— Сиди здесь, я скоро приду!
— Куда? — схватил его за руку Антипов.
— К солдатам в блиндаж! Консервов выпрошу. А не дадут, украду! — оскалил зубы Коля и скрылся в темноте.
Анатолий, вполголоса выругав его, стал ждать возвращения. Но час проходил за часом, а Николай не появлялся. Уверенный, что с ним случилось несчастье, Антипов вылез из спального мешка и побрел по деревне, прислушиваясь к голосам, доносившимся из хат. Он сильно рисковал, так как ночью всякое хождение запрещалось. К тому же в подкладке был спрятан документ, который он был обязан передать в партизанский штаб. Но не мог же Анатолий бросить товарища на произвол судьбы!..
Николая нигде не было видно. Антипов уже хотел прекратить поиски, надеясь, что Авдеев все-таки вернется, но тут его внимание привлек сердитый мужской голос, что-то быстро говоривший по-немецки. Оглянувшись, он увидел солдата с автоматом, висевшим на шее. Солдат стоял перед дверью хлева, и разговаривал с кем-то, кто находился внутри. Толя еще очень плохо знал язык врага, но некоторые слова понимал и сумел уловить смысл отдельных фраз. Он понял, что в хлеве заперт Николай, и солдату приказано сторожить, а завтра утром будет устроен суд, и цыгана повесят за то, что он украл в блиндаже несколько консервных банок…
Часовой, по-видимому, усматривал в случившемся прежде всего комическую сторону. Тон его был укоризненным и даже добродушным. Путая русские слова с немецкими, он ругал Колю за то, что тот совершил кражу, и наставительно объяснял, что такой поступок не может быть прощен. Николая непременно должны повесить. Его повесили бы сегодня, но с ним желает поговорить офицер, который сейчас занят и освободится лишь к утру. И это, по мнению часового, было очень плохо, потому что теперь ему приходилось мерзнуть вместо того, чтобы спать в теплом блиндаже…
Анатолий отступил и спрятался за плетнем. Что же делать? Ах, Коля, Коля, что ты натворил! Он едва не произнес это вслух, но вовремя закусил губы. Подойти к сараю нельзя. Если часовой заметит, сразу поднимет тревогу. Как выручить друга?.. Напасть на немца? Но ведь Толя безоружен! И кроме того, разве он имеет право сейчас, когда собраны такие ценные сведения, поставить себя под удар? Ведь партизанский штаб, командование советских войск ждут донесения. Толя располагает данными о предстоящем крупном наступлении немцев. А если его схватят, погибнет не только он сам. Собственной жизнью он еще мог бы распорядиться так, как ему хотелось. Погибнет донесение!..
К чести Толи, нужно сказать, что он колебался недолго. Он же спал с Авдеевым в одном мешке, ел с ним из одной миски, делил все невзгоды. Он не мог, не имел права бросить цыгана на произвол судьбы! Ведь случись с ним самим что-нибудь подобное, Коля, конечно же, тотчас поспешил бы на выручку!
Антипов присмотрелся к солдату. Тот мало был похож на наглого вояку, которых в первые дни войны было немало в германской армии, С тех пор немцы изрядно обтрепались. Часовой явно был из запасных. Пожилой, сутулый, он тяжело шаркал по снегу огромными, как корабли, соломенными галошами, надетыми на сапоги. Толя впервые видел этот особенный вид "обуви", ставшей впоследствии печально знаменитой и обошедшей все киноэкраны. Она недавно была принята на "вооружение" фашистского воинства, жестоко страдающего от русских морозов…
Часовой опустил пилотку на уши, поднял воротник шинели, а руки засунул в рукава. В таком виде он напоминал спеленутую куклу, и Антипову пришло на ум, что с ним, пожалуй, нетрудно будет справиться. Но Толя находился в самом центре села. Кругом были немцы. С минуты на минуту они могли появиться на улице, выйти из дому, и надежда на благополучный исход дела при таких обстоятельствах была плохая.
И все-таки он решился, потому что другого выхода не было!
Прижимаясь к занесенному снегом плетню, Толя почти вплотную подобрался к солдату и, прыгнув на него сзади, обеими руками зажал ему рот. Неожиданно немец оказался крепким. Толе пришлось худо. Солдат яростно вырывался. С трудом удалось Антипову прижать его к земле. Часовой выпучил остекленевшие глаза и затих. Сдернув с него автомат, Толя на всякий случай еще стукнул фашиста прикладом по голове и, бросившись к сараю, сорвал замок вместе со щеколдой. Цыган стоял на пороге, прислушиваясь к возне за стеной, и, видимо, не понимая, что происходит. Увидев Толю, он остолбенел. — Быстрей! — прошептал Антипов. К счастью, повалил густой снег, в двух шагах ничего нельзя было увидеть. Ребята добрались до развалин и схватили свои узлы. Не разговаривали — не о чем было, да и некогда. Казалось, что лес близко, но пока добрались, насквозь промокли и дышали, разинув рты, как рыбы. В чаще пурга не так мела, зато по пояс провалились в снег. Идти было трудно, но они не останавливались, а поземка тут же заметала следы. Через час оба совершенно выбились из сил и упали в белую снежную перину. Гудели под ударами ветра деревья.
— Ты меня от смерти спас! Спасибо! — стуча зубами от холода и возбуждения, сказал цыган.
— Пожалуйста, кушай на здоровье! — ответил Толя, тяжело дыша и вытряхивая мокрый снег из валенка. — Как тебе немецкие консервы понравились? Еще попробовать не хочешь?
