ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА
Толя Антипов шел по узкой, заваленной глубоким снегом, лесной дороге. На снегу отпечатались следы гусениц и автомобильных шин. Час тому назад мимо Толи к фронту прогромыхала немецкая моторизованная часть. Спрятавшись за деревом, Антипов сосчитал грязно-белые автомобили с брезентовыми кузовами, самоходные орудия, тяжелые танки. Солдаты сидели сгорбившись, тесно прижавшись друг к другу, словно примороженные. Когда улеглась искристая снежная пыль, Антипов отряхнулся и снова зашагал по колее.
На востоке, в той стороне, куда он держал путь, слышалась глухая канонада, напоминающая громовые раскаты. С каждым километром она становилась громче и отчетливей.
Толя шел уже давно. Из города он выбрался на рассвете и успел отмахать немало километров. Сумерки наступили не сразу. Сначала небо как будто посветлело, очертания сосен и елей стали более резкими. На дороге можно было разглядеть каждый комок снега, каждую веточку. Через несколько минут стало темно, точно над головой задернули плотный занавес.
Антипов не останавливался. Он и в темноте хорошо видел, да к тому же дорога была давно знакома. Она вела к деревне Черный Брод, к той самой, где он родился. Неподалеку от Черного Брода в лесу проходила сейчас линия фронта. Это оттуда доносились орудийные залпы и взрывы мин. Глухое село, о котором раньше знали немногие, с недавнего времени часто упоминалось как в советских, так и в фашистских военных сводках. Три раза оно переходило из рук в руки. Несколько дней назад на фронте наступило затишье. Командование советских войск подозревало, что немцы готовят на этом участке новое крупное наступление. Армейской разведке было поручено обследовать ближние немецкие тылы. Но разведчикам не удалось обнаружить больших скоплений войск и техники. Тогда решили прибегнуть к помощи местных партизан. Через Центральный штаб партизанского движения командование связалось по рации с отрядом Золотарева. В тот же день Юрий Александрович направил в район Черного Брода трех лучших разведчиков и одновременно дал задание любимовской комсомольской группе послать в прифронтовую полосу своих людей. После уничтожения электростанции, взрыва церкви и поджога склада с горючим Золотарев стал относиться к комсомольцам с полным доверием. Он теперь поручал молодым патриотам сложные и ответственные дела. Командир надеялся, что ловким, хорошо знающим местность ребятам скорее, чем взрослым, удастся, не вызывая подозрения у немцев, проникнуть в район предполагаемого скопления войск.
— Дело это нелегкое! — сказал Толе Афанасий Посылков, когда они встретились в Сукремльском овраге. — Но вы — хлопцы смелые, и мы на вас рассчитываем! Так и передай Орлу. А сейчас прощай. Спешить надо. Пару килограммов тола я принесу в следующую субботу. За донесение не беспокойся, доставлю в собственные руки товарища командира. Пойдем, Зина! Как ты, отдохнула?
— Ноги с непривычки стерла! — морщась, ответила Зина, сидевшая на поваленном стволе рядом с Шурой, которая пришла повидаться с сестрой. Густо валил снег, и фигуры людей расплывались в белой, непрозрачной мгле. Сняв разбитый валенок, Зина перевернула портянку и болезненно улыбнулась подошедшему Толе.
— Ну, как ты? — смущенно спросил Анатолий. — Настоящей партизанкой стала! Автомат под полой, граната за поясом! А загорела, прямо не узнать! — Его голос был насмешливым, но за улыбкой Толя прятал нежность, которая пронизала его, когда он увидел осунувшееся, измученное лицо любимой и ее маленькую, всю в ссадинах, белую босую ступню. Стесняясь Шуры и Посылкова, Толя так и не решился попрощаться с Зиной за руку и тем более поцеловать. Он долго смотрел вслед девушке, которая, не отставая от Афанасия, карабкалась вверх по скользкому откосу оврага. Обернувшись, Зина махнула рукой, что-то крикнула, но голос затерялся в неслышном, но густом шорохе падающего снега. Шура сочувственно прикоснулась к рукаву Антипова:
— Пора!
Они вернулись в Любимово. По пути Шура рассказала Анатолию то, что узнала от сестры, пока он беседовал с Посылковым. Жизнь в партизанском отряде была тяжелая. Спали в тесных землянках, согревались кострами, пища была однообразной и скудной. Не было хлеба, недавно кончилась соль. Одежда у большинства людей, так же как и обувь, пришла в негодность, но настроение у партизан бодрое, боевое. Ежедневно подрывники докладывают о выведенных из строя мостах, дорогах, телеграфных линиях. Во всех селах и деревнях образованы тайные комитеты содействия партизанам. Колхозники саботируют мероприятия оккупантов, уничтожают хлеб, чтобы не достался фашистам, мстят немецким прислужникам, старостам и полицаям. Немцы ходят, как по вулкану.
— Здорово! — вздохнул Толя. — Знаешь, Шура, я, честное слово, завидую Зине! Вот там люди действительно борются! А мы что!.. — И говоря так, он искренне считал, что диверсии, совершенные им вместе с друзьями, нельзя считать настоящим, серьезным делом…
Совещание в погребе у Жени в этот вечер затянулось допоздна. Решался вопрос, кого послать в Черный Брод и под каким предлогом. Положение осложнялось тем, что приказом коменданта жителям Любимова запрещалось под страхом расстрела выходить без особого разрешения немцев за городскую черту. Вот тут Толя и вспомнил про переводчика Кравцова.
