Семен Иванович слушал, и его сердце оттаивало, становилось легче; несчастье уже не казалось ему непоправимым. "Ведь, если разобраться, неплохой человек!" — подумал Шумов о зубном враче и, вздохнув, покорно сел к столу…
ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ГЛАВА
С грохотом задвинулась дверь товарного вагона. Стало темно. Громко заплакала какая-то девушка. Воздух был спертый, пропитанной едким запахом аммиака. Крохотные окна, загороженные снаружи фанерными щитами и оплетенные колючей проволокой, совсем не пропускали света. Со всех сторон раздавались стоны, всхлипывания, безутешные рыдания.
Римма Фокина стояла в неудобной позе, приподнявшись на цыпочки и вытянув руки по швам. Ее так сильно прижали к стене, что не могла вздохнуть. Римма давно перестала ощущать собственное тело. Руки и ноги затекли. Упершись локтем в чью-то горячую, мокрую от пота спину, девушка попыталась пошевелиться, но не смогла. Лицо было красным от духоты и напряжения, косынка упала, и волосы лезли в глаза. Но она была лишена возможности поднять руку, чтобы убрать их.
В вагон немцы набили шестьдесят человек. Закрывая дверь, они избивали девушек прикладами и шомполами, требовали, чтобы те потеснились. Некоторые были в обмороке, но не падали, а стояли, сжатые со всех сторон соседями. Римме наконец удалось высвободить руку. Она вытерла лицо и поправила волосы. В горле застрял горький комок.
Как глупо она попалась! Вела себя легкомысленно, неосторожно. Так ей и надо! Теперь поедет в немецкое рабство и больше никогда не увидит родного города и дедушку. Милый дедушка! Он все сделал для того, чтобы спасти ее. Когда рано утром немцы начали облаву, он схватил топор и, выломав заднюю стенку у шкафа, наспех сделал фальшивое дно. Римма встала в узкое пространство между двумя фанерными перегородками. И дедушка дал ей кувшин с водой и кусок черного хлеба. "Сиди смирно! — строго наказал он. — Терпи, а то пропадешь!" И девушка терпела. Ей было душно, жарко, но она не шевелилась. А когда на крыльце загрохотали сапоги немцев и полицаев, она даже дышать перестала. Дедушка, постукивая молотком, чинил сапоги. Он сказал, что Риммы нет дома. Она еще на той неделе уехала к тете в деревню. Полицаи не поверили и принялись шарить по комнате. Они простукивали пол и стены, открывали шкаф. Девушка совсем близко слышала их тяжелое дыхание и замирала от ужаса. Но обошлось. Дедушка предусмотрительно припрятал в сарай платья, немцы ничего не нашли и с руганью отправились восвояси.
— Сиди пока! — негромко сказал дедушка. — Я схожу, послежу за ними. Как бы не вернулись.
В хате стало тихо. У Риммы нестерпимо чесалось все тело, она выпила воду, съела хлеб. Больше не было мочи сидеть в шкафу. Вдруг заскрипели ступени, послышались шаги. Девушке показалось, что вошел чужой человек, но она не была уверена. Между тем кто-то ходил по комнате, передвинул стул. Звякнул графин, забулькала вода. Очевидно, все-таки это был дедушка. И Римма позвала его. Она нарушила обещание ни в коем случае не подавать голоса, пока дедушка сам не окликнет, и тихонько сказала:
— Я устала, выпусти меня!
Лучше бы у нее в этот момент язык отнялся! Шаги раздались возле шкафа, распахнулась дверца. Чьи-то руки перебирали одежду, искали ее. Римма уже поняла, что ошиблась, и похолодела. Спасения не было. Через секунду неизвестный нащупал двойную стенку и ударом ноги выломал фанеру. Гвозди отскочили, едва не попав Римме в глаза. Она вскрикнула.
— Вылезай!
Оправив платье, девушка выбралась из убежища и увидела длинновязого полицейского с распухшей физиономией и маленькими злыми глазками. Это был известный всему городу начальник заводской охраны Федька Козлов.
— Добро пожаловать! — издевательски поклонился он, но тут же выпрямился и заорал, выкатив хмельные глаза: — Ах ты дрянь этакая! Обмануть нас задумала? А ну, одевайся, живо! Кому говорю! — Распахнув окно, он позвал полицейских. — Сидоренко, Баранов, подите-ка сюда! Куда же вы смотрели, сукины дети! Глядите, какую птицу упустили!
Полицейские хмуро остановились на пороге. В это время вошел дедушка. Посмотрев на плачущую Римму, он побледнел, открыл рот, но не успел сказать ни слова. Козлов подскочил к нему и с размаху ударил по лицу. Старик упал. Федька, ощерив гнилые, черные зубы, топтал его подкованными сапогами. Дедушка глухо стонал. Римма, отчаянно закричав, бросилась к нему, но ее схватили полицейские. Перед тем как уйти, Козлов свалил на полу в кучу старые газеты, стулья, облил все принесенным из сарая керосином и бросил зажженную спичку. Желтое пламя взметнулось до потолка.
— Приказ господина коменданта! — важно сказал Федька. — За укрывательство и уклонение от мобилизации. — Прощай, внучка! — дрожащим голосом сказал дедушка, вытирая рукавом с лица кровь. Он хотел ее поцеловать и перекрестить, но Сидоренко грубо оттолкнул.
— Дедушка! — исступленно закричала Римма. — Прости меня, дедушка!
