— Я буду помнить! — уверил Коля. — Я, друг, обязательно буду помнить!
Он притих и до самого дома Хатимовых, куда привел его Анатолий, не проронил ни слова.
Ребята и девушки уже собрались. Они с удивлением уставились на оборванного, грязного Авдеева, который в своих черно-белых сапогах гармошкой и зеленых шароварах выглядел весьма живописно.
— Разрешите представить отважного подпольщика Николая Авдеева! — торжественно сказал Толя, подталкивая товарища к изумленному Алешке. — Зимой мы вместе фокусы показывали, а сегодня он меня от полицаев спас!..
— И еще мы арестованных освободили! — хвастливо прибавил Авдеев, без стеснения разглядывая комсомольцев.
— Очень рад познакомиться! — мягко обратился к нему Шумов. — Я о вас много слышал. Хорошо, что вы теперь будете с нами!.. Оставайтесь и сегодня! Вместе отпразднуем Первое мая!
Тут только Антипов заметил, что комната чисто выметена, на окнах белеют занавески, а стол уставлен однообразной, но зато обильной закуской. В черном чугуне дымилась картошка, на блюде поблескивала холодная брюква и свекла.
— Вина у нас нет! — лукаво сказала Тоня. — Но я думаю, вы уж как-нибудь обойдетесь!
— Это все бабушка постаралась! — смущенно и ласково прибавил Алеша.
Елизавета Ивановна в новом платье, с аккуратно заплетенными седыми косичками, скромно сидела в углу, шепотом беседуя с Шурой и делая вид, что похвала ее не касается.
Ребята не заметили, как наступило утро. Первый солнечный луч скользнул по подоконнику и желтым квадратом прилип к полу.
— Что же это мы! — спохватился Лисицын. — О самом главном забыли! — Он вытащил из-под стола брезентовую сумку, набитую бумагами.
— Мы поздравления написали! — объяснил Шумов Толе. — Вот, послушай. — Алеша достал из сумки листок клетчатой бумаги, вырванной из школьной тетрадки, исписанный крупными печатными буквами, и прочел: — "Дорогой товарищ! Штаб подпольной комсомольско-молодежной группы и горком комсомола горячо поздравляют тебя с Международным днем солидарности трудящихся Первое мая! Борись с немецкими оккупантами! Кровь за кровь! Смерть за смерть!" Как ты находишь? — помолчав, спросил он.
— По-моему, здорово! — искренне похвалил Антипов. — Честное слово!.. За душу хватает!
— А знаешь, кто сочинил? Вон кто! — улыбнулся Женька белокурой молоденькой девушке, которую Толя раньше не видел. Девушка сидела возле Тони, не отходя от той ни на шаг.
— Познакомься, — продолжал Женя. — Римма Фокина. Работает в ресторане официанткой. Неплохо устроилась?
— Неплохо! — согласился Анатолий, пожимая Римме руку. — Вы, наверно, там много интересного слышите?
— Я только позавчера поступила! — застенчиво ответила девушка.
Шумов озабоченно поглядел на ребят.
— Кому-то из нас придется идти! Поздравления необходимо разбросать по почтовым ящикам. Жребий бросим, или доброволец найдется?
Все молчали, переглядываясь. Никому не хотелось в одиночестве бродить по улицам. Но тут приоткрылась дверь, и тонкий, взволнованный голос проговорил:
— Можно мне, ребята? Разрешите мне?
В комнату, потупившись, проскользнул Володька Рыбаков.
— Кто тебе разрешил сюда явиться? — строго спросил Шумов, но Женя, сочувственно посмотрев на красного, смущенного Володьку, у которого слезы готовы были брызнуть из глаз, шепнул:
— Брось! Пусть и у хлопца будет праздник! — Подойдя к Рыбакову, он взлохматил его мягкие светлые волосы. — Давно, наверно, у дверей дежуришь?
— Давно! — сознался Володя и тихо прибавил: — Вы, пожалуйста, простите меня, ребята!.. Позвольте мне, я быстро сбегаю!.. Я знаю, в каких домах молодые ребята и девушки живут! Меня немцы сроду не поймают!
Алешке хотелось выдержать характер и отправить провинившегося парня домой, но, во-первых, очень уж жалобный вид был у Рыбакова и, во-вторых… Какое он имеет право быть таким строгим? Разве не он, Алеша, вел себя вчера так легкомысленно, пожалуй, еще похуже, чем Володька! Поколебавшись, Шумов протянул сумку:
— Ступай! Да быстрей возвращайся! Мы тебя подождем!
— Спасибо! — насупился Рыбаков, натянул на голову измятый картуз и, сорвавшись с места, словно его пружина подбросила, исчез. Хлопнула дверь.
— Огонь хлопец! — ласково улыбнулась Тоня.
…Хорошо встретили Первое мая! После завтрака вполголоса пели советские песни. Толя, вспомнив старину, сплясал под гитару. С азартом "сбацал" цыганочку Авдеев, даже Алешка прошелся вприсядку перед покрасневшей от смущения Шурой. Никто не мешал. Двери были закрыты, а с улицы доносились выстрелы и взрывы поставленных ночью мин. Ножами и топорами соскабливали немцы листовки. Несколько полицейских получили тяжелые ранения при попытке сорвать красные флаги. Пришлось коменданту вызывать из Калуги минеров. А комсомольцы на время как будто забыли, что подвергаются смертельной опасности. Они веселились от души, не подозревая, что в последний раз встречаются все вместе.
