— До свиданья! — сказал он хозяйке. — Уезжаю с ночным поездом. В Свердловск, на завод. Я там работаю. Телеграмму получил. Велят срочно возвращаться…
Выстояв в очереди, Петров купил билет в мягкий вагон, сдал чемодан в камеру хранения и сел в зале ожидания у всех на виду. Когда прибыл поезд, вошел в купе, велел проводнику постелить постель, а сам выскользнул в другую дверь, пролез под вагоном и побежал по шпалам, спотыкаясь, рискуя разбиться о рельсы. Рассвет он встретил на шоссе, в горах. Весь день шагал под палящим солнцем, потом, не выдержав, сел в автобус, который привез его в Сухуми. На утро Петров на катере плыл в Батуми и там пять дней бродил по узким, кривым улочкам, заходя в чайные и закусочные и заговаривая с подозрительными людьми, боявшимися дневного света. Наконец, нашел того, кто был нужен.
…Они сидели друг против друга на вытертом коврике, подогнув ноги по восточному обычаю, в темной конуре на корме огромной баржи. Петров, за последние дни отощавший до неузнаваемости, с огромными лихорадочно блестевшими глазами и черными ввалившимися щеками, жадно затягиваясь, курил папиросу, набитую ядовитой зеленой травой — высушенной коноплей, — которую на Востоке называют "планом". Это разновидность среднеазиатского гашиша, довольно сильный наркотик, к которому прибегают люди, желающие забыть о своих горестях и пару часов пожить в призрачном мире дурмана. Собеседник Петрова, смуглый, с лохматыми бровями и орлиным носом абхазец или азербайджанец, одетый в грязную, старую черкеску и фетрозую шляпу, лениво, прикрыв глаза, цедил:
— Я переведу. Почему не перевести. Дорого будет стоить!
— Сколько? — спросил Петров.
— Пять тысяч! — помолчав, сказал абхазец.
— Хорошо! Когда пойдем?
— Сейчас! — легко вскочил на тонкие ноги мужчина. — Путь длинный, длинный! Шибко трудный. По горным тропам ходить можешь? Где козел боится, ты не боишься? Голова не кружится?
— Не боюсь! — мрачно ответил Петров. — А пистолет мне дай сейчас, иначе никуда не пойду. Знаю я вашего брата!
— Шибко хитрый человек! — прищурился абхазец. — Зачем обижаешь? Ты покупаешь, я продаю. Тебе в Турцию надо, я тропинку знаю! Чего еще? На, держи! Бьет на двести шагов без промаха.
— Да уж не беспокойся, не промахнусь! — проворчал Петров, пряча в карман пистолет ТТ и обойму патронов.
Ночью они вышли из города и через три дня оборванные, усталые залегли на каменистом плато, потрескавшемся от жары и лишенном растительности. Плоскогорье круто обрывалось. Внизу змеилась речушка, быстрая, как ртуть.
— Турция! — коротко сказал абхазец. — Деньги давай. Сейчас там будем.
Петров вынул из кармана пачку сторублевок и пересчитал.
— На!
Он тяжело дышал. Не верилось, что через полчаса будет в безопасности — навсегда! Они гуськом стали спускаться по узкой тропинке, Петров впереди, абхазец сзади. Обернувшись, Петров увидел, что проводник нагнулся и, кряхтя, снимает узкий сапог:
— Иди, иди! Там, на берегу жди. Не останавливайся.
Нельзя! Я сейчас…
Петрову показалось, что абхазец прячет глаза. Сделав несколько шагов, он услышал шорох, сухое щелканье и тут же, поняв в чем дело, ничком упал на землю. Грохнул выстрел, над головой, задев волосы, просвистела пуля. Вскочив, Петров спрятался за камень. Проводник хладно- кровно целился из пистолета. Петров достал из-за пазухи свой ТТ и плавно нажал курок. Абхазец, не вскрикнув, свалился на камни. Когда Петров наклонился над ним, он был еще жив.
— Что ты сделал? — спросил Петров. — Куда завел?
— Там Турция? Отвечай!
— Нет! — прошептал проводник, прикрывая глаза. — Не убивай!
— Где граница?
— Не здесь… В другой стороне. Далеко… Не убивай!
— Собака! — сказал Петров и два раза выстрелил абхазцу в голову.
Потом закрыл лицо руками и заплакал. Он стонал от бессильной злости и размазывал по небритым щекам слезы и грязь. Обшарив труп и вытащив деньги, отправился в обратный путь.
Через несколько дней он купил билет на поезд до Москвы и лег на верхнюю полку. Забившись в угол, следил за пассажирами затравленным полубезумным взглядом. Он не знал, почему выбрал Москву и что будет там делать. Хотелось, чтобы все поскорей кончилось.
В Москве он вышел на перрон и увидел молодого человека в белых брюках. Петров не удивился, поставил чемодан на платформу и криво усмехнулся. Молодой человек, расталкивая толпу, направился к нему. Петров бросился бежать. Но бежал, как во сне, нехотя, с трудом переставляя ноги. Молодой человек схватил его за плечо и закричал:
— Граждане! Помогите! Это убийца, палач! Я жил с ним в одном городе!
