…В этот день все валилось из рук. Шумов ей не поверил! Он не захотел дать задание! Лида не могла допустить, что он сказал правду и действительно ни с кем не связан. У него было не такое лицо! А она-то так обрадовалась встрече, с таким нетерпением ждала, когда уйдет Соболь… Что же теперь делать? Последние дни, уходя домой, Лида всегда уносила под пальто немного медикаментов, которые в городе нигде нельзя было достать. У нее была мысль, что когда-нибудь, когда она свяжется с партизанами, все это пригодится. И несмотря на то, что разговор с Шумовым не оправдал ее ожиданий, Лида решила и сегодня захватить несколько флаконов со спиртом и йодом, пару бинтов и коробочку дефицитного сульфидина.
Озираясь, она вошла в предоперационную, торопливо открыла стеклянный шкаф и принялась совать за пазуху флаконы и коробочки, одновременно прислушиваясь к тому, что делается в коридоре. Скрипнула половица. Лида обернулась и едва не выронила медикаменты. В дверях стоял Марк Андреевич, лицо у него было странно смущенное, точно не Лида воровала лекарства, а его самого застали за этим неблаговидным занятием.
— Вы… Тоже пойдете домой? — выговорила Лида первую пришедшую на ум фразу, лихорадочно застегивая халат и тщетно пытаясь спрятать руку, в которой была зажата коробочка с сульфидином.
Соболь, отворачиваясь, чтобы не видеть эту коробочку и растерянное, с красными пятнами лицо Лиды, подошел к шкафу и принялся переставлять инструменты и лекарства. На девушку он не смотрел.
— Так… Я пошла, Марк Андреевич! — прошептала она.
— Ступайте! — ответил Соболь. Когда она уже была у дверей, он добавил: — Будьте осторожны. У вас взволнованный вид. Приведите себя в порядок. Надеюсь, вы взяли это не для продажи…
— Конечно, нет! — горячо ответила Лида, полная нежности к этому хмурому, замкнутому человеку. — Я взяла с другой целью! Я..
— Можете не объяснять! — ответил доктор. — Меня это не касается!
Лида благополучно миновала часового. Лицо у нее было такое испуганное, что первый же немец, который внимательно бы на нее посмотрел, непременно заподозрил неладное. Лиду спасло то, что она никого не интересовала. О ней вспоминали только в тех случаях, когда требовалось что-нибудь подать или принести.
Добравшись до дому, она стала с нетерпением ждать Иванцова. Хотелось поскорее рассказать о встрече с Шумовым и о том, какой, оказывается, Соболь хороший человек. Но Дмитрий не являлся. Наступила ночь, потом утро. Лида снова пошла на работу. Днем раздался взрыв, и на втором этаже вылетело несколько стекол. Раненые в панике вскочили с кроватей, подняли крик. Лида бросилась к окну. Над крышами столбом поднимался черный дым. Почувствовав локоть Марка Андреевича, девушка вопросительно взглянула на него.
— Церковь взорвали! — буркнул он. — Вместе с колокольней!
— Зачем? — хотела спросить Лида, но Соболь, предупреждая вопрос, продолжал:
— Говорят, там был наблюдательный пункт!
— Смело! — не удержалась Лида, и слабая улыбка осветила ее утомленное лицо. Доктор вдруг быстро пошел прочь. Оглянувшись, Лида увидела разъяренного Юнге и бросилась к койкам, бесцельно оправляя одеяла и передвигая фарфоровые посудины. Она смертельно боялась этого тощего, злого немца. Он, не заметив ее, пронесся по коридору в распахнутом халате, полы которого полоскались сзади, точно паруса.
Вечером по дороге домой Лида обратила внимание на необычное оживление на улицах. Возле домов толпились полицейские и немцы. По мостовой под конвоем вели заплаканных женщин и хмурых, сгорбленных стариков. Раздавались сердитые слова команды. Где-то со звоном разбивались стекла, кричали дети. Все это напомнило Лиде тот день, когда фашисты ворвались в город. Она поняла, что аресты жителей связаны со взрывом электростанции и церкви, и, охваченная тревогой за Дмитрия, поспешила домой. Несколько раз ее останавливали солдаты, но, взглянув на пропуск, отпускали. Иванцова не было. Лида вся истомилась, ожидая его, и уже хотела бежать в полицию. В полночь он явился.
Она сразу увидела, что Иванцов необычайно возбужден и как будто навеселе. Он швырнул на диван фуражку, шинель и, взъерошив волосы, подошел к столу, где Лида оставила ужин. Ужин этот был приготовлен из продуктов, принесенных Дмитрием. Девушка как-то не задавалась вопросом, хорошо или плохо то, что они питаются немецким пайком, но сейчас, глядя, как пресыщенно ковыряет вилкой в тарелке Иванцов, как кривятся его губы при виде холодных консервов, она подумала, что он, очевидно, уже поел там, в полиции. И ей показалось странным, как он мог там есть!..
— Сегодня ужасно много людей арестовали! — сказала Лида. — Наверно, из-за церкви? Что с ними будет?
— Выпустят! — снимая китель и вешая его на спинку стула, ответил Дмитрий. — А кое-кого, конечно, не выпустят. Найден главный виновник!
— Как! — ахнула Лида. Первая мысль, которая пришла ей в голову, была о Диме: раз арестован руководитель, опасность может грозить всем членам организации, а значит, и Иванцову. — И ты так спокойно об этом говоришь! Что же теперь будет? Кто он?