Молодой, лет двадцати пяти, с интеллигентным, умным лицом и всегда грустными карими глазами, Кравцов молча присутствовал при допросах. Он был неразговорчив, замкнут, ни с кем не заводил знакомства. Никто не знал, откуда он родом, ночевал переводчик в здании комендатуры. Однажды поздно вечером, пробираясь по улице, Толя услышал жалобные, трогательно-беспомощные звуки скрипки. Один и тот же мотив, назойливо повторяясь, нагонял раздумье. Антипов приостановился. Вдруг струны, вздрогнув, гневно запели. Уверенные, сильные аккорды как бы смяли и отбросили прежнюю лирическую тему. Потом все стихло. В нижнем этаже комендатуры чернела открытая форточка. Стукнула рама, показалось бледное лицо переводчика. Он несколько раз глубоко вдохнул морозный воздух и скрылся. Толя потом часто вспоминал большие, грустные глаза, на секунду мелькнувшие в открытом окне.
— Кравцов может помочь! — сказал Анатолий. — Он достанет нужный документ!
— Нельзя доверяться незнакомому человеку только потому, что тебе понравилась его игра на скрипке! — сумрачно возразил Алеша.
Но Женя и Тоня поддержали Антипова. И тот наутро отправился в комендатуру. Он не вошел в здание, а слонялся возле крыльца до тех пор, пока на улицу не вышел Кравцов. Догнав переводчика, Толя негромко сказал:
— Помоги, друг, сделать хорошее дело!
— Какое дело? — спросил Кравцов, не останавливаясь и не глядя на Антипова.
— Дядька у меня живет в деревне Черный Брод! Недавно я известие получил, что заболел он. Лежит, помирает. Лекарства нужны, а где ж их там возьмешь! Я, понимаешь, достал медикаменты, вот хочу снести ему, да как из города выйти? Достань, друг, пропуск в Черный Брод! А я уж тебя отблагодарю. Могу оккупационными марками, а хочешь, сала принесу или хорошего табаку! — Последнюю фразу Анатолий прибавил по категорическому настоянию Алешки, который хотел, чтобы просьба выглядела совершенно невинной.
— Пропуск? — переспросил Кравцов, и его большие, грустные глаза задумчиво остановились на Толе. — Гм!.. Посмотрим. Зайди через пару дней!
Больше он не прибавил ни слова. Вечером Антипов рассказал о разговоре Алешке, а рано утром уже был возле комендатуры. Но он напрасно прождал весь этот и еще следующий день. Переводчик не показывался. За полчаса до комендантского часа Толя собрался идти домой, но почувствовал на плече руку и услышал голос:
— Держи!
Кравцов протягивал сложенную бумажку. Схватив пропуск, Антипов поспешно вручил переводчику триста марок. Кравцов внимательно посмотрел на него, но деньги, после некоторого колебания, взял. "Молодец!" — мысленно похвалил Толя, уверенный в том, что Кравцов свой человек. Для такой уверенности, впрочем, не было никаких оснований. Просто у Толи, как это иногда бывает, возникло внезапное и необъяснимое чувство приязни к незнакомому человеку.
… И вот он идет по заснеженной дороге, вглядываясь в черные стволы сосен и елей. Фронт уже близко. До Черного Брода осталось километров десять. В окрестностях Любимова Антипова несколько раз останавливали жандармы, но, проверив пропуск, отпускали. Толя нарочно оделся в рваную шубейку и огромные растоптанные валенки, чтобы не вводить в грех жадных до теплых вещей солдат. За пазухой был сверток с лекарствами, в кармане — клочок чистой бумаги и огрызок карандаша.
На этой бумаге Толя намеревался начертить план расположения немецких воинских частей и техники. Оружие он не взял. За пистолет фашисты расстреливали на месте, без разговоров. Да и не выручил бы сейчас пистолет…
Толя рассчитывал к полуночи добраться до Черного Брода. Он уже сильно устал и с трудом вытаскивал тяжелые ноги из снега. Вдруг между деревьями, в стороне от дороги, забрезжил огонек костра. Антипов замедлил шаги, но, разглядев, что у огня сидит лишь один человек, осмелел. С детства, еще в те дни, когда вместе с деревенскими ребятишками ставил силки на птиц, Толя привык бесшумно ходить по лесу. Он почти вплотную подобрался к костру и долго стоял, спрятавшись за деревом, с удивлением и любопытством разглядывая странного путника, освещенного багровым светом умело разложенного костра.
Это был мальчишка лет семнадцати с совершенно черным, закопченным лицом и огромными глазами, в которых отражалось пламя. Из-под бараньей шапки спускались на уши и шею иссиня-черные курчавые волосы. Тонкие, смуглые руки были протянуты к огню. В ушах мальчишки болтались большие круглые серьги, на ногах были хромовые, с белыми отворотами, сапоги, тонкую шею обматывал красный шелковый шарф. На снегу валялся рваный мешок.
Блестящим кривым ножом мальчишка отрезал от буханки ломти хлеба и держал их над костром, чтобы оттаяли. По яркому, своеобразному наряду Толя догадался, что перед ним цыган.