— Драться-то зачем? — обиделся Козлов, вставая. — Языка нет, что ли?
Они долго сидели возле полуоткрытой двери. Разгоралась заря. Крылья мельницы были уже освещены солнцем и пламенели, точно охваченные огнем, а двор тонул в синей тени. Было очень тихо. В сарае проснулись куры и негромко закудахтали. Пахло навозом и мокрой травой.
Федька вздрогнул и вытянул шею. Протяжно заскрипели ворота. Во двор, озираясь, вошли два мужика в стеганых куртках, подпоясанных немецкими ремнями с латунными пряжками, оба безусые, румяные, молодые. За плечами болтались пустые мешки. Они поднялись на крыльцо. Отдернулась занавеска, в окне показалось белое лицо Антюхина, он предложил гостям войти. Партизаны скрылись в хате. Староста закрыл за ними дверь и выразительно посмотрел на сарай.
— Пора! — возбужденно шепнул Козлов и достал автомат.
— Погоди! — остановил Иванцов. Он никак не мог унять дрожь. Тряслись руки и ноги, стучали зубы. Наконец кое-как справился с собой:
— К окнам ступай, чтоб не выпрыгнули. А в хате я сам справлюсь.
— Вот как! — сказал Федька и с уважением посмотрел на следователя. Он даже оживился оттого, что самую трудную и опасную часть дела Иванцов взял на себя. Козлов был уверен, что следователь его пошлет под пули, а сам останется в стороне, он заранее смирился с этим, потому что все начальники в полиции так поступали, в том числе и Федька, когда ему приходилось командовать. "Прет на рожон!" — подумал Козлов, уже не испытывая к Иванцову уважения и презирая его.
А Иванцов вовсе не так уж рвался в бой, как можно было подумать, взглянув на его решительное лицо. Он, напротив, отчаянно трусил. Никогда с ним этого не было. При любых обстоятельствах умел держать себя в руках. А сейчас совсем расклеился! Разговор с теткой так на него подействовал. Испугался, будто не два партизана ждали в хате, а сама советская власть! Ну, нет! Сила пока еще в его руках!
— Ступай, я справлюсь один! — сказал Иванцов.
Он вытащил из карманов пистолеты, спустил предохранители и дослал патроны в стволы. Перебежал двор и прыгнул на крыльцо. Толкнул ногой дверь.
Партизаны сидели на скамье, спиной к Иванцову, староста насыпал в мешок муку из деревянного ларя. Он поднял глаза, увидел следователя, но спокойно продолжал отмерять муку. Иванцов сделал еще шаг и оказался позади партизан. Скрипнула сухая половица. Один из гостей обернулся, встретился взглядом с полицейским. Его рука рванулась к карману. В ту же секунду Иванцов выстрелил. Он выстрелил одновременно из обоих пистолетов прямо в лицо партизану и в следующее мгновенье выпустил остальные пули в его товарища, который успел вскочить и что-то крикнуть. Комната окуталась едким дымом. Когда дым рассеялся, партизаны, разбросав руки, лежали на полу, а староста торопливо, дрожащими руками закрывал их сорванным с кровати лоскутным одеялом.
Иванцов спрятал пистолеты за пазуху.
— Все! — с ужасом поглядел Антюхин на залитые кровью скамью и пол. — Вымыть надо! Скорее! Я сейчас… Жену позову, — староста выскочил в коридор, но тут же вернулся и испуганно прошептал:
— Господин Иванцов, там еще один партизан!
Не успел он закрыть рот, как дверь открылась и вошел полный мужчина низкого роста, обросший черной щетиной. Увидев старосту и полицейского, он отступил, но сзади его схватил за плечи Козлов. Партизан не сопротивлялся. Федька ловко запустил руки к нему в карман и достал пистолет.
— Присаживайтесь, господин хороший! Добро пожаловать!
— Кто… вы? — утомленное лицо мужчины стало тоскливым, жалким, как у загнанного зверя.
ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА
Жена Антюхина, рослая дебелая баба, на голову выше мужа, сверкая красными твердыми икрами ног, замыла кровавые пятна, постелила домотканую дорожку, накрыла стол скатертью и принесла запотевшую четверть самогона, тарелку со свежими огурцами и жирную селедку, нарезанную крупными ломтями и посыпанную зеленым луком. Антюхин сел во главе стола, под иконами, предварительно завесив их расшитым полотенцем.
— Нельзя! — солидно пояснил он. — Потому мертвые тела в комнате!
Козлов хотел ремнем скрутить руки партизану, но Иванцов, долго и пристально смотревший на задержанного, словно изучая его, рассеянно сказал:
— Постой, успеешь!
Он выпил стакан самогону, разжевал картофелину. Тут ему в голову пришла какая-то мысль. Он привстал и взглянул на Федьку. Но полицай был увлечен закуской.
— Это будет в точку! — вырвалось у Иванцова.
— Чего? — с трудом ворочая языком, спросил опьяневший Козлов, но Иванцов, отмахнувшись от него, обратился к арестованному:
— Садись за стол! Ну? Кому говорю?
Партизан привстал, но не решался подойти.
— За руки тебя тащить, что ли? — разозлился Иванцов. Он прикусил губы и спокойно, даже ласково продолжал: — Говорю садись! Выпей, закуси. Ты думаешь, если полицейские, значит звери? Нет, братец, мы ведь тоже сочувствие имеем к вашему брату…
Козлов отодвинул бутылку и с пьяным удивлением уставился на следователя. Не обращая на него внимания, Иванцов налил в стакан самогону, отрезал кусок колбасы и протянул арестованному:
— На-ка, подкрепись!
