— Скорее, в больницу! — прерывисто крикнул Шумов, распахнув дверцу.
— Семен Иванович! — изумленно ахнул сидевший за рулем мужчина. — Что… случилось?
Вглядевшись в полумрак кабины, Шумов узнал Романа Евгеньевича Лисицына.
— Сердечный припадок, — коротко ответил Семен Иванович. — Скорее!
Лисицын выжал педаль до отказа. "Виллис" летел по безлюдной улице, как пуля. Мелькали желтые и белые пятна окон, под шинами взвизгнул асфальт набережной. Далеко внизу, за узорчатыми чугунными перилами, замелькала грязно-белая гладь Волги. В открытое окно пахнуло холодом. Лед грохотал, как артиллерийская батарея. Роман Евгеньевич увеличил скорость до предела. Пронзительно взвыл мотор. Через несколько секунд "виллис" остановился возле белого, с колоннами, здания городской больницы; Лисицын выскочил из кабины и помог Шумову внести Любовь Михайловну в ярко освещенный вестибюль. Навстречу им уже спешили люди в белых халатах. Женщину осторожно уложили на носилки и унесли.
Семен Иванович и Роман Евгеньевич сели на скамью в пустынном белом коридоре, где слабо пахло вымытым полом и карболкой. Они долго молчали, затем Лисицын робко притронулся к плечу соседа:
— Семен Иванович, дорогой, может быть, нужно профессора вызвать? Я бы смог… У меня есть связи… Хотите, я позвоню в военный госпиталь, там работает известный специалист по сердечным болезням, член-корреспондент Академии наук… Он мой знакомый… Он обязательно приедет… Хотите, Семен Иванович?
Голос у Лисицына был виноватым, и весь он показался Шумову каким-то жалким, придавленным, несмотря на внешне благополучный и преуспевающий вид.
— Не надо, — покачал головой Семен Иванович. — Подождем, что врачи скажут… Где вы теперь работаете, Роман Евгеньевич? Почему ушли с завода?
Вопрос этот, казалось, застал Лисицына врасплох. Он несвязно ответил:
— Я давно хотел вам рассказать… Такая штука получилась…
Он путано и многословно объяснил, что устроился в местное отделение Спецторга, зарплата неплохая, он доволен своей жизнью. Почему он уволился с завода, Лисицын так и не сказал. Шумову было ясно, что инженер что-то не договаривает.
Встреча со старым товарищем была для Романа Евгеньевича неожиданной и мучительной. Он готов был на все, лишь бы избежать ее, но не мог же он проехать мимо, увидев человека в несчастье… Лисицын не сказал Шумову, что уйти с завода его заставил страх, тот самый страх, который не давал ему покоя в Любимове…
Побег Женьки как бы оглушил инженера. Днем и ночью он думал о сыне, и перед его воспаленными глазами возникали картины, одна страшнее другой. То ему казалось, что Женька угодил под поезд, и его окровавленное, искалеченное тело осталось под насыпью, то представлял, как сын попался фашистам, и те, обнаружив у него комсомольский билет, повели Женю на расстрел…
Приехав в Саратов, инженер с головой погрузился в работу. Ему некогда было переживать. Он не имел времени для того, чтобы подумать о себе. Мозг его был занят разгрузкой вагонов, расстановкой станков, организацией производства. Но все время где-то в сокровенном уголке души теплилось сознание того, что он, наконец, в безопасности! Война с ее ужасами теперь так далеко! Он даже стал следить за собой, вовремя бриться и через день менять галстуки. Но вскоре снова появился страх!..
Это произошло в тот день, когда он узнал, что назначен начальником отдела технического контроля. Роман Евгеньевич сначала обрадовался. Новая работа показалась гораздо спокойнее, а оклад оставался прежним. Но в тот же вечер в голову пришла мысль, от которой он побледнел. Исполняя должность заместителя главного инженера, он имел право на броню, пользовался отсрочкой от призыва в армию. Теперь он будет лишен этой привилегии. А это значило, что работать на заводе оставалось считанные дни. Его призовут в армию, а на это место найдут женщину, или старика. Разве мало бывало таких примеров?
Забыв про ужин, Лисицын помчался к начальнику отдела кадров, с которым был в приятельских отношениях, и, сидя у него в гостях за стаканом чаю, осторожно расспросил. Да, действительно, начальник отдела технического контроля по штату не был забронирован. Все было ясно!
Утром на улице Лисицын встретился со своим товарищем по институту Добряковым, который работал заместителем начальника Спецторга. Выслушав сбивчивый рассказ Лисицына, Добряков внимательно посмотрел на него и медленно сказал:
— Могу я помочь тебе. В Спецторге есть вакантная должность начальника отдела. Тебе будет предоставлена отсрочка от призыва… Но я не узнаю тебя, Роман! Ты всегда казался мне честным, порядочным человеком… Как же ты изменился! Ты был моим другом, поэтому я выручу тебя, но уважать тебя я уже не смогу… Я работаю здесь, в тылу, потому что меня заставили… Сколько раз я ходил в военкомат и просил, чтобы мне позволили быть там, где сейчас находятся все настоящие мужчины… Меня тяготит эта спокойная тыловая обстановка… А ты… Ты дрожишь за свою шкуру, как последний трус!.. Прости меня за грубость, но я обязан был это сказать… А теперь, если хочешь, запиши мой адрес. Приходи завтра прямо в отдел кадров. Оформляйся.
По лицу Добрякова Лисицын видел: тот надеется, что Роман Евгеньевич откажется. Инженер понимал, что согласиться — это значит навсегда потерять уважение Добрякова. И все-таки он пробормотал:
— Хорошо, я приду… Я приду завтра…
— Прощай! — сухо кивнул Добряков и, круто повернувшись, ушел, не подав Лисицыну руки.
…И вот инженер стал служащим Спецторга.
Роман Евгеньевич первую неделю был доволен, потом в голову ему начали приходить странные, неожиданные мысли. Он отгонял их, а они снова появлялись и лишали его душевного равновесия. Совесть его была неспокойна. Инженер убеждал себя, что ничего плохого не совершил. Ведь он ничего не украл, никого не обманул и остался честным. Но Лисицын не мог обмануть себя этими рассуждениями. Ему казалось, что все понимают, зачем он ушел с завода.
Тогда Роман Евгеньевич решил заглушить неприятные мысли работой. Он до рассвета засиживался в Спецторге, вникая в тонкости сложной торговой профессии, привел в идеальный порядок документы, подшил в новую папку накладные и строго- настрого приказал секретарше пропускать к нему всех посетителей без доклада. Он был приветлив и любезен с подчиненными, и вскоре в отделении сложилось мнение о нем, как об обаятельном, душевном человеке. Но никто не знал, что, отдавая силы новому делу, Лисицын в то же время, тосковал о заводе и чувствовал себя чужим в коллективе торговых работников. Если прежде, подавляя страх, он утешался тем, что в тылу приносит пользу
фронту, то ныне его еще угнетала бессмысленность того, чем он занимался. Роман Евгеньевич прекрасно сознавал, что в Спецторге могли бы обойтись без него.
…Обо всем этом Лисицын умолчал, рассказывая о себе Шумову. Его лицо покрылось красными пятнами. Он старался не глядеть на товарища. Эта встреча мучительно всколыхнула со дна его души все мысли, которые он хотел запрятать поглубже. Он ясно понял в этот момент, что дальше так продолжаться не может. Ему был нужен лишь небольшой толчок, чтобы он покинул опостылевшую, унижающую его работу и освободился от страха навсегда. Но событие, заставившее его снова стать человеком, произошло гораздо позже…
— Как долго они не идут! — сдавленно произнес Шумов, не отрывая взгляда от белой стеклянной двери в конце коридора. В этот момент дверь распахнулась, высокий врач в халате и маленькой шапочке, вытирая руки полотенцем, подошел к Семену Ивановичу и сказал:
— Вы можете отдыхать. Опасность миновала. Ваша жена будет жить. Несколько дней ей придется пробыть здесь.
— Спасибо, доктор! — вырвалось у Шумова, плохо со- знававшего, что говорит врач. А тот внимательно посмотрел на него и прибавил:
— Причина приступа: истощение нервной системы, переутомление, бессонница. Вы должны следить за здоровьем жены. Сердце у нее слабое!
— Да, да! — виновато сказал Семен Иванович. Выйдя на улицу, Шумов и Лисицын распрощались.
Когда Семен Иванович взглянул на часы, висевшие у входа, оказалось, что прошло пятнадцать минут. А показалось, целые сутки!.. Семен Иванович обедал в полдень, но есть не хотелось. Только чуть-чуть тошнило. У него был свой ключ, но едва он прикоснулся к замочной скважине, как дверь распахнулась. Перед ним вырос зубной врач Гуревич. Круглые, с толстыми выпуклыми стеклами, очки сердито поблескивали.
— Здравствуйте, дорогой сосед! — вежливо и сухо сказал он. — Рад вас видеть. Мне неприятно это говорить, но я очень недоволен. Да, да, я даже некоторым образом удивлен. Такая культурная, интеллигентная женщина, как ваша жена, забыла элементарные правила поведения в общественных местах!
— Что? — переспросил Шумов. Он ничего не понял.
— Уважаемая Любовь Михайловна сегодня утром на моей электрической плитке варила кашу. В конце концов я не такой уж собственник! И если вам так трудно пойти на базар и купить плитку, я ничего не имею против! Но она ушла, не выключив штепсель! И спираль перегорела! Я вообще не понимаю, почему не возник пожар! — Голос у зубного врача был тонкий, до тошноты корректный и очень ехидный. Но Семен Иванович только сказал:
— Любовь Михайловна в больнице!
— Что вы говорите! — опешил Гуревич и замолчал. Он снял очки и спрятал их в карман. Его вытянутое лицо сразу стало растерянным. — Позвольте, ведь еще сегодня утром… Боже мой, простите меня, Семен Иванович! Но что с ней?
Шумов, не ответив, прошел в свою комнату. Не раздеваясь, сел, уронил руки. Но через минуту появился зубной врач. Он поспешно зажег свет и поставил на стол банку с вареньем и эмалированный чайник. С багровым от стыда лицом он хлопотал вокруг стола, расставляя чашки, и по-прежнему тонким, но уже совсем иным, сочувственным голосом приговаривал:
— Сейчас мы с вами чай будем пить! Не сердитесь, ей-богу! Я погряз в мелочах. Это противно, я сознаю. Что со всеми нами делает война!.. Любовь Михайловна прекрасная, редкая женщина. У нее сердечный припадок, вы говорите? Дорогой мой, у меня тоже больное сердце, у меня, черт возьми, грудная жаба, но я надеюсь прожить еще пару десятков лет!.. Все будет хорошо, не позволяйте ей только переутомляться!..