Николай вдруг вскочил и выругался длинно и замысловато. Лицо его исказилось. Антипов с удивлением смотрел на приятеля. Голос его стал визгливым, глаза закатились под лоб. Он проклинал немцев, и мать, родившую его на свет, и зиму с морозами, и свою судьбу. Он приплясывал перед Анатолием в исступлении, проваливаясь в снег и дергая себя за мокрые волосы, а потом так же неожиданно умолк, упал ничком и затрясся от рыданий. Толя растерянно погладил его по спине:
— Ну, что ты? Успокойся! Ведь жив остался!
— Я паразит! Плюй мне в глаза! — закричал цыган, схватив Антипова за плечи. — Я не хочу больше жить! Дай мне автомат, слышишь? Или сам застрели, как пса! Где моя молодость? Перед кем пляшу? А-а! — Он сорвал с шеи амулет и швырнул под ноги. — Немецкий раб, шестерка, вот кто я! — Он несвязно выкрикивал слова, давясь яростью, видимо, не в силах излить переполнявшие его бешенство и горечь и едва ли отдавая себе отчет в тех мыслях и чувствах, которые вызвали этот неожиданный стихийный взрыв. Антипов смотрел на него почти с испугом, подавленный глубиной и силой его горя.
— Погоди! — сказал он, наконец, считая, что теперь настал удобный момент для откровенного разговора. — Что ты о себе плачешь, как о покойнике? Ну, верно ты сказал, отняли у тебя фашисты молодость. Тебе бы теперь с девчатами плясать, невесту выбирать, а ты в волчьей шкуре под снегом спишь, немецкие консервы на совесть меняешь!
— Совесть? Зачем так сказал? У меня есть совесть, хоть я и цыган! — крикнул Николай.
— Цыган или туркмен — какая разница! Важно, что ты советский гражданин! Советский Союз твоя Родина, а ты ее защитил от врагов? Ты взгляни на себя! Здоровенный парень! Твои руки оружие могли бы держать, а ты мячиками балуешься! Русские люди бьются с фашистами, жизни не жалея, а ты? Чем ты хвалился, помнишь? "Немцы меня любят!" Знаешь, кому так к лицу похваляться? Предателям, для которых веревка намылена! — Анатолий слушал собственные горячие слова со странным чувством. Он был, пожалуй, удивлен, что у него так складно получается, и немножко смущен, выполняя эту, непривычную для него, роль агитатора.
— Я предатель? — тихо спросил Коля, и так беспомощно, по-детски вздрогнул его голос, что Антипову на мгновенье стало жалко товарища. Но он должен был довести до конца этот тяжелый и необходимый разговор.
— Предатель не предатель, но и честным человеком тебя нельзя назвать! — ровно, но твердо продолжал он, прикоснувшись к плечу Николая, словно желая смягчить резкость своих слов. — Ты только помни, еще все можно изменить. Хватит тебе быть немецким шестеркой!
— Погоди! — охрипшим голосом перебил его Авдеев, отодвинувшись от Толи. — Меня ругаешь, а сам? Почему со мной ходил?
"Ну, теперь уж надо все говорить!" — подумал Антипов и достал из кармана свои записи.
— Думаешь, правда мне сигареты немецкие были нужны? — усмехнувшись, спросил он. — Нет, брат! Пока ты фокусы показывал, я фашистские пушки считал. Вот здесь все записано, сколько фашисты батальонов в резерве держат, где танки спрятаны, где самоходные орудия! Все эти сведения я завтра в партизанский штаб передам, а оттуда о них сообщат командованию Красной Армии! Ты поверил, что мне и вправду судьба бродяги понравилась? Нет, брат, шагай шире! — Последние слова Толя произнес с невольной гордостью.
Цыган несколько минут сидел неподвижно, потом, вздохнув, надел шапку и, не глядя на товарища, пошел вперед, в лесную чащу.
— Стой, чудная голова! — догнал его удивленный Анатолий, с досадой подумав: "Час от часу не легче". — Ты что, обиделся? Рассердился?
Но голос Коли прозвучал почти робко:
— Я тебе мешаю, да? Я не буду мешать! Ты иди куда надо! Тебя ждут! Зачем меня спасал, время терял? Ты командир, военный человек, наверно партийный, а я, неграмотный цыган, какой тебе друг? Прощай, Толя. За то, что спас, я тебя отблагодарю! Слово цыгана — железное слово!
— Фу, тяжелый же ты человек! — вздохнул Антипов, удерживая Авдеева за рукав. — Ничего не понял! Вовсе я не командир! Обыкновенный рабочий, литейщик. Пойдем со мной, я тебя со своими товарищами познакомлю! Есть у нас настоящий командир. Орел его зовут. Ну? Пойдешь?
— В город? — спросил Коля, и глаза его заблестели, но тотчас же потухли. — Нет, не могу!
— Да почему не можешь? Что же ты, так в лесу и останешься? Немцы теперь тебя не помилуют! Спать вместе будем в сарае! Дружить будем, воевать вместе! Ну?
— Нет! — сумрачно ответил Авдеев и отвернулся.
— Как хочешь! — пожал плечами разочарованный и ошеломленный Анатолий. Ему никогда прежде не приходилось встречать человека с таким противоречивым характером. Он уже успел свыкнуться с мыслью, что приведет Николая в Любимове. И теперь стало досадно. Злился Толя главным образом на себя за то, что не сумел убедить цыгана. Но делать было нечего.