Иванцов сперва не понял причину ее тревоги и удивленно зачесал бровь, но сообразив, устало вздохнул:
— Ах, вот ты о чем! Нет, мне ничего не грозит. Успокойся.
— Как же не грозит, когда… Ведь его будут пытать!
— Он никого не выдаст! — мрачно ответил Дмитрий и с сердцем сунул кулаком в подушку. — Давай лучше спать ложиться. Я устал!
— Но кто же он, кто?
— Ты его не знаешь! — с досадой бросил Иванцов, стягивая сапоги. — Вообще, оставь меня в покое. Тебя это не касается.
Когда он лег рядом с ней, Лида ощутила запах вина. Зачем он пил? Да еще в такой день! Она инстинктивно отодвинулась, но потом спросила себя: "Я, кажется, на него рассердилась? Но за что? Он так измучился, что уже спит! Бедный!" И Лида тихонько, чтобы не разбудить, потерлась щекой о его грудь.
Но Иванцов не спал. Он лежал, не шевелясь, закрыв глаза, и мысленно проклинал Лиду и свою судьбу, связавшую его с этой женщиной, с которой он не может быть откровенным, потому что, узнав правду, она, несмотря на свою бесхарактерность, немедленно выгонит его вон… И он вынужден лгать… Лгать все время, каждую минуту, даже здесь, лежа в одной постели с ней! А как бы ему хотелось рассказать кому-нибудь о том, в какой тревоге провел он последние два дня, как под него подкапывался Лаенко и каким образом он сумел с ним расправиться! Ему было просто необходимо облегчить душу, выплеснуть ту страшную грязь, которая накопилась в ней. Точно такое же чувство заставляет профессионального убийцу после совершения преступления рассказывать о нем, смакуя подробности, в ресторане своему соучастнику или продажной женщине. Но Лида не была продажной. Она была честной советской девушкой, и Иванцову приходилось лгать. А лгать становилось все труднее. Все чаще хотелось ударить ее, избить, как избивал он многих, и закричать так, чтобы она побледнела, чтобы задрожала и упала перед ним на колени.
— Ты меня патриотом считаешь? С ума сошла! Я следователь полиции! Понятно? Я ненавижу вас всех, ненавижу лютой ненавистью!
Эти слова частенько вертелись на языке, и он сдерживался с трудом. Увидев, что Лида заснула, Иванцов встал, накинул на плечи китель и достал из шкафа бутылку водки. Отпив из горлышка половину, он закусил консервами и лег на диван. Комната закружилась перед глазами, настроение немного повысилось. "К черту! — пробормотал он. — Сейчас она еще помнит то, что ей в голову вдолбили в школе, но пройдет время, запоет по-другому. Советской власти не будет, значит, не будет и надежды на возвращение старой жизни. Тогда ей придется согласиться, что я был прав!"
Когда раздался взрыв, Иванцов был в полиции. Через несколько минут после взрыва раздался телефонный звонок. Услышав в трубке взбешенный голос фон Бенкендорфа, Иванцов вскочил, опрокинув стул.
— Слушаюсь! — сказал он. — Да, я сию минуту буду у вас!
Майор, расставив длинные ноги, стоял у окна. На следователя полиции не взглянул. Будто молот, упала фраза: — Если в течение суток виновник не будет найден, я вас расстреляю! Господин Лаенко давно предупреждал о вашем весьма нерадивом отношении к делу. Может быть, вы сами связаны с партизанами? Где гарантия, что это не так? Ступайте! В вашем распоряжении двадцать четыре часа!
— Слушаюсь! — ответил Иванцов. — Приказ будет выполнен!
Он выскочил на мороз без шапки, но не почувствовал холода. Он был весь мокрый от пота, волосы слиплись и свисали на лоб. Иванцов готов был грызть руки от ярости. Ну, погоди, Лаенко! Ты еще не знаешь Иванцова! План мести быстро сложился, не хватало лишь маленькой детали: партизана, который поджег церковь! Прежде всего нужно найти поджигателя! Эта была действительно только маленькая деталь, потому что Иванцов решил арестовать первого, кто попадется в руки. И пусть этот человек будет невиновен, как сам архангел, все равно! Какое это имеет значение!
Он бежал по городу, обшаривал взглядом дома, припоминая, кто живет в них, мысленно выбирая жертву, которая подошла бы по всем статьям. Возле парка он увидел маленький, покосившийся особнячок и остановился. Подошел ближе. На окнах висели занавески. Хозяева были здесь. Нехорошо улыбнувшись, Иванцов поспешил в полицию. Через полчаса легковой автомобиль, набитый полицаями, с воем пронесся по Любимову. Иванцов сидел рядом с шофером, покусывая губы. Лаенко стоял на подножке, размахивая пистолетом. Он, по обыкновению, был сильно пьян. И это было Иванцову на руку.
В домике жили супруги Крыловы. Обоим им было по шестьдесят с лишним лет. Петр Романович Крылов был известен в городе. Давно знал его и Иванцов. Старый коммунист, член большевистской партии с девятьсот второго года, Крылов участвовал в трех революциях, воевал с Деникиным и Колчаком, был на крупной партийной и советской работе, а когда состарился, приехал на родину, в Любимове, и, перейдя на пенсию, поселился в крохотном домике, который выстроил своими руками. Несмотря на плохое здоровье, Петр Романович не оставался в стороне от жизни города. Он был депутатом городского Совета, членом бюро обкома партии, часто выступал с лекциями перед молодежью, рассказывая о встречах с Лениным и Крупской, о революции и гражданской войне. Его жена работала в библиотеке парткабинета.