— Фу, оглашенный, напугал! В сарае твой Алешка!
Володя, не чуя под собой ног, пересек пустынный двор и распахнул громко скрипнувшую дверь. Алексей не спал. Он лежал на своем неизменном плоском и твердом матрасике рядом с Лисицыным. Женька первый увидел Рыбакова и издал радостное восклицание:
— Где ты пропадал?
— Есть хочешь? — спросил Алексей.
— Спасибо, ребята! — в замешательстве ответил Рыбаков. — Не хочу! Ох, и напугался же я!.. Ты уже знаешь, Женя, что с твоим домом случилось?
— Погоди, погоди! — перебил Шумов, пристально глядя на оробевшего Володьку. — Ты сперва объясни, почему в овраг не пришел. Мы же уговорились! Где ты бродил?
— Задержался! — отвел глаза Рыбаков, презирая и ненавидя себя, но не в состоянии сказать правду. — Я, ребята, заблудился, понимаете? Я, конечно, виноват, но ведь со всяким может случиться!
— Да брось ты пацана! — с досадой махнул рукой Женька, снова опустившись на подстилку. — Лучше решим, что делать? Собираться теперь негде, знамя немцы забрали, тол выкопали. Еще неизвестно, что они обо всем этом подумают! Наверняка догадаются, что напали на след подпольной организации… Вот история- то!
— И это еще не все! — тихо сказал Алешка. — Сегодня ночью немцы схватили нашего советского летчика, который скрывался в одном доме. Он был ранен и не мог убежать. Они потащили его, а вместе с ним ту женщину, которая его прятала. Я сам это видел из сарая. И все случилось из-за того, что какой-то легкомысленный болван поджег никому не нужную конюшню! — Алексей даже побледнел от негодования. — Оказывается, есть же еще в городе такие герои-одиночки! Воображают, что вредят немцам, а на самом деле играют им на руку!..
— Да! — буркнул Лисицын. — Попался бы нам сейчас этот горе-поджигатель, уж мы бы ему сказали пару ласковых слов!
Володьку бросило в жар. Шумов посмотрел на его изменившееся, несчастное лицо и с тревогой спросил:
— Что с тобой?
— Ребята! — прошептал Володька, моргая мокрыми ресницами. — Простите меня, ребята!
Алешка переглянулся с Лисицыным и удивленно спросил:
— Так это ты сделал?
— Я думал, хорошо получится! — простонал Рыбаков. — Я же не знал, я хотел сделать, как лучше!.. И часовой ушел! Они же на лошадях боеприпасы возят… А сейчас лошадей нет. Пусть-ка поищут! Неужели вы меня не простите? Женя! Ну, хоть ты скажи! Разве я нарочно? Честное слово, я больше никогда не буду без раз- решения!..
Встретившись с холодным взглядом Шумова, Володька испуганно умолк. Алеша медленно заговорил:
— Значит, это был ты? А ведь хорошо знал, что не имеешь права сам действовать! Ты писал клятву? Отвечай?
— Писал! — еле слышно ответил Рыбаков.
— Раз писал, то знаешь, какое наказание полагается за нарушение военной дисциплины! Мы тебя будем судить! Слышишь? Как только вернутся наши, ты предстанешь перед комсомольским судом! А сейчас ты свободен. Можешь идти! Когда понадобишься — вызовем! Считай, что находишься под домашним арестом. На улицу не выходи. Ни с кем не встречайся! Тебе все ясно?
— Алеша! — с ужасом прошептал Володька.
— Ступай! — отвернулся Шумов.
Рыбаков выпрямился, вытянул руки по швам. Губы его вздрагивали, но он крепился:
— Есть идти домой!..
Повернувшись налево кругом, Володька вышел. Его маленькая детская фигурка мелькнула в дверях и исчезла. Скрипнула калитка. Лисицын вздохнул. Алеша искоса оглянул на него и взъерошил волосы. Долго молчали.
ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ ГЛАВА
Борис раскрыл парашют у самой земли. И тотчас же к нему протянулась багровая цепочка трассируюших пуль. Подтянув стропы, он ускорил падение. Черная земля, кружась, стремительно летела навстречу. В кромешной темноте лейтенант не сумел правильно сориентироваться, и вершины деревьев надвинулись на него неожиданно. Он едва успел прикрыть руками лицо. Твердые ветки вспороли, как ножницами, комбинезон, до крови расцарапали руки. Качаясь, летчик повис метрах в трех; от земли. Прислушался. Все было тихо. Только вдалеке, там, где небо было багровым, трещали автоматы и слышались глухие взрывы.
Борис вытащил складной нож, перерезал шелковые стропы и мешком свалился вниз. Он встал, попробовал сделать шаг, но застонал от острой боли в ноге. Сапог стал мокрым. Лейтенант опустил руку, она попала во что-то липкое. Кровь! "Впридачу ко всему я ранен!" — подумал летчик. Он вгляделся в зеленую стрелочку компаса, посмотрел на звезды и определил, что Любимово находится севернее того места, где он очутился. Вырезав ножом крепкий сук и опираясь на него, лейтенант заковылял по лесу.
Приемный сын Золотарева воевал с первого дня войны. Правительство наградило его орденами Ленина и Красной Звезды. Ему до сих пор везло: сам оставался целым. Товарищи шутили: "В сорочке родился!" И вот нужно же так опростоволоситься — потерять машину над родным городом!
Борис знал, что его отец командует партизанским отрядом где-то в этих лесах. Он решил пробиваться к нему. Но как? Раненный, в советской форме, он станет легкой добычей первого же солдата. Из письма Золотарева, пересланного на фронт Центральным штабом партизанского движения, Борису было известно, что мать осталась в городе. Здоровье ее было очень плохим. Золотарев сперва взял ее в отряд, но она не выдержала тяжелой жизни в лесу, ночевок в сырых землянках, заболела воспалением легких. Пришлось немедленно переправить ее в Любимово. Юрий Александрович боялся за нее, но полицаи и немцы почему-то не трогали Софью Аркадьевну. Может быть, они не знали, что ее муж и есть тот самый "Дед", командир партизан, который причиняет им столько хлопот, а возможно, догадываясь об этом, рассчитывали выследить женщину и установить местонахождение отряда…
Трудно было идти ночью по чаще. Несколько раз лейтенант со стоном проваливался в мокрый снег, спотыкался. Нога одеревенела. Наконец деревья расступились. Оставалось перейти вброд речку, а там до города было рукой подать.
Ослабевший от потери крови лейтенант упал у крыльца, прополз по ступенькам и постучал. Тотчас же послышались быстрые шаги.
— Кто? — узнал Борис голос Софьи Аркадьевны.
— Я!.. Открой… Скорее!..
Очнулся лейтенант на своей кровати. Мать сидела, положив руку на его пылающий лоб, и плакала от счастья и волнения. Мокрый рваный комбинезон валялся у печки. Приподнявшись, Борис посмотрел в окно. На улице раздавались трескотня автоматов, крики. На стенах плясали отсветы огня.
— Что… там?
— Конюшня горит, — шепотом ответила мать. — Полицаи по домам шныряют!.. А ты?.. Ты ранен, маленький мой? Мальчик мой!..
— Тогда… я… Я должен! — Опираясь на ее плечо, попытался встать Борис. — Нельзя, чтобы меня нашли в твоем доме… Раненый советский командир… за это немцы расстреливают!
— Лежи, куда ты, милый! — обняла его Софья Аркадьевна. — Авось пронесет… На улице тебя сразу схватят!
Но лейтенант, прекрасно сознававший, какой опасности подвергается мать, через силу встал и, опираясь на сук, направился к двери.
— Не ходи за мной! — слабо улыбнулся он матери. — И в огороде отсижусь… Туда они не полезут.
Софья Аркадьевна заставила себя молча кивнуть. Сердце ее сжималось от боли и тревоги. Ей хотелось броситься к сыну, обнять, не пустить… Но она понимала, что он прав.
Едва Борис успел закрыть дверь, как под окнами захлюпала вода. Послышался хриплый голос Федьки Коз- лова:
— Эй, ты! Открывай!
Женщина поспешно откинула крючок. В дом ввалилась орава полицаев и солдат. Оттолкнув хозяйку, они бросились обыскивать комнату. Полицаи откровенно занимались грабежом: рылись в шкафу, взламывали чемоданы, запихивали за пазуху скатерти, белье, одежду. Софья Аркадьевна смотрела равнодушно на то, как разоряли ее дом. Все мысли были о сыне: успел ли уйти, надежно ли спрятался?.. Перевернув все вверх дном, полицаи собрались уходить. В этот момент дверь распахнулась, вбежал запыхавшийся солдат и крикнул несколько слов по-немецки. Через секунду в комнате не осталось ни души. С бьющимся сердцем мать прислушивалась к выстрелам за стеной.
— Боря! — прошептала она. Лицо стало мокрым от слез. Софья Аркадьевна догадывалась о том, что произошло. Она не ошиблась. Снова затопали по крыльцу сапоги, в глаза ударил луч карманного фонаря.
— Выходи! Быстро! — заорал полицай и толкнул женщину к двери.
Во дворе, окруженный солдатами, стоял Борис. Он был бледен, но голову держал гордо. Его волосы слиплись от крови, рубашка была выпачкана землей. Увидев мать, он громко сказал:
— Эта женщина не виновата. Она не знала, что я в сарае прятался!..
"Меня спасти хочет", — подумала Софья Аркадьевна и на секунду закрыла глаза. Она была в отчаянии. Хотелось закричать, броситься к сыну, заслонить его… Но усилием воли заставила себя успокоиться. Ровным, чужим голосом сказала:
— Я ни при чем.
Но ее все-таки отвели в полицию вместе с лейтенантом. По дороге Борис ни разу не взглянул на мать, только в темноте поймал ее руку и пожал. Козлов доложил Иванцову:
— Во дворе у Золотаревой летчика словили, который плотину бомбил. Раненый. Злой жутко. Глазами так и зыркает!
— У хозяйки прятался? — помолчав, осведомился следователь.
— Говорит, она не знала…
— Давай сюда обоих.
Иванцов сел на стол, закурил. Ему хотелось взглянуть на советского офицера перед тем, как тот будет отведен в комендатуру. Летчик… Значит, в Красной Армии есть еще самолеты. А немцы пишут, что авиация противника больше не существует… У старшего следователя не было никаких определенных планов в отношении арестованного. Он знал, что лейтенанта ждет плен, концлагерь… Им займутся сами немцы. Полиции это не касается. Но когда Борис вошел в кабинет, Иванцов насторожился. Ему показалось, что он уже где-то встречал летчика. Переведя глаза на Софью Аркадьевну, следователь еще больше утвердился в своих подозрениях. Молодчик явно похож на эту женщину. Уж не сынок ли он ей!.. В полиции были сведения, что сын Золотаревой служит в армии, а муж… Официально считалось, что муж эвакуировался, но ходили слухи, будто начальник милиции и есть тот самый "Дед", которого ищут немцы… Это требовалось уточнить. Иванцов давно установил наблюдение за Софьей Аркадьевной, но женщина никуда не выходила из дому, и к ней никто не являлся… Если летчик ее сын, можно узнать кое-что и про мужа! Надо только действовать с умом!.. В ту же минуту в изобретательно