. Понимаете, заболел человек. И нигде нет врача!.. Мы не знаем, к кому обратиться. В вашем госпитале есть русские врачи?
— Есть! — медленно ответила медсестра, продолжая смотреть на Шумова. Ему даже стал неприятен этот упорный, словно что-то припоминающий взгляд. Почему она так уставилась?
— Может быть, вы позовете его?
— Хорошо, я попробую! — опустила глаза девушка. Она набрала воду в ведро и, покачиваясь, пошла к госпиталю. Но через несколько шагов обернулась. Алеша услышал:
— Я вас, кажется, знаю… Только не могу сообразить, где видела!..
— Возможно! Но вряд ли… Я ведь больше в деревне жил…
Когда медсестра ушла, Шура схватила Алексея за руку:
— Она какая-то странная! Тебе не кажется?
— Кажется! Вот я боюсь, что она сейчас немцев приведет, может, лучше спрятаться?..
— Что ты, что ты! — даже испугалась Шура. — Она же русская девушка! Как ты мог о ней плохо подумать!..
— Ах, Шурик! — ласково и горько упрекнул Алексей. — Ведь полицаи, которые раненого красноармейца схватили, тоже русские!.. Разные люди бывают.
— Да нет же! — с досадой покачала головой Шура. — Ты совсем не разбираешься. У нее такие глаза!.. Она очень хорошая! Она нам поможет!
Шумов вздохнул и ничего не сказал. Они стояли так довольно долго. Девушка замерзла и прижималась к Алеше. Было тихо. Из открытой форточки госпиталя доносились визгливые рулады губной гармоники. Где-то далеко раздавались нечастые выстрелы. Эти выстрелы не умолкали ни днем ни ночью. Они слышались то со стороны центра, где была комендатура, то с окраины, то рядом, в соседнем дворе. В эти дни пуля легко находила свою цель…
Дверь быстро открылась, с крыльца сбежал высокий мужчина в накинутом на плечи пальто и в меховой шапке. За ним шла медсестра. Часовой не обратил на них внимания, продолжая приплясывать и хлопать ладонями по бокам. Подойдя к Алеше, мужчина остановился и несколько секунд бесцеремонно разглядывал его маленькими, глубоко сидящими глазами.
— Ну-с, в чем дело? — спросил он наконец отрывисто и, как показалось Леше, неприязненно. — Чем могу служить?
— Понимаете… У нее мама больна! — попытался объяснить отчего-то смутившийся Алеша.
Выручила Шура. Она вдруг порывисто бросилась к доктору, тот даже отступил, и горячо, страстно заговорила:
— Спасите ее! Умоляю вас! Спасите!.. Она ничего не ест, не шевелится, прямо как окаменелая! Похудела, стала, как щепка. Она умрет, если вы не поможете!
— Температура? — деловито спросил врач, наклонившись к Шуре как будто для того, чтобы лучше расслышать ответ. — Есть какие-нибудь боли?
— Нет! То есть, мы не знаем.
— Адрес? — Мужчина вынул крохотную записную книжку и карандаш.
— Проспект Лермонтова, пятнадцать! — ответила Шура, восторженно глядя на него. — Только мы не в доме живем. В доме немцы. А мы в сарае, во дворе. Вы правда придете?
— Глупый вопрос! — сердито бросил врач. — Сегодня поздно вечером.
Не прощаясь, не взглянув даже на Алексея, мужчина круто повернулся и зашагал к госпиталю. Шура хотела что-то сказать, но в это время к ним подошла медсестра, стоявшая все время в стороне, и решительно обратилась к Леше:
— Вы извините меня… Мне очень нужно! У меня есть к вам важное дело!
— Шурик, ты ступай, я догоню! — помедлив, сказал удивленный Шумов.
Девушка долго молчала, покусывая полные губы. Леша уже начал терять терпение, но тут она заговорила, и он насторожился. Голос был совсем другой, не такой, как две минуты тому назад, давно выношенная боль слышалась в нем, доверчивость, теплота. Смысл слов не сразу дошел до Алеши, а когда он понял, то отступил в замешательстве.
— Я вас сразу узнала! — торопилась девушка, будто боясь, что ей не дадут говорить. — Вы — Шумов, член бюро горкома… Я в Доме культуры вас видела и у Ани Егоровой!.. Я знаю, не может быть, чтобы вы просто так здесь остались! Наверно, вы связаны с кем-нибудь… С партизанами или коммунистами! Я не могу, не хочу больше так жить! Вы должны меня понять. Научите меня, что делать! Я должна что-нибудь делать! Они расстреляли моего отца. Вы, наверное, знаете, — голос девушки зазвенел. — Я… я ничего не умею. Ни стрелять, ни ставить мины… Я обыкновенная, и всего боюсь: немцев, смерти, даже темноты!.. Но я бы смогла доставать медикаменты. Или еще что-нибудь делать! То, что вы прикажете!