Петров рванулся, но увидел множество людей, сомкнувшихся в кольцо, и понял, что настал конец…
ПЕРВАЯ ГЛАВА
Семен с гордостью смотрел на отца. Иван Кондратьевич Шумов, взобравшись на верстак, произносил речь. Его низкий, чуть хриплый голос звонко раскатывался под стеклянной крышей механического цеха. Он стоял, одной рукой держась за узкий кожаный пояс, стягивавший русскую вышитую рубаху, другую с силой выбросив вперед. Толстые пальцы, черные от въевшейся в кожу металлической пыли, сжались в кулак, лохматые брови сдвинулись, светлые волосы, в которых была незаметна седина, упали на лоб. Вокруг верстака сгрудились рабочие. Их лица были хмурыми. Они молчали. Сквозь распахнутые окна в цех врывался холодный ноябрьский ветер и брызги дождя. Серое небо словно придавило землю. По воздуху носились желтые листья, которые прилипали к крыше, окнам. В цехе, без того сумрачном, становилось темно.
Семен приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть отца. Ему было велено не отходить от двери и следить, чтобы посторонние не проникли в цех, но парень забыл о поручении, увлеченный горячей, взволнованной речью.
— Настал решительный час, товарищи! — говорил Иван Кондратьевич. — Раньше мы боролись с хозяевами с помощью забастовок. Мы требовали частичных уступок. Сегодня пришла пора взять власть в свои руки! Вот тут товарищ приехал из Питера. Вы его слышали. Восставший народ штурмом захватил Зимний дворец. Временное правительство полетело к черту! Теперь у нас есть правительство — Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов! Пора и нам подниматься. Городок наш не шибко большой, но и у нас должна быть Советская власть! Помощи ждать неоткуда, кругом, сами знаете, Брянские леса. В такую пору сюда ни пройти ни проехать! Значит, обойдемся своими силами. Директор месяц тому назад вытребовал роту солдат для поддержания порядка. Кроме них, в городе расквартированы казаки. Добровольно они оружие не сложат. Придется заставить! Предлагаю создать рабочую дружину, к солдатам послать агитаторов, казаков разоружить, господ офицеров взять под арест, а директора господина Загрязкина на завод не пускать!..
— Правильно! — закричал стоявший рядом с Семеном молодой парень, одетый в домотканую куртку. Он рукой пригладил белые, как лен, волосы и возбужденно сказал Семену: — Здорово твой батька заворачивает!
— Погоди, Иванцов! — отмахнулся Семен. — Дай послушать!
Егор Иванцов недавно пришел из деревни. Его отца убили на германском фронте, хозяйство порушилось, вот он и решил стать рабочим. Но заводская наука давалась нелегко. Парню поручили несложное дело: убирать из цеха стружки и на тачке вывозить во двор, однако и с этой работой Иванцов справился не сразу. Он избегал подходить к станкам, скрежет подъемных кранов приводил его в ужас. Светло-голубые, наивно-хитрые глаза Иванцова с любопытством и скрытым неодобрением присматривались к чуждой для него обстановке. Ему здесь явно не нравилось. Он и внешне отличался от других молодых рабочих. Одевался чище, опрятнее, подстригал волосы по-деревенски, в скобку. Вина не пил, деньги, которые выдавали в получку, прятал, а питался кое-как. Был себе на уме, но хотел, чтобы его считали простодушным. С лица Егора не сходила глуповатая улыбка.
— Довольно мы терпели на своей шее кровопийцу-хозяина! — закончил выступление Иван Кондратьевич и спрыгнул с верстака. — Пора господину фон Бенкендорфу убираться ко всем чертям вместе с акционерами и членами правления. Завод принадлежит тем, кто трудится!
— А как с землей будет? — крикнул Егор Иванцов.
— Тише ты! — с досадой толкнул его в спину Семен. Но Иван Кондратьевич поднял руку:
— Вопрос важный! Насчет земли может пояснить товарищ из Питера! Впрочем, могу и я ответить. Есть декрет, подписанный товарищем Лениным. Вся земля навечно и без выкупа переходит к трудящимся. Кончилась райская жизнь для господ помещиков. Пускай теперь сами за плугом походят!
Рабочие зашумели, послышался смех. Иванцов задумался и отошел в сторону.
— Семен! — крикнул Иван Кондратьевич. — Посторонних в цехе нет?
Все обернулись к парню. Он смущенно ответил:
— Никто не проходил!
— Тогда слушайте меня, товарищи! — понизил голос Шумов. — Сегодня ровно в полночь соберемся за Сукремльским оврагом. Там дружинникам будет выдано оружие. О дальнейших действиях договоримся на месте. А сейчас — за работу! Завод теперь принадлежит нам. Скоро начнем изготовлять не то, что угодно фон Бенкендорфу, а то, что нужно для рабочего класса!
Он заговорил с приехавшим из Петрограда металлистом-путиловцем. Семен подошел ближе, стараясь не пропустить ни слова.
Отец и сын были похожи друг на друга. Оба коренастые, широкоплечие, со светлыми, вьющимися волосами, только Иван Кондратьевич покряжистее, лицо изрезано морщинами, а большие руки покрыты мозолями. Семен же, розовощекий, с пухлыми, детскими еще губами и мягким подбородком, напоминал молодой дубок, жадно тянущийся к свету. Иван Кондратьевич тридцать с лишним лет простоял у слесарных тисков. Перебравшись в конце восьмидесятых годов из голодающей деревни в Москву, он поступил на завод Михельсона, откуда вскоре был уволен за участие в забастовке. И начались мытарства. Вместе с семьей и нехитрым скарбом он перебирался из одного города в другой, работал в лабазе, на речной пристани, в железнодорожных мастерских. И всюду, не желая мириться с несправедливостью, он отстаивал свое рабочее, человеческое достоинство. За "крамолу" Шумова много раз арестовывали. Он ночевал в полицейских участках, его избивали, над ним издевались. Но это не могло сломить смелого, гордого человека.