План Бенкендорфа не был его собственным изобретением, как та пресловутая "особенная" политика, которая восстановила против него Гребера и в итоге потерпела полный крах. Этот план был основан на тех методах, к которым давно прибегали немцы на оккупированной территории. Когда им не удавалось достичь цели с помощью террора и насилия, они охотно прибегали к провокации, обману и шантажу! Так что майор фон Бенкендорф отнюдь не был оригинальным. Но как он, так и обер-лейтенант Иванцов ошиблись в Женьке Лисицыне. Они думали, что тот окончательно сломлен, а между тем, очнувшись в камере, Женя мысленно поклялся, что больше не скажет ни слова, даже если его изрежут на куски!..
Как он переживал! Он презирал себя и всю ночь проплакал тихонько, чтобы не слышали Алеша и Толя. Он так любил этих замечательных ребят, своих лучших, преданных друзей! Вот они спят рядом, избитые, измученные, но не покорившиеся! Он так хотел быть с ними до конца, но разве теперь, после того, что случилось, имеет на это право?
А утром, когда их вывели и Женька понял, что полицейские идут в лес, он ужаснулся. Женя боялся взглянуть на товарища, который, ни о чем не подозревая, ласково и заботливо смотрел на него!..
Лисицын понял, что полицейские попытаются схватить Афанасия Посылкова и Зину и что он, только он будет виноват в их гибели!.. По дороге Женя несколько раз поворачивался к Алеше, открывал рот, но не мог при- знаться!..
А лес был прекрасен в это жаркое летнее утро. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, украсили траву золотыми, похожими на монеты пятнами. Небо было чистое, синее и такое ласковое, что у Женьки защемило сердце. Даже не верилось, что через несколько минут загремят выстрелы и запахнет пороховым дымом…
Случайно взглянув на Алешу, Лисицын испытал жгучие угрызения совести. Шумов с беспокойством озирался, не понимая, каким образом полицейские узнали дорогу.
Шагавший впереди Иванцов отрывисто отдал какую-то команду. Полицаи схватили Женю за руки и потащили к голове отряда. Алексей остался сзади. Обер-лейтенант нагнулся к Лисицыну и спросил:
— Ну что? Страдаешь? А ты не страдай. Не будь дураком! Господин комендант распорядился, если найдем партизан, отпустить тебя домой. Понял?.. Ты погляди-ка вокруг. Хороша жизнь, не правда ли?. Паршиво, если в такое утро тебя в землю закопают! А?
Лисицын промолчал. Он твердо решил скорее умереть, чем раскрыть рот!..
Полицейские рассыпались между деревьями и ждали лишь знака Иванцова, чтобы ринуться к реке и в глубь леса… Здесь, на этой зеленой лужайке, встречались комсомольцы со связными. А может быть, и сегодня пришли сюда партизаны? Что, если они спрятались где-нибудь рядом, в кустах, и не подозревают об опасности?.. Они не знают, что их предал Лисицын!
Когда эта мысль пришла в голову, Женя словно очнулся. Ему показалось, что между деревьями мелькнули тени… "Молчать хочешь? — спросил себя Лисицын. — Нет, друг! Молчать нужно было раньше, на допросе!.. А теперь исправляй то, что натворил!.."
— Ну? — вкрадчиво спросил Иванцов. — Не отвечаешь? Не надо! Теперь-то мы и без тебя их найдем! — Он повернулся к полицейским, хотел отдать команду, но в этот момент Женька пронзительно закричал:
— Товарищи! Стреляйте! Стреляйте! Здесь полицаи! Стреляйте!
За секунду перед тем Лисицын не знал, что крикнет.
Это случилось как бы помимо его воли. Голос Женьки разорвал напряженную тишину. Обер-лейтенант вздрогнул от неожиданности и даже присел, но тут же бросился к Лисицыну и зажал ему рукой рот. Но не успели полицейские опомниться, как за кустами раздалась автоматная очередь. Вовремя крикнул Женька! Посылков и Зина были близко. Они услышали его!
Федька Козлов с руганью достал из кармана пистолет, но вдруг схватился руками за горло и захрипел. Между пальцами хлынула кровь. Он ступил шаг, второй и упал на колени. Потом свалился на бок. Жалобно завопил стоявший рядом с Федькой молодой полицейский. И еще один полицай упал в траву, окрасив ее кровью.
— Вперед! — закричал Иванцов. — Их здесь немного! Куда вы? Стойте! Стойте, кому говорю!
Но полицаи бросились врассыпную. Они были так уверены в своей силе, что не ждали нападения. Они вышли на охоту, а оказались сами в роли дичи. Но выстрелы прекратились. Старый партизан и девушка не могли вступать в бой с целым отрядом. Воспользовавшись замешательством карателей, они скрылись.
Таща за собой Женьку, тщетно пытавшегося вырваться, обер-лейтенант кинулся вдогонку за своими подчиненными, свирепо ругаясь и грозя им страшными карами. В конце концов ему удалось собрать испуганных, растерявшихся полицаев.
Попытался убежать и Алексей, но нелепая случайность помешала ему. Он уже вырвался из рук конвоира и помчался в лес. Его никто не преследовал. Спасительные кусты были совсем близко. Но тут Леша вдруг взмахнул руками и упал. Он попытался приподняться, но не смог. Что же с ним случилось? Алеша споткнулся. Да, просто споткнулся о корягу и растянул сухожилия. Если бы не эта коряга, он бы, по всей вероятности, спасся… Опомнившийся конвоир подскочил к нему и с руганью схватил за плечо. Шумов, прихрамывая, встал. Он вздохнул и пожал плечами, словно желая сказать: "Ну что ж!.."
