Вечером я с трудом добился в штабе корпуса необходимых сведений, где будет расположена пока под Ляояном наша дивизия, а вместе с нею и мой полк.
Глава VIВ Бенсиху – отдельным отрядом
Первый бивак под Ляояном. Вызов в штаб корпуса. Поход в