Леша несколько раз пытался ее перебить, наконец это ему удалось.
— Вы ошибаетесь! Я ни с кем не связан. И вообще довольно странно то, что вы говорите. Правда, меня когда-то выбирали в бюро, но теперь я не комсомолец. Я с вами на эту тему разговаривать не могу! — Он поклонился и хотел уйти.
— Подождите! — отчаянно вскрикнула девушка. — Не может быть, чтобы вы… Просто вы мне не верите! Я понимаю, я все понимаю, но прошу вас, проверьте меня! Проверьте, я докажу, докажу!.. — Она с мольбой протянула руки.
— Прощайте! — отвернулся Алеша, не в силах больше смотреть на нее. — Очень жаль, но вы ошиблись!
Он побежал, не оглядываясь, зная, что девушка смотрит вслед, и ненавидя себя в эту минуту. Человек всю душу выложил, а он… Провокация? Нет! У нее такие хорошие, правдивые глаза! Нельзя доверяться первому впечатлению, это так, но все равно не нужно было произносить ужасные слова: "Я больше не комсомолец!"
Алеша замедлил шаги, оглянулся. Шуры нигде не было. Ощущение, что он поступил неправильно, усилилось. Шумов готов был вернуться, попросить прощения у незнакомой девушки, но сдержал свой порыв, прошептав: "Погоди, Алеша! Ты же не имел права поступить иначе!
Если бы речь шла только о твоей жизни, тогда другое дело! Ты отвечаешь за судьбу целой организации, ты обязан быть предельно осторожным!.. Но в ближайшее время нужно проверить ее! Ведь она сама предложила это, и она права!.."
Алексей немного успокоился. Он увидел Шуру далеко впереди. Она часто оглядывалась, по-видимому не понимая, почему он медлит. Когда Алеша догнал ее, девушка тотчас же спросила:
— Ну что?
— Она меня, оказывается, знает!.. Хочет бороться с фашистами, просила связать ее с партизанами, — неохотно сказал Леша, чувствуя, что Шура вряд ли одобрит его решение. — А я ответил, что она ошиблась!
— Ты ее очень обидел! — помолчав, грустно прошептала Шура. — Я понимаю, нужна осторожность, но ведь иного человека сразу видно… Она не предательница!
— Я с тобой согласен! — покорно согласился Алеша, взяв Шуру под руку. — Мы-то ведь росли не в этом волчьем мире, где нужно друг друга бояться, а при Советской власти. Мы с детства привыкли верить людям и ждать от них добра, а не зла. Поэтому мы с тобой и мучаемся, что оттолкнули, может быть, хорошего человека. Но фашисты, Шурик, растлевают души. Они умеют это делать, понимаешь? И об этом приходится помнить. У меня самого на сердце кошки скребут. Но все-таки я думаю, что поступил правильно!..
Шура слушала Алексея и удивленно смотрела на его грустное лицо, смутно белевшее в темноте. Он говорил так, как мог сказать зрелый, много переживший мужчина. И тут ей впервые пришло в голову, что Алеша незаметно повзрослел и очень изменился. Она поняла, что он знает больше, видит шире и дальше, и почувствовала особенное доверие к нему. Он был другом детства, а теперь стал командиром, и Шура с радостью ему подчинялась…
Пустынная площадь, ярко освещенная луной, была похожа на театральную сцену, а посередине, точно огромная декорация, чернела церковь с колокольней, отбрасывая на мостовую густую, как тушь, тень. Время было еще не позднее, но жители попрятались, и на улицах можно было встретить только немцев, полицаев да вертлявых молодых людей и барышень, чересчур разговорчивых и вызывающе беззаботных. Появились и такие. Выползли из щелей, и непонятно было, где они скрывались прежде. Вернее всего, нигде не скрывались. Жили рядом. Все знали им цену, но не судили строго, а в тяжелый час они себя показали. Впрочем, справедливости ради надо сказать, что было их все ж таки очень мало, ничтожный процент!.. Но так как прочие жители не выходили из домов, то на улицах видно было только их.
— Смотри, Алеша, возле церкви часовой! — шепнула Шура.
— Я знаю! — ответил он. — На колокольне наблюдательный пункт! Хорошо, гады, устроились. Оттуда все окрестности — как на ладони! Я еще до войны лазил. Поджечь бы ее, я уже думал, да как мимо часового пробраться? Другого входа в церковь нет. И через окно не влезешь, узкие окна!