Алешка надел шапку и подошел к Лиде.
— Можешь считать, что ваш план утвержден, — вполголоса сказал он. — Только я еще должен связаться с отрядом. Поэтому пока ничего не предпринимайте. Я сообщу, когда действовать…
— Есть, товарищ командир! — звонко ответила Лида и смутилась. Алеша внимательно, без улыбки посмотрел на нее. Подойдя к лестнице, Лида вспомнила злые, подозрительные глаза Никитиной и подумала, что говорить с ней будет теперь особенно нелегко. Узнав, что похищение медикаментов откладывается на неопределенное время, Галина, пожалуй, утвердится в своих подозрениях и окончательно перестанет ей доверять. "С Алешей посоветуюсь!" — мелькнуло у Лиды, но тот уже раз- говаривал с Лисицыным, не обращая на нее внимания, и девушка не осмелилась.
…Трое друзей засиделись до рассвета, обсуждая задание Золотарева. Утром встретились снова, и Женька, который успел побывать близ плотины, невесело сказал:
— Нам туда и лезть нечего! Немцы плотину прямо толпой окружили. А ночью ее освещают прожекторами. Не подступишься! Гиблое дело!
— Все? — спросил Алеша.
— Ну, все! — пожал плечами Лисицын и раздраженно прибавил: — Только не говори, пожалуйста, о долге, о том, что нам доверили и мы обязаны! Избавь меня от этих рассуждений. У меня и так голова болит! — Костюм У Женьки был в грязи, лицо осунулось. Он смертельно Устал, плутая по лесам. Сочувственно посмотрев на него, Алеша извиняющимся тоном ответил:
— Да нет, зачем же я буду тебе читать мораль? Ты сам не хуже меня понимаешь, какая обстановка. Но только неужели нет выхода? Значит, мы бессильны?
— Думал я об одной вещи! — сердито махнул рукой Лисицын. — Но это бред!
— Говори!
— Понимаешь, у них звукоуловители есть. Когда самолеты приближаются, прожекторы выключают. Если бы можно было испортить эти звукоуловители и связаться с командованием советских войск, чтобы прислали пару бомбардировщиков. В освещенную-то плотину летчики и ночью попадут!.. Но это так, мечта!.. Подойди-ка туда, попробуй!..
— Костры! — вдруг отчаянно крикнул Володька. Лисицын и Шумов вскочили и, оторопев, уставились на него. А он, захлебываясь и путаясь в словах, продолжал: — На кой нам сдались уловители? Пускай выключают свои прожекторы! А мы костры разожжем! Огромные, чтоб издали было видать!..
Так родилась идея. В тот же день Шумов встретился с Посылковым. Был назначен день и час появления советских бомбардировщиков. Золотарев по рации связался с командующим группой советских войск генерал-майором Сорокиным и попросил восемнадцатого апреля направить в Любимовский район звено самолетов. Золотарев объяснил, что цель будет находиться в центре треугольника, образованного зажженными кострами.
В тот час, когда командир партизанского отряда договаривался с генерал-майором, Алексей, Женя и Володя были уже в лесу. Они разделились, и каждый в укромном месте принялся готовить топливо для костра. У ребят были часы, которые они выверили с точностью до секунды, прежде чем расстаться. Запалив облитые керосином кучи хвороста, комсомольцы должны были разбежаться, а потом встретиться в Сукремльском овраге.
Алексей сложил посреди поляны груду сухого хвороста, достал бутыль с керосином и посмотрел на часы. Была полночь, приходилось ждать. Он расстелил телогрейку и лег на молодую траву, жадно вдыхая запах влажной земли. Лежать было удобно, но первые минуты юноша не находил себе места. Он был возбужден. Каждый шорох казался шагами немецкого патруля. Он то и дело подносил к уху часы, проверяя, не остановились ли? Но старые отцовские часы тикали, как обычно. Им-то не передалось волнение Шумова, они не спешили!
Над Алешей было черное звездное небо. Белели стройные сосны. Постепенно он успокоился. Тогда пришли мысли о Шуре.
Алеша часто думал о ней. Он, правда, не связывал ее судьбу со своей, не гадал, любит ли она его. Вообще слово "любовь" он даже мысленно ни разу не произнес. Шумов просто вспоминал ее терпеливые добрые глаза, звонкий, чистый голос и жалел, что они встречаются так редко. Исчезла прежняя близость. Может быть, она видит в нем лишь командира? Что- то встало между ними и мешает дружбе. Но разве дружба во время войны должна исчезнуть?..
…Взглянув на часы, он вскочил. Четыре! Неужели заснул? Чернела куча хвороста. Показалось, что ветер усилился и сосны грозно загудели. Но это приближались самолеты. Алеше все стало ясно лишь в тот момент, когда за лесом разлилось зарево костра. Отчаянно выругав себя, он опрокинул на хворост бутыль. Булькая, лился керосин. Опорожнив посуду, Шумов зажег спичку. Вспыхнуло горячее, белое пламя. Он едва успел отскочить и сразу помчался прочь.
Раздались взрывы. Самолеты пикировали по очереди, укладывая бомбы в шахматном порядке. Когда одна из них задела плотину и в небо взлетела туча каменных осколков, цель была обнаружена, и бомбардировщики устремились на пылающую светлую полоску, отраженную в черной неподвижной воде.
