— Да, опасно, конечно! — спокойно ответила девушка. — Но на немецкой каторге все равно нас ждет гибель! Если никто не захочет вместе со мной попытать счастья, то я одна все равно попробую!
Наступила тишина. Только колеса стучали да кто-то слабо стонал в темноте. Римме кровь бросилась в лицо. Смерть? Пусть! Чем скорее, тем лучше! А если обойдется благополучно? Тогда свобода!
— Я с тобой! — несмело пожала Фокина горячую руку соседки. — Давай попробуем!
С этой минуты все смотрели на них, как на обреченных. Девушки были уверены, что затея равносильна самоубийству, но советов не давали, потому что не могли предложить лучшего.
С помощью оторванной от окна железной щеколды общими усилиями подняли в середине вагона широкую доску.
Отыскали толстые ватные одеяла. Две девушки встали над отверстием, бледные, дрожащие, но решительные. Они крепко держали за углы одеяло, свисавшее в черную дыру. Подруга Риммы, закутав голову телогрейкой, сказала:
— Ну вот! Прощайте, девушки! Я все-таки советую попытаться! — Она села на одеяло и, опираясь руками о пол, начала медленно опускаться. В следующую секунду ее ноги коснулись бешено мелькающих шпал. Тотчас же девушка разжала пальцы и… исчезла! Да, провалилась в дыру, пропала, словно ее и не было! Из отверстия вырывался холодный, влажный ветер. Он пахнул мокрой землей, волей!.. Римма, отчаянно труся, почти теряя сознание от ужаса, беззвучно сказала:
— Теперь я!
Ее никто не услышал, но все поняли.
Стараясь в точности повторять движения девушки в лыжном костюме, она села и опустила ноги в дыру. Ухватилась руками за края. Почувствовав толчок, разжала пальцы… Грохот залепил уши, проник, казалось, в сердце! Римма больно ударилась о шпалы и от острой боли на секунду потеряла сознание. Открыв глаза, она увидела над собой огромные черные колеса, мелькавшие с непостижимой быстротой, как тени. Этому не было конца. Вдруг наступила тишина. И грохот, и колеса исчезли. Это было так странно, что Римма не поверила. Но теперь над ней было спокойное, молчаливое звездное небо. Она оглянулась. Во мраке мерцал, удаляясь, красный огонек. Вскоре он скрылся за стеной леса. Тогда Римма встала и сорвала с головы ватную куртку. На фоне неба черной полосой выделялась железнодорожная насыпь. На ней вдруг выросла крохотная человеческая фигурка. "Жива!" — с чувством огромной благодарности к подруге подумала Римма и поспешила навстречу. Они обнялись, поцеловались и снова обнялись, ликующие и не верящие в удачу. Первой опомнилась девушка в лыжном костюме. Заботливо осмотрев Римму, она с беспокойством спросила:
— Что у тебя на щеке? Кровь? Ты ушиблась?
— Немножко! Все хорошо получилось! Просто чудо! Ты знаешь, я когда прыгала, уже мысленно с жизнью распрощалась!
— Погоди, — остановила ее девушка. — Ты не знаешь, еще кто-нибудь прыгал вслед за тобой?
— Не знаю… По-моему, никто.
— Все же давай пройдем немножко вперед, посмотрим!
— Давай! — согласилась Римма, любовно погладив подругу по рукаву, и засмеялась. — Как странно!
— Что странно?
— Да вот то, что я тебя так полюбила, а мы еще не знакомы!
— Меня зовут Тоня…
…Неожиданные и страшные события предшествовали появлению Тони Хатимовой в эшелоне, который отправился из Любимова в Германию.
Партизанский связной Посылков еще неделю тому назад предупредил Антипова, что готовится облава. Немцы будут угонять в Германию молодежь. Как только об этом стало известно Шумову, тот, не теряя ни минуты, собрал подпольщиков, предложил всем временно покинуть город и укрыться в ближних деревнях.
— Нет иного способа сберечь организацию! — сказал Шумов. — А сейчас расходитесь! Облава может начаться нынче же ночью! Не забудьте предупредить ребят и девушек, которых вы знаете! Пусть тоже прячутся!
— Я никуда не пойду! — вдруг заявила Тоня. — Я не могу оставить маму. Она плохо себя чувствует. Будь что будет, останусь!
— О чем ты говоришь, подумай! — стараясь быть спокойным, попытался отговорить Алешка. — Ведь тебя обязательно заберут! Обязательно! Ты попадешь на каторгу, понимаешь? И Вере Петровне все равно не поможешь. Лучше устроить ее на эти дни у соседей!..
— Знаешь, Леша, я надеюсь, что меня не тронут! — ответила Тоня. — Ручаться, конечно, трудно, но кое-какая надежда есть. Ты, наверно, понимаешь, о чем я говорю?
— Оберст? — спросил Шумов. Девушка кивнула, Алеша с сомнением покачал головой.
Откровенно говоря, сама Тоня плохо верила в то, что Биндинг поможет. Знакомство с командующим танковым корпусом оберстом Биндингом состоялось дней десять тому назад при своеобразных обстоятельствах. Однажды вечером возле дома Хатимовых остановилась машина, и через садик, придерживая планшеты и полевые сумки, сломя голову пробежали несколько штабных офицеров в щегольской форме. Они недолго пробыли в доме. Вслед за ними на улицу вышел обер- лейтенант Штольц, живший у Хатимовых с первого дня оккупации; денщик, отдуваясь, тащил гору чемоданов. Сестры наблюдали за этой суматохой из сарая. После того как обер-лейтенант освободил помещение, из машины тяжело вывалился немец огромного роста, в зеленой длинной шинели с меховым воротником и направился к крыльцу, не обращая ни малейшего внимания на семенящих сбоку штабных. Оберст был не стар, лет сорока пяти. Водворившись в доме, он уже на другой день послал офицера в сарай, велев выселить оттуда людей, а сарай разломать, дабы он не портил пейзажа. Шура была в отчаянии.
— Ну, куда мы денемся с больной мамой? — с трудом удержалась она от слез. Тоня задумчиво посмотрела вслед офицеру и зло ответила:
— А вот посмотрим!
— Куда ты? — испугалась Шура.
Схватив чемодан, Тоня решительно отправилась в дом. С хозяйским видом она стряхнула снег с крыльца и открыла дверь. Встретив в коридоре солдата, девушка не взглянула на него. Она уверенно вошла в свою комнату, сейчас пустовавшую, нетопленую, с выбитым окном, и бросила на пол узел. Тотчас же ворвался офицер. Его побагровевшее лицо не предвещало ничего доброго. Но Тоня, глядя ему в глаза, на отличном немецком языке, который она знала еще в школе, заявила, что желает поговорить с с оберстом. Офицер открыл рот, но тут вошел сам Биндинг. Он был в халате, благоухал одеколоном. С любопытством окинув взглядом стройную фигуру девушки, оберет сделал попытку быть галантным и с холодной, любезной улыбкой, которая выглядела странной на его жестком лице ландскнехта, осведомился, может ли оказать услугу столь очаровательной русской фрейлен?..
— Мы поселились в сарае, чтобы не стеснять обер-лейтенанта Штольца! — по-немецки ответила Тоня. — Мы полагаем, что поступили, как подобает хлебосольным хозяевам, и оказали гостеприимство. Тем более мы не осмелились бы мешать высокопоставленному гостю! Но если господам угодно разрушить сарай, то хозяева будут вынуждены снова перебраться в дом. Впрочем, они постараются не докучать оберсту!
Тоня с трудом добралась до конца этой длинной и высокопарной фразы, звучащей, как сложный экзерсис из учебника немецкого языка. К ее удивлению, Биндинг был удовлетворен. Еще раз окинув Тоню взглядом, он ответил: — О да, конечно! Я буду рад иметь такую прелестную соседку! — И, круто повернувшись на каблуках, удалился.
— Что, видел? — по-русски сказала Тоня ошеломленному офицеру. — Чего глаза-то вылупил, скотина? Пошел вон отсюда!
Не поняв ни слова, но по выражению ее лица правильно заключив, что слова Тони имеют смысл весьма для него нелестный, немец злобно засопел и выскочил за дверь.
Через полчаса Шура с Верой Петровной, которая покорно шла за ней, перебрались в комнату. Тоня заколотила фанерой окно, притащила железную печку. Стали жить. Девушки старались не попадаться немцам на глаза, но Биндинг сам каждый вечер заглядывал в дверь и обменивался с Тоней несколькими любезными фразами. Девушка, по-видимому, ему нравилась. Шуру это обстоятельство очень беспокоило.
— Ох, Тонечка, боюсь я! — говорила она. — Неизвестно, что ему может взбрести в голову!
— Ничего! — беспечно встряхивала пышными темными волосами Тоня. — Как- нибудь!
Однажды зашла соседка с девятилетним мальчиком. Она была знакома с семьей Хатимовых много лет и решила проведать больную Веру Петровну. Рыхлая пожилая женщина, страдающая одышкой, сидела на кровати, держа исхудалую руку Веры Петровны, и скорбно говорила:
— Бедная вы моя! Не отчаивайтесь, не век же они будут лютовать. Найдется и на них управа!
Но больная не отвечала. Ее взгляд был стеклянным, как у птицы. Мальчуган, сидя на полу, рассматривал старый, затоптанный немецкий журнал. Не постучав, вошел Биндинг, как всегда наглухо застегнутый и чисто выбритый. Он появился так неожиданно, что соседка отшатнулась, прижалась к стене, мальчуган выронил журнал, а Тоня вздрогнула. Силясь улыбнуться, она указала оберсту на стул. Но он молча смотрел на нее. Девушка заметила, что Биндинг возбужден. Мельком взглянув на соседку и Веру Петровну, он отрывисто сказал:
— Мирная семейная сцена, не так ли? Женщины любят мир, гром пушек их пугает! Скоро пушки умолкнут, фрейлен! Будете ли вы рады?
— Да, я буду рада, если наступит мир, — ответила Тоня.
— Один вопрос! — оживился Биндинг. — Приходилось вам бывать в Москве?
— Да! — ответила девушка, встревожившись. "Что-то он очень доволен собой! — подумала она. — Неужели Москва?.. Нет, нет. Не может быть!"
— А знаменитый русский ресторан "Метрополь" посещали? — продолжал спрашивать оберст.
Не понимая, для чего он затеял этот разговор, девушка уклончиво ответила:
— Действительно, это очень известный ресторан!
— Приглашаю вас туда! — театрально отставив ногу, повысил голос Биндинг. — Мы с вами пообедаем и выпьем за успехи германской армии! В субботу будьте готовы!
— Взяли Москву?! — вырвалось у Тони. Она прижала руки к груди. Ей показалось, что свет померк.
— В субботу ровно в полдень мы вступим в Кремль! Таков приказ фюрера!
— Наступление на Москву! — быстро сказала по-русски Тоня сестре и соседке. — В "Метрополь" меня приглашает! Ну, погоди, сейчас я отвечу! — Эти слова она произнесла, уже обернувшись к Биндингу, и продолжала по-русски громко и отчетливо: — В ресторан захотел? Так знай же, ничего ты не найдешь на русской земле! Ни ресторан