Партизан, поколебавшись, залпом выпил водку. Его щеки слегка порозовели. Жена Антюхина принесла в котелке щи, положила на стол покрытые лаком, новенькие деревянные ложки. Ели в полном молчании, истово. Партизан маленькими кусочками откусывал теплый, ароматный хлеб, опорожненную тарелку вытер коркой. Когда баба убрала со стола, староста достал бархатный кисет и угостил всех зеленым самосадом, не обойдя и задержанного. Козлов, ухмыляясь, сказал:
— Значит, позавтракали! Чего молчишь, партизан?
— Спасибо за угощение! — несмело отозвался тот.
— Теперь и потолковать можно! — вытер платком вспотевшее лицо Иванцов. — Где твой отряд находится, я спрашивать не буду. Сам знаю. Я, братец, вообще о тебе все знаю. И фамилию и адрес. Живешь в Любимове на бывшей Красногвардейской, дом шесть? Так, что ли? Жинка у тебя симпатичная. Как звать, не припомню. И пацана твоего видел. Годик ему, кажется. Ну как? Правду я сказал или соврал?
— Правду! — опустил голову мужчина.
— То-то! Стало быть, нам разговаривать надо начистоту, без обмана! Ты мужик умный, самостоятельный. Не надоело тебе по лесам болтаться, гороховую баланду лаптем хлебать? Сам видишь, большевикам конец! Чего, спрашивается, зря рыпаться? Но это предисловие, а вот и деловой разговор!.. В Любимове какие-то подпольщики действуют. Связаны с вашим отрядом. Электростанцию взорвали, церковь сожгли, военнопленных в Платоновке освободили. Про них ничего не знаешь?
— Нет! — покачал головой арестованный. — Ей-богу, не знаю!
— Ладно! — кивнул Иванцов с таким видом, будто был вполне удовлетворен. — Тогда, значит, надевай шапку и ступай себе на все четыре стороны! Чего глаза выпучил! Иди, иди! Федька, отдай наган, а то ему от командира влетит.
Партизан встал, испуганно глядя то на Козлова, то на Иванцова. Федька нахлобучил ему на голову шапку, сунул в руку револьвер и подтолкнул к двери.
— Вы правду, ребята? — дрожащим голосом спросил мужчина. — Спасибо вам, ребята! Я же понимаю, служба подневольная, вы все-таки русские люди!..
— Русские, русские, а как же! — деловито подтвердил следователь, выводя его на крыльцо. — Ты уже пошел? Постой, я забыл сказать два слова!..
Партизан остановился, опустил голову. Лицо покрылось меловой бледностью.
— Ты что, испугался? — с деланным добродушием спросил Иванцов. — Я отпущу тебя, не бойся! Мое слово закон! Только ты должен узнать фамилии подпольщиков.
— Да как же? — испугался мужчина, но Иванцов повысил голос:
— Срок десять дней, понял? Если через десять дней не явишься ко мне в полицию, жену твою и мальчишку расстреляю! А партизанам дам знать, что ты вместе с нами водку хлестал, пока твои дружки мертвые лежали!.. Свои же тебя и пристрелят, как собаку! Сам видишь, деваться некуда. Узнавай и беги ко мне! Посажу для виду в тюрьму, продержу недельку, а потом дам две тысячи марок и отпущу! На работу устрою. Ну как? Согласен?
— Да! — выдавил мужчина. На потном лице резко обозначились морщины.
— Значит, ждать?
— Ждите! — партизан, сгорбившись, вышел за ворота.
— Обманет, сукин сын! — прошептал Федька.
— Что ты понимаешь? — пренебрежительно ответил Иванцов. — Эй, староста, запрягай коня! Убитых в Любимово повезем!
…Медленно ехали по сельской улице, а крестьяне стояли у ворот, выглядывали из окон. Тела были прикрыты лоскутным одеялом, но люди знали, какой груз лежит на телеге, и провожали старосту ненавидящими взглядами. Иванцов вздохнул свободнее лишь тогда, когда деревня осталась позади.
Под вечер добрались до города. Иванцов решил попышнее обставить возвращение. Он сам, лично, убил двух партизан, нужно было выжать все, что возможно, из этого обстоятельства! Фон Бенкендорф должен оценить "подвиг" старшего следователя! Не мешает и припугнуть жителей. Всю дорогу Иванцов обдумывал, куда девать трупы и как доложить майору о происшествии. Наконец придумал…
Остановились на базарной площади. Следователь приказал Козлову и Антюхину свалить трупы на мостовую и сверху прикрепить фанерную дощечку с надписью: "Партизаны!" А сам поспешил к Лиде. Почему именно к ней? Он не мог бы объяснить! Вдруг затосковал, замаялся, как к смертной казни приговоренный. Почувствовал: сделан еще один шаг на пути к неизбежному краху!.. Противная слабость охватила тело.
Подойдя к знакомому дому, увидел на крыльце Лиду с каким-то мужчиной. Подумал, что ошибся, но тут вынырнула желтая ущербная луна, и Иванцов узнал девушку. Это была она — в белом халате — верно, только что пришла из госпиталя. Высокий человек в немецкой форме, схватив за плечи, пытался втолкнуть ее в дом. Лида с отчаянием оглядывалась, но не звала на помощь, понимая, очевидно, что в оккупированном городе никто не сможет ее выручить!
Донеслось:
— Пустите меня! Пустите!!
Немец что-то забормотал. Ему удалось вывернуть ей руку. Вскрикнув, Лида на мгновенье перестала сопротивляться. Воспользовавшись этим, фашист ногой распахнул дверь, втолкнул девушку в коридор. Иванцов бросился к нему, хотел остановить, но в страхе отступил. Дверь захлопнулась. Донесся пронзительный крик, затем все стихло.