Алеша бежал, пока не выбрался из леса, затем пошел шагом. В овраге его ждал Женя. Володьки не было. Встревожившись, ребята отправились его разыскивать. Обшарили все поле, до рассвета лазили по лесу, рискуя наткнуться на всполошившихся жандармов, но не нашли Рыбакова и огорченные вернулись в город. "Неужели с парнем что-нибудь случилось?" — думали ребята, но не произносили своих мыслей вслух.
А Володька между тем чувствовал себя прекрасно, он гордился тем, что придуманный им план осуществлен, и совершенно забыл о том, что его ждут в овраге. Войдя в город, он, наконец, вспомнил про ребят и испугался. Что теперь будет? Шумов и Лисицын, наверно, ждут его! Теперь Алеша никогда не доверит Володьке важное дело!
Хорошее настроение как рукой сняло. Рыбаков готов был расплакаться. Проходя мимо деревянного сарая с маленькими окошками и косо нахлобученной крышей, похожей на шляпку диковинного гриба, он замедлил шаги. Сквозь тонкую стену доносились гулкие удары, храп и тяжелое дыхание. Запахло навозом и лошадиным потом.
Это была немецкая конюшня. Немцы широко использовали гужевой транспорт. На лошадях они возили боеприпасы и реквизированные в деревнях продукты, зерно и солдатское обмундирование. В узких станках стояли около двухсот сытых, откормленных першеронов. Два пожилых немца-ветеринара обязаны были регулярно осматривать живое имущество германской армии, но не особенно рьяно исполняли службу, редко появлялись в конюшне и отнюдь не были трезвенниками. Сарай охранялся. У ворот расхаживал часовой. Но, по-видимому не считая объект важным, он часто отлучался в соседний домик-пекарню и до рассвета играл с солдатами в карты.
Не было часового и в тот момент, когда мимо проходил Рыбаков. Должно быть, это обстоятельство и соблазнило Володьку. У него тут же возникла мысль, что можно забраться в конюшню, открыть ворота и выпустить коней. То-то всполошатся фашисты! Пускай ищут свой гужевой транспорт по лесам да по полям! Рыбаков, долго не раздумывая, ринулся к двери. Та оказалась запертой. Тогда он выдавил стекло и проник в конюшню через окно.
Володька быстро отвязал лошадей и открыл ворота. Прежде чем уйти, он сгреб сено и бросил в копну зажженную спичку. Через несколько минут конюшня пылала как свеча. Кони пугливо шарахались от искр, которые, точно сказочные золотые мухи, летали по воздуху. А Володька уже был дома. Он забрался на чердак и оттуда с увлечением наблюдал за пожаром.
Немцы действительно всполошились, но стали действовать совсем не так, как ожидал Рыбаков. Вместо того чтобы броситься в погоню за лошадьми, солдаты, выбежавшие из пекарни, и присоединившиеся к ним патрульные ворвались в дома и начали с руганью избивать жителей, требуя назвать поджигателя. Возможно, ночной переполох окончился бы арестом нескольких попавших под горячую руку любимовцев, но в дело вмешался лейтенант Гребер и сразу придал ему большой размах. Он вызвал из комендатуры взвод солдат и приказал оцепить улицу. После этого лейтенант в сопровождении сбежавшихся полицаев приступил к планомерному и поголовному обыску, распахивались двери и окна, кричали женщины, понуро сбились в кучку взятые под стражу мужчины. Пока продолжался разгул пьяных солдат, пламя разгоралось. Пожар никто не тушил, и вскоре огонь перекинулся на соседние строения. Над улицей поднялось багровое зарево.
Всего этого Володька не видел. По странной случайности их дом немцы не тронули. Налюбовавшись пожаром, он преспокойно уснул, подумав перед сном, что теперь-то Шумов не станет его ругать. Ведь победителей не судят!
Утром Володька умылся, съел, запивая холодной водой, ломоть черствого хлеба и отправился к ребятам. Ему не терпелось рассказать о своем подвиге. Он был уверен, что найдет их в подвале, но вместо дома Лисицына увидел во дворе груду тлеющих углей! Он прислонился к обгоревшему забору, со страхом и растерянностью глядя на развалины. Круглая крышка люка валялась на земле. "Что же это? — подумал Володька. — Значит, немцы обнаружили подвал? А как же ребята?" Не думая об опасности, Володя перелез через забор и спрыгнул в люк.
Здесь все было перевернуто вверх дном, скамейки опрокинуты, земляной пол словно вспахан. Володя выкарабкался и свалился вниз, вовремя заметив проходивших по двору солдат. Когда немцы скрылись, он бросился бежать, думая, что Шумов и Лисицын арестованы.
Слезы градом катились по грязным щекам. Подросток выскочил на улицу Толстого, едва не сбил с ног полицая и, спасаясь от побоев, свернул в переулок. Задыхаясь, Володька остановился возле покосившегося плетня и, случайно заглянув во двор, оторопел. Это был Алешкин дом. На крыльце стояла бабушка Елизавета Ивановна. Рыбаков знал, что в хате находится немецкая сапожная мастерская, но ему было не до того, чтобы соблюдать осторожность. Он открыл калитку и позвал:
— Бабушка! А бабушка!
Елизавета Ивановна обернулась.
— Бабушка, вы меня узнаете? Скажите, пожалуйста, где Алеша? Он мне срочно нужен! — Рыбаков замер в ожидании ответа, почти уверенный, что старуха сообщит об аресте внука. Но бабушка с сердцем ответила: