й голове старшего следователя созрел поистине дьявольский замысел.
— Смешно, что вы отпираетесь друг от друга! — спокойно сказал Иванцов и воткнул в пепельницу окурок. — Всем известно, что у Золотаревых есть сын, летчик. Когда самолет сбили, он поспешил домой, к маме… Жаль, что радостная встреча окончилась так печально!
— Я вас не понимаю, — пожал плечами Борис. — Впервые слышу фамилию, которую вы назвали. Никогда не был в этом городе, пришел сюда ночью, даже не знаю, как он называется… Эта гражданка вовсе не моя мать. У меня нет родителей. Я вырос в детдоме… Что вы от меня хотите?
— А вы что скажете? — обратился Иванцов к Софье Аркадьевне. Он иронически усмехался, давая понять, что обмануть его не удастся.
— Скажу то же, что молодой человек! — ответила женщина. — Я его вижу впервые. Я не знала, что он прячется в сарае… За что меня арестовали?
До рассвета бился Иванцов, пытаясь выжать признание. Софья Аркадьевна плакала, просила отпустить ее домой, но твердо стояла на своем. Следователь вызвал Козлова и приказал:
— Объясни-ка ей, где она находится!
Федька деловито снял френч, схватил женщину за горло и другой рукой несколько раз наотмашь ударил по лицу. Иванцов не спускал глаз с летчика. Тот укоризненно покачал головой и сказал:
— Как вам не совестно избивать больную, старую женщину!
Лейтенант вел себя, как чужой, посторонний человек. "Или чертовская выдержка, или я ошибся!" — подумал Иванцов. Но ему очень не хотелось отказываться от своего плана. Он решил продолжать допрос. "Если сын молчит при виде страданий матери, то мать не выдержит мучений сына!" — сказал он себе и подмигнул Федьке, который привык понимать его с полуслова. Козлов подошел к лейтенанту и проволокой связал ему руки. Затем стал методически избивать, стараясь тяжелым сапогом попасть в пах. Наконец это ему удалось. Летчик согнулся и со стоном повалился на пол. Федька стал мыть под краном руки. Иванцов наблюдал за Софьей Аркадьевной. Она была бледна, как снег. Когда лейтенант упал, она закрыла глаза и пошатнулась.
— Неужели вам не жаль сына? — вкрадчиво спросил следователь.
— Он не сын мне, — тихо ответила женщина. — Но я не могу видеть, как вы издеваетесь над раненым…
Иванцов приказал увести Софью Аркадьевну и жадно смотрел ей в спину. "Обернется или нет? — думал он. — Если обернется, значит, он ее сын". Женщина не обернулась.
Лейтенанта бросили в сарай, стоявший на берегу реки. Туда же отвели Софью Аркадьевну. Возле двери встал вооруженный часовой.
— Не подходи ко мне! — прошептал Борис, когда они остались вдвоем, — это ловушка. За нами следят…
— Не понимаю, зачем мы мучаемся! — ответила мать. — Не лучше ли признаться и умереть? Какое имеет значение, сын ты мне или нет?
— Если не выдержим, нас станут мучить еще больше! — проговорил летчик. — Неужели ты не поняла?.. Они по- дозревают, что ты связана с партизанами, и будут меня избивать на твоих глазах до тех пор, пока ты не покажешь дорогу в лес!.. Нужно, чтобы они убедились, что мы чужие. Тогда тебя отпустят, а я, может быть, попаду в лагерь…
— Не повезло тебе, паренек! — громко сказала Софья Аркадьевна, прислушиваясь к шагам часового. — Зачем ты у меня во дворе спрятался? И себя и меня подвел!.. Что теперь с нами будет!..
— Хорошо, хорошо, родная! — шепнул Борис и снова потерял сознание. Всю ночь неподвижно просидела у стены Софья Аркадьевна, не спуская глаз с сына и не смея подойти к нему, поцеловать, облегчить его страдания.
Лейтенант правильно раскусил замысел Иванцова, но ошибся, предположив, что Софью Аркадьевну отпустят. Следователь решил по-другому. Утром Иванцов посоветовался с фон Бенкендорфом, и тот дал ему полную свободу действий.
Дмитрий понимал, что продолжать допрос бесполезно: только время терять! Раз Софья Аркадьевна и летчик не сознались сразу, теперь их уж не сломишь. Он знал этих людей. Ножом их режь, будут стоять на своем. Но что, если использовать их в качестве приманки?..
Не зря Иванцов посадил арестованных в старый сарай, приткнувшийся на берегу реки, и поставил лишь одного часового. У него был свой расчет, который стал ясным из дальнейших событий. На другой день на стенах домов появились объявления, отпечатанные в типографии. В них говорилось о том, что во вторник на городской площади будет казнена жительница Любимова Золотарева Софья Аркадьевна, виновная в сокрытии от германских властей советского офицера. Казнен будет также и этот офицер — за то, что отказался назвать свое имя и звание. В верхнем углу объявлений были приклеены наскоро размноженные фотокарточки Софьи Аркадьевны и Бориса. Их сфотографировали утром прямо в сарае.
Возле объявлений кучками собирались любимовцы и, завидев полицаев, быстро расходились. Иванцов наблюдал за жителями из окна кабинета. Он надеялся, что какой-нибудь подпольщик непременно сообщит командиру партизанского отряда о готовящейся казни, и, если тот действительно муж Софьи Аркадьевны, он приложит все силы, чтобы ее выручить. Женщина и летчик находятся в плохо охраняемом сарае, расположенном к тому же на окраине. Партизаны решат, что освободить их нетрудно.
Но если попробуют сделать это, то попадутся в ловушку, хитро расставленную старшим следователем. Сарай со всех сторон окружен тщательно замаскировавшимися и переодетыми в штатскую одежду полицейскими и немецкими солдатами. Как только партизаны появятся в городе, капкан захлопнется! В случае удачи фон Бенкендорф обещал Иванцову премию, которая была назначена немцами за голову "Деда".
Расчет был правильным.
Прочитав объявление, Алешка с трудом дождался субботы. Он готов был немедленно бежать в лес, но, не; зная дороги, понимал, что это бессмысленно. Приходилось терпеть. В субботу в Сукремльском овраге его встретила Зина. Без лишних слов Алешка вручил ей сорванное со стены объявление и велел возвращаться в отряд.
— Передай Юрию Александровичу, что их можно отбить! — сказал Алешка. Боясь, что Зина что-нибудь напутает, он вырвал из записной книжки листок бумаги и огрызком карандаша нарисовал план улицы, на которой находился сарай.
— Быстрей, Зина! — взволнованно добавил Шумов. — В твоих руках две человеческие жизни!
Никогда еще Зина так не бежала. Она боялась, что остановится сердце. Грунт совсем раскис, ноги проваливались в талый снег. Девушка, плача от невыносимой боли в ногах, пробиралась сквозь чащу, падала. Горло пересохло от жажды. Зина жадно ела снег и снова устремлялась вперед. Когда стемнело, полпути было пройдено. Обычно девушка делала привал, сушила у костра одежду, отдыхала и с рассветом снова шла. Но в этот раз даже ночь не заставила ее остановиться… На всю жизнь запомнила Зина бесконечную дорогу: черные стволы, хлюпающий под сапогами снег и холодное звездное небо, изредка мелькавшее между ветками. На деревьях через каждые сорок — пятьдесят метров были сделаны зарубки, помогавшие ориентироваться; во мраке их не было видно. Приходилось жечь спички. Вскоре спички кончились, но темнота поредела. Снег стал фиолетовым, потом голубым. Солнце осветило вершины, когда девушка подошла к партизанскому лагерю. Часовой окликнул ее, но, не дожидаясь, пока Зина ответит, вылез из кустов и поддержал под руку. Девушка падала… Увидев Золотарева, она слабо улыбнулась, села на снег и достала из-за пазухи измятое объявление. Говорить она уже не могла.
Юрий Александрович с трудом сдержал стон. Он узнал сына… "Как Боря попал в Любимово? — подумал капитан, но тут же отбросил эту мысль. — Неважно, неважно!.. Надо спешить!.. Скорее!.." Он приказал накормить Зину и спрыгнул в землянку, где спал только что вернувшийся с задания начальник штаба.
— Малышев! — закричал Юрий Александрович. — Вставай!
Лицо у начальника штаба было истомленным. Щеки ввалились, нос заострился. Запрокинув голову, он тяжело, со свистом дышал. "Не спал две ночи!" — вспомнил Золотарев и, стараясь не шуметь, выбрался наружу. "Я же еще ничего не знаю. Надо поговорить с Зиной", — мелькнуло у него.
Услышав, что арестованных легко можно освободить, и рассмотрев план, нарисованный Алешкой, Юрий Александрович задумался. Он стоял возле костра, глядя в огонь. Партизаны молча обступили командира, готовые по его приказу отправиться в поход. Зина, уже успевшая пообедать, надела шапку. Она была уверена, что придется тут же идти в обратный путь. Но Золотарев медленно произнес:
— Занимайтесь своими делами, товарищи, — и махнул рукой.
"Время же идет! — подумала Зина. — Почему он медлит?" Очевидно, вопрос отпечатался на лице; Юрий Александрович поманил ее и тихонько сказал:
— Ловушка. Понимаешь?
— Ловушка? — переспросила девушка.
— Сарай, стоящий в стороне, объявление… Подозрительно! И в плане видно, что тут очень удобно сделать засаду… Отдыхай, Зина!
Золотарев ласково улыбнулся и отошел. Лицо его потемнело. Он тяжело ступал по снегу, словно ноги налились свинцом. Зина со страхом смотрела вслед. "Значит, все зря? Они погибнут?" — прошептала она. Стало трудно дышать. Громко всхлипнув, девушка уткнулась в плечо стоявшего рядом бородатого партизана. Тот неуклюже погладил ее по голове.
Юрий Александрович прислонился к сосне, дрожащими пальцами свернул цигарку. Мысли обгоняли одна другую… Нет, он не имеет права выводить отряд из леса. Подвергать людей бессмысленному риску. Товарищи партизаны доверили ему свои жизни. Он не пошлет их на смерть… Немцы рассчитывают на то, что командир потеряет голову, бросится спасать родных… Да, да, их план ясен теперь Золотареву. Но что же делать? Неужели нельзя помочь Соне и Боре?
У капитана стало горячо в груди, деревья перед глазами вдруг задрожали и расплылись. По щеке поползла теплая капля… "Дождь? — поднял голову Золотарев. — Нет… Это слезы…" Он вытер их рукавом и оглянулся, боясь, что кто-нибудь заметил его слабость, — ведь он командир. Он командир!
— Юрий Александрович! — окликнул знакомый голос.
Малышев бежал к нему, на ходу всовывая руки в рукава полушубка. Лицо его было расстроенным. Он силился что-то крикнуть, но задыхался. Откашлявшись и застегнув полушубок, начальник штаба проговорил: