Пленных было, как успел сосчитать Круглов, около пятидесяти, из них больше половины тяжелораненых, с трудом державшихся на ногах. Здорового, не задетого пулей, не было ни одного. Немцы с автоматами расхаживали в голове и хвосте колонны.
Стояли без движения уже около часу. Никто не подавал команды. "В чем дело? — удивленно и тревожно подумал Круглов, у которого нестерпимо болела распухшая за ночь нога. — Почему нас никуда не ведут?"
Мороз усиливался. Лица раненых побелели. Многие в полуобморочном состоянии склонились на плечи соседей… Так простояли до темноты. Часовые уходили и возвращались, а красноармейцы не выдерживали и падали замертво. Их никто не поднимал.
Вечером пленных загнали в сарай. Пятнадцать человек остались лежать на снегу. Они замерзли. Их одеревеневшие, негнущиеся тела за ночь занесло снегом. Круглов кое-как держался благодаря тому, что под шинелью у него была надета меховая душегрейка. Но и он, с трудом переставляя тяжелые, будто чужие ноги, добрался до своего места в сарае и повалился на кучу заиндевевшей соломы. Мысли тоже как будто застыли. Он ни о чем не думал. Перед закрытыми глазами настойчиво возникала одна и та же картина: его дом; на крыльце, освещенном солнцем, сидит босоногий годовалый Мишенька. Во дворе, на скамейке, врытой в землю, в тени, отбрасываемой яблоней, белеет ситцевое платье Ольги. Она смеется и грызет румяное яблоко…
Из-под век выкатывались слезы, ползли по небритой щеке и превращались в хрустальные льдинки на воротнике шинели.
Круглов прислушивался к голосам красноармейцев. Одни стонали, другие тихо совещались. К счастью, к ночи стало теплее: стоило бы морозу продержаться до утра, немцы нашли бы в сарае лишь трупы. Круглов знал, что завтра их снова выведут на улицу. "Я погиб!" — спокойно и трезво сказал он себе и впал в забытье. Как будто во сне до него донесся голос, говоривший на ломаном русском языке:
— Кто есть командир — выходи!
Круглов открыл глаза. В дверях, светя фонариком прямо ему в лицо, стоял высокий немец в блестящем длинном плаще с капюшоном. Сержант встал и, наступая на ноги лежащим, побрел к двери. "Куда ты?" — испуганно сказал кто-то, и чья-то рука предостерегающе схватила его за шинель. Но он отмахнулся. Он шел, прихрамывая, навстречу своей судьбе. Было безразлично, что его ожидает. Лишь бы не оставаться в этой черной, ледяной могиле!..
В жарко натопленной избе за столом сидел немец в круглых роговых очках, в черном мундире и прихлебывал из металлического стаканчика дымящийся кофе. Круглов, шатаясь, прислонился к стене. От тепла его мгновенно разморило, руки и ноги стали, как ватные. Офицер подошел и с минуту всматривался в его опухшее, страшное лицо. Потом презрительно произнес несколько слов. Немцы, находившиеся в избе, громко захохотали. Круглов понял, что фашист оскорбил его, но не возмутился — тот имел на это право!..
Немецкий офицер предложил Круглову выступить перед микрофоном и призвать советских солдат бросить оружие и сдаться в плен. Круглов должен был рассказать о том, как хорошо живется красноармейцам в фашистском плену, как сытно их кормят, тепло одевают. За это офицер обещал отпустить его домой. Домой?! Круглов с трудом удержался от слез. Ему предлагали счастье, но такую цену нельзя было уплатить! Круглов не колебался ни секунды. Он тут же понял, что выступить по немецкому радио, значит искалечить жизнь Ольге и Мишеньке. Ее будут презирать, как жену предателя. И главное — он все равно никогда не увидит их. Круглов решил отказаться. Он прекрасно понимал, что отказ равносилен смертному приговору. Но ему легче было умереть, чем искалечить жизнь женщине, которую он страстно и нежно любил!
Немец, вытянув худую шею, ждал. Круглова бросило в жар. Значит, смерть? Но напряженно работавший мозг подсказал выход. Круглов откашлялся и слабо улыбнулся. Офицер поощрительно кивнул. И тогда Круглое сиплым, простуженным шепотом, который едва можно было расслышать в двух шагах, произнес:
— Я сделал бы это. Мне все равно. Но я охрип. У меня хроническая болезнь гортани. Вы сами видите, как я говорю! — Он развел руками, стараясь, чтобы жест получился правдоподобным.
Фашист ударил его по лицу. Круглов, ослабевший от голода и потери крови, не устоял на ногах. Когда он упал, офицеры вскочили из-за стола и стали его избивать. Через несколько минут лицо Круглова превратилось в кровавую маску, дыхание остановилось от сильного удара носком сапога под ложечку. Он потерял сознание.
Очнулся он в сарае. Ефрейтор Дробот наклонился над ним.
— Ну что? — сочувственно спросил он.
— Хотели, чтоб я по радио выступил, сволочи! — прошептал Круглов.
В полдень пленных вывели на улицу, построили и повели в поле. Все были уверены: на расстрел. В колонне осталось не больше тридцати человек. Оборванные, с почерневшими, обмороженными ногами, красноармейцы с трудом шли. Немцы-конвоиры, закутанные в женские платки, дрожа от холода, немногим отличались от пленных.
Проваливаясь в снегу, кое-как выбрались на дорогу. Начальник конвоя, толстый, грузный фельдфебель, по-русски предупредил, что отставших ждет смерть. Их будут расстреливать.
…То, что Круглов все-таки остался жив, было чудом. Но это чудо объяснялось очень просто. Его отказ выступать по радио внушил к нему уважение. Красноармейцы увидели в нем командира и, верные воинскому долгу, старались выручить его из беды. Они помогали ему идти. Сменяя друг друга, они поддерживали его, подставляя свои плечи. И когда Круглов окончательно ослабел и стал спотыкаться, а фельдфебель, выразительно поглядывая на него, вытащил из кобуры парабеллум, Павел Дробот и какой-то незнакомый красноармеец, не сговариваясь, скрестили руки и понесли сержанта. Сами раненные, слабые, они тащили его до тех пор, пока Круглов отдохнул и смог кое-как продолжать путь.
К вечеру колонна вступила в деревню, которой, казалось, не коснулась война. Хаты были не разрушены. В окнах мирно теплились огоньки. Пленных поместили в деревянной, холодной церквушке. Это была Платоновка. До войны здесь находился заводской однодневный дом отдыха. От Платоновки до Любимова было четырнадцать километров. Как близко и как в то же время далеко был Круглов от родного дома!.. Он лег на деревянный пол, показавшийся ему теплым и даже мягким, и мгновенно заснул, будто провалился в черную яму.
Круглов пришел в себя оттого, что кто-то осторожно, но настойчиво тормошил его за плечо. Открыв глаза, он увидел Дробота.
— Скорей, сержант! — прошептал Павел. — Скорей! Мимо Круглова в открытую дверь церкви выбегали, прихрамывая, красноармейцы. В первую секунду Круглов подумал, что немцы выгоняют пленных на улицу, но его удивило лицо ефрейтора, странно радостное и красное от возбуждения.
— Просыпайтесь же! — нетерпеливо крикнул Дробот и побежал к выходу.
Еще не понимая, что произошло, Круглов вышел на крыльцо. Он увидел двух незнакомых парней с автоматами, а на ступенях труп немецкого часового. Между лопатками у солдата торчала рукоять ножа. Красноармейцы, пригнувшись, пробегали мимо парней, а те негромко командовали:
— Сразу за кладбищем лес! Все в лес!
Дробот заглянул в лицо юноше и тихо проговорил:
— Спасибо, браток! Ты, случаем, не любимовский?
Тот с досадой отвернулся, махнул рукой, и ефрейтор скользнул в кладбищенскую калитку. Догнав его, Круглов плачущим голосом сказал:
— Боже мой!.. Павел!.. Мы спасены!
— Погоди! — сдавленно отозвался Дробот, мягко ступая по снегу разбитыми сапогами. — Нам еще путь далекий! Ты, инженер, не отставай!
Через полчаса они собрались на поляне. Из деревни слышались выстрелы. Красноармейцы, тяжело дыша, переглядывались. Их было четырнадцать.
Остальные остались в церкви. Грозно шумели деревья. Голубоватый снег искрился под слабым светом ущербной луны. Мороз шершавой рукой хватал за уши. Дробот тревожно сказал:
— Где ж они, те хлопцы, спасители наши? Куда мы без них, разутые, раздетые, денемся?
Не успел он договорить, как парни, точно услышав призыв, бесшумно появились на поляне. Один из них, рослый, в очках, откашлялся и взволнованно сказал:
— Поздравляю вас, товарищи, с освобождением… А теперь нужно спешить. Немцы всполошились.
Не ожидая ответа, он вместе с товарищем, которому на вид было лет четырнадцать, зашагал в чащу. Красноармейцы гуськом последовали за ними, не задавая вопросов, стараясь не задевать обледеневшие ветки. По-прежнему помогали друг другу, тащили на руках тех, кто не мог идти. Но таких осталось немного. Тяжелораненые уже отстали раньше, погибли по пути в Платоновку, не вышли из церкви. А у остальных на свободе сил прибавилось.
Тусклый, поздний рассвет беглецы встретили в глубокой лощине.
— Сукремльский овраг! — сказал Дробот, подпрыгивая и растирая уши.
Истощенные, уставшие люди присаживались на снег. Юноши спрятали автоматы под телогрейки и подошли к Дроботу, который, как им показалось, пользовался наибольшим авторитетом среди военнопленных.
— Придется здесь до завтра переждать! — сказал юноша в очках. — Утром мы раздобудем одежду, еду. Возможно, сумеем переправить к партизанам. Но дело в том, что сами мы дороги не знаем. Нам нужно сначала кое с кем встретиться. Мы понимаем, что очень тяжело ждать раздетым людям на морозе. Но другого выхода нет. В город вам идти нельзя. Там полно немцев. В общем, вот такое положение!
Красноармейцы переглядывались, собравшись в кружок.
— И так пропасть, и эдак гибель! — пробормотал кто-то. — Мы ночи не переживем!
— Баста! — перебил Дробот. — Все грамотные! Ступайте, хлопчики! Мы вам верим. Дождемся!
— Тогда вот что, товарищи! — подумав, оживился парень в очках. — Возьмите на всякий случай наши автоматы, а то ведь вы совсем безоружные. И разведите костер. С костром не замерзнете. А огонь видно не будет. Овраг-то глубокий.
— Другое дело! — произнес красноармеец, который тащил Круглова. — Так-то мы и вправду не пропадем! Эх ребятишки, ребятишки! Откуда ж вы такие взялись? Кто вас послал?