…Праздник закончился неожиданно. Володька, чья очередь была дежурить на крыльце, задыхаясь, ворвался в комнату:
— Разбегайтесь! Немцы на машине подъехали! Скорее!
Через несколько минут дом опустел. Комсомольцы ускользнули черным ходом, в комнате остались лишь Шура с Тоней да бабушка Елизавета Ивановна, которая, конечно, не могла последовать за внуком. Выглянув в окно, Тоня с отвращением сказала:
— Шурка, это Биндинг вернулся! Но Шафера, кажется, с ним нет!.. И то хорошо!.. Прибери-ка быстрей со стола! Да не трясись ты, подумаешь, невидаль, немецкий оберет! Не в таких переделках бывали!
Шура улыбнулась сквозь слезы, а Елизавета Ивановна горько прошептала: "Девочки, детки мои дорогие!" Но сестры ее не услышали.
ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ ГЛАВА
Круглов с сомнением поглядывал на Зину, не зная, расспросить ее или ограничиться теми сведениями, которые уже удалось выудить у Шумова. С одной стороны, Зине, конечно, все известно, и она на вид довольно простодушная и приветливая, но, с другой, есть риск навлечь на себя подозрения излишним любопытством и испортить все дело.
Тот период, когда Круглов колебался и его мучили угрызения совести, давно миновал. Теперь он решительно шел к цели. Цель его состояла в том, чтобы узнать фамилии любимовских подпольщиков и сообщить Иванцову. Нужно было торопиться: до срока, назначенного обер-лейтенантом, оставалось всего четыре дня.
Круглов не сомневался в том, что Иванцов непременно приведет в исполнение свою угрозу, расстреляет Олю и Мишутку. Думать об этом было так страшно, что Круглов старался гнать от себя такие мысли. Он вообще стремился не задумываться, поменьше размышлять. Он знал одно: во что бы то ни стало надо спасти жену и ребенка, а то, что погибнут другие люди, его не интересовало. Но нельзя сказать, что решение стать предателем возникло у Круглова сразу, без всякой внутренней борьбы. Тогда, в доме Антюхина, он, конечно, не успел ничего обдумать. Страх парализовал его волю. При виде двух окровавленных трупов он и помыслить не мог о сопротивлении. Но потом, когда Иванцов позволил уйти и Круглов остался наедине с собой, — вот тут нахлынули мысли, от которых не так просто было избавиться…
Он против своего желания стал партизаном, но, к его удивлению, жизнь в отряде ему понравилась. Спокойный, величественный лес, не очень теплые, но зато надежные землянки, отзывчивые товарищи. Собственно, Круглов и немца-то ни одного не видел за два месяца! Как радиста, его оставили при штабе. Он не ходил на задания.
…Круглов совсем приготовился к смерти и, когда Иванцов его отпустил, так обрадовался, что не мог ни о чем думать, лишь вдыхал полной грудью чистый лесной воздух да с любовью смотрел на деревья, покрытые молодой, клейкой листвой. Но потом ему стало не по себе. Он до вечера бродил возле расположения партизанского отряда, не решаясь показаться на глаза товарищам. Круглов то решал обо всем рассказать Золотареву и просить его спасти Ольгу и ребенка, то, напротив, говорил себе, что выручить их он может только сам, выполнив требование Иванцова. "Нет, нет! Я никогда не стану предателем!" — бормотал он, спотыкаясь в темноте о корни деревьев, и тут же, жалко улыбаясь, думал, что другого выхода нет, надо отбросить колебания и взглянуть правде в глаза…
Эти нравственные мучения продолжались два дня. Он бродил по лагерю, как тень, ни с кем не разговаривая. Золотарев приписывал его состояние горю, которое Круглов якобы испытывал в связи с гибелью двух спутников. У Юрия Александровича не возникло сомнений. Он поверил рассказу Круглова, который сообщил, что они трое вошли во двор к старосте, но раздались выстрелы — Назаров и Бабушкин упали мертвые, а он успел убежать.
На третий день Круглову приснился страшный сон. Он видел, будто поднимается на крыльцо своего дома, медленно открывает тяжелую дверь, входит и вдруг отшатывается, увидев посреди комнаты длинный некрашеный сосновый гроб. Он бросается к гробу. Там лежит Оля, прижимая к груди мертвого Мишутку. Во сне Круг- лов испытал такое отчаяние, что слезы градом покатились по щекам. Проснулся он с мокрым лицом и тут же, в темной землянке, среди спящих партизан, твердо решил, что Ольга и Мишутка будут жить! Да, да, он спасет их!
Утром часть отряда во главе с Золотаревым отправилась в путь. Узнав, что теперь они будут находиться близко от города, Круглов обрадовался. Это было ему на руку. Он вошел в палатку командира и обратился к Юрию Александровичу с просьбой послать его вместо Афанасия Кузьмича на связь с любимовскими подпольщиками. Золотарев был удивлен.
— Для чего вам это? — спросил он, впрочем, ни в чем Круглова не подозревая. — Разве у вас среди них знакомые есть?
— А как же! — сказал инженер, обрадованный тем, что командир сам подсказал ему ответ. — Ведь они меня в отряд направили, и жинка с ними связана. Вот я и хочу воспользоваться случаем и кое-что ей передать. К тому же Посылков на задание ушел. Неизвестно, вернется ли к сроку!
— Ладно, собирайтесь! — махнул рукой Золотарев, не придавший значения этому разговору.