Козлов вытолкнул ее на улицу. Из окон уже вырывалось пламя и валил густой черный дым. По мостовой немецкие солдаты гнали колонну молодежи. Парни и девушки шли, понуро опустив головы. Белели узелки, вещевые мешки. Снег растаял, солнце за несколько дней высушило булыжник, дома были, как будто чисто вымытые, и на фоне весеннего города так странно выглядели эти несчастные, плачущие люди. Ярко-голубое небо, жаркое солнце и чистые, белые облака казались несовместимыми с грязно-зеленой формой фашистских солдат, с черным дымом, стелившимся над крышами. Казалось, вся эта чуждая накипь вот-вот исчезнет, сметенная свежим ветром, и останется только родная русская природа — зеленеющие почки, влажная, жадно дышащая земля, пробудившаяся от сна, и нагретые солнцем белые хатки!.. Но немцы заполнили всю улицу; ехали на грохочущих, стреляющих синим дымом мотоциклах, покрикивали на парней и девчат, и к ним нельзя было привыкнуть, как нельзя привыкнуть к нестерпимой боли, терзающей живое тело!
И вот теперь Римма в вагоне. Она пропала, ничто ее не спасет! От слез лицо снова стало мокрым. Девушка громко всхлипывала, вплетая свой голос в хор жалобных криков и причитаний. Вдруг над ухом раздался возглас:
— Как вам не стыдно, девчата!.. Немцы стоят и смеются над нашими слезами! Замолчите, не позорьтесь! Где ваше мужество?
Шум стих. Повернув голову, Римма увидела высокую смуглую девушку лет двадцати, с пышными темными волосами и строгим гордым лицом, на котором сияли умные карие глаза. Она была одета в лыжный костюм. Под расстегнутой курткой виднелась белая спортивная майка. Приподнимаясь на цыпочках, чтобы все ее увидели, девушка звучным голосом продолжала:
— Рядом, за стеной, ваши родные убиваются, слыша этот плач! Хватит! Давайте-ка лучше споем нашу, русскую, советскую, чтобы глаза у фашистов полопались от злости! — И она тихонько запела песню, которую все знали и любили с детства. Широкая и просторная была эта песня, как сама русская земля! Говорилось в ней о реке Волге и удалом атамане Степане Разине, и такой родной для всех была много раз слышанная мелодия, что уже с середины первого куплета весь вагон дружно подхватил ее. Римма тоже пела, не слыша своего голоса, но испытывая необыкновенный подъем. Дышалось легче, и показалось даже, что стало немножко просторнее. Не умом, а сердцем ощутила она, что не одна находится в этом аду, а вместе с верными подругами, которые не оставят ее в беде! Девушка в лыжном костюме гордо подняла голову. Ее низкий красивый голос искусно вплетался в хор.
В стену застучали приклады, раздалась ругань. Но песня ширилась, росла. Ее подхватили соседние теплушки. Вдруг послышался сухой негромкий выстрел. Треснула расщепившаяся доска. Молодая девушка, стоявшая возле двери, схватившись за живот, упала, вскрикнула. Ее пальцы окрасились кровью.
— Сволочи, убийцы! — закричала соседка Риммы. — Все равно вы не сломите нас, не сломите, не сломите! — Она упрямо закусила губы, но в больших глазах дрожали слезы. Песня захлебнулась. Вагон дернулся, застучали колеса. Эшелон набирал скорость. Громко скрипели деревянные нары.
К вечеру раненая умерла. Ее положили в углу, накрыв лицо платком. Все чаще раздавались стоны и плач. Тем, кто оказался у стены, еще повезло. Сквозь щели проникал свежий воздух, А остальные задыхались, стиснутые, как сельди в бочке. Не теряла присутствия духа лишь девушка в лыжном костюме. Уступив место у двери более слабой, подбадривала плачущих, угощала соседок хлебом, снова пробовала запеть. Но никто не поддержал, и она умолкла.
Римма смотрела на нее с восхищением. "Вот настоящий человек! Такая нигде не пропадет!" Заметив взгляд Риммы, соседка придвинулась к ней и стала расспрашивать, как та угодила в облаву. Фокина откровенно рассказала о своем легкомысленном поступке. Ухитрившись сесть на пол, развязали мешки и поделились друг с другом взятыми из дому продуктами. Римме совсем не хотелось есть, Но она старалась даже в мелочах подражать новой знакомой. Когда стемнело, девушка в лыжном костюме, обращаясь к тем, кто стоял рядом, громко сказала:
— Знаете что, подружки? Подумала я и решила, что так дело не пойдет. Везут нас, как скотов, а мы молчим и ждем, что будет. Добра не ждите! Я предсказываю, многие еще пожалеют о том, что живыми остались! Это только начало!
— Что же делать? — раздался жалобный голос. — Ты скажи!
— Надо рискнуть! Я читала про одного революционера. В этой книжке, между прочим, рассказывается, как он убежал от царских жандармов. Его везли вот так же, как нас, в телячьем вагоне вместе с лошадьми. Везли в тюрьму. Снаружи на площадке стояли часовые. И все-таки скрылся. Знаете как? Оторвал от пола доску и на одеяле спустился под вагон. Понимаете? Привязал одеяло одним концом к изгороди, за которой кони стояли, а другой опустил вниз так, чтобы тот волочился по шпалам. Голову пиджаком обмотал, и ногами вперед съехал под вагон. И все! Часовые не заметили. А когда поезд промчался, он спокойно встал и пошел. Вот какие люди были! Никогда не сдавались и побеждали!
— С ума сошла! Это же верная смерть! — перебил кто- то.