Женя и Алексей снова очутились рядом. Их подтолкнули друг к другу и окружили. Настала тишина. Ветер вдруг зашелестел в ветках, на солнце набежала туча. Женька шагнул к Алешке и впервые за этот день прямо взглянул ему в глаза. И Шумов ответил таким же открытым, любовным взглядом. Они поняли друг друга без слов.
— Та-ак! — зловеще сказал Иванцов, медленно расстегивая кобуру. Полицейские сгрудились, злобно глядя на комсомольцев, взбешенные гибелью своих дружков. Алеша понял, что наступили последние минуты, а может быть, секунды его жизни. Он глубоко вздохнул и торопливо, зная, что говорить долго не дадут, прошептал:
— Ничего, Женька!.. Ничего!.. Мы неплохо прожили свою жизнь и умираем неплохо! Дай бог всякому так умереть!.. Ты молодец! Я горжусь тем, что у меня такой друг!.. Прощай, Женька!..
— Прощай, Алешка! — сказал Лисицын. Он шагнул к Шумову, хотел что-то прибавить, но его сбили с ног. Повалили на землю и Алексея. Их топтали сапогами, били прикладами, а потом Иванцов вырвал у полицейского автомат и в упор изрешетил пулями истерзанные, неподвижные тела. Но перед смертью Алешка еще успел приподняться и отчетливо прошептать другу, который уже не мог услышать его:
— А все- таки… Женька… они нас боятся!..
…Убив Алешу и Женю, полицаи заспешили в город. Они так торопились, что даже не стали закапывать убитых, а просто забросали их ветками и листьями. Тела комсомольцев были скрыты густой травой, а осенью ветер, дувший с реки, занес их песком. Потом наступила зима, выпал глубокий снег, и только ранней весной, уже после того, как город был освобожден, Алексея и Женю нашли. На них случайно наткнулся старый охотник и рыбак Верещагин, который был близким приятелем и соседом Семена Ивановича. Он раскидал снег и долго вглядывался в останки, пытаясь догадаться, кто лежит перед ним. В конце концов он узнал Алешу по отцовским сапогам и по куртке с "молнией", в которой юноша ходил еще до войны. Верещагин бережно уложил тела в лодку и перевез в город. Там Шумова и Лисицына похоронили на общем кладбище. Провожала их в последний путь одна бабушка, потому "что Семен Иванович и Любовь Михайловна еще не вернулись из эвакуации.
Больная, сгорбленная старуха стояла на холме, с которого был виден весь город, и сухими глазами смотрела на раскрытую могилу, в которую опустили гроб с телами Алеши и Жени. Друзья лежали там плечом к плечу, навеки вместе!.. Там они лежат и сейчас, а внизу раскинулся маленький затерянный в лесах русский город, в котором немцы не были хозяевами ни одного дня!
ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ ГЛАВА
В субботу в заводском клубе был вечер отдыха. Это был первый такой вечер за полтора года войны, и никто из рабочих не остался дома. Молодежь постаралась, украсила старенький и тесный клуб на славу. На темных деревянных стенах зеленели свежие ветки, сцена была чисто вымыта, в зале алели лозунги и плакаты, старательно нарисованные местным художником. После торжественной части силами художественной самодеятельности был дан концерт, затем начались танцы. Стулья сдвинули в угол, и по залу замелькали пары.
Семен Иванович и Любовь Михайловна сидели в сторонке, наблюдая за танцующими. Из репродуктора неслись плавные и немножко печальные звуки вальса. Окна были открыты, и ветер, пролетая по залу, приносил с Волги запахи нагретой нефти и гниющих водорослей.
Вечер был душный, тихий. Шумов с трудом уговорил жену прийти в клуб. Любовь Михайловна работала теперь в плановом отделе и по вечерам бывала занята. После того как у жены был сердечный припадок, Семен Иванович не позволял ей переутомляться. Несмотря на протесты, он заставлял Любовь Михайловну бросать все дела и идти с ним вместе гулять. Они бродили, как в молодости, по улицам, сидели на берегу, любуясь Волгой, и между ними все время незримо присутствовал Алешка. Словно сговорившись, отец и мать не затрагивали больную тему, но стоило замолчать, как они мысленно переносились в Любимово и вели нескончаемые беседы с сыном.
Это в конце концов стало привычкой. Днем работали, а по вечерам уединялись для того, чтобы думать об Алеше.
Недели две тому назад Шумова вызвали в обком партии и вручили письмо. Он глазам не поверил, узнав почерк Леши. Любовь Михайловна всю ночь проплакала. Она вставала с постели, зажигала свет и снова, в сотый раз, перечитывала письмо, словно хотела выучить его наизусть.
Через несколько дней Шумов отыскал Лисицына и передал записку от Жени. Инженер поднялся навстречу Семену Ивановичу с мягкого кожаного кресла и, взглянув на записку сына, схватился за сердце… Он показался Шумову несчастным, постаревшим и глубоко удрученным. Семен Иванович попытался успокоить Лисицына, но тот не отрывал глаз от записки и, казалось, ничего не слышал. Осторожно пожав его руку, Шумов удалился… С тех пор — вот уже больше двух месяцев — они не встречались. От кого-то Семен Иванович слышал, что Лисицын ушел из Спецторга, но куда он девался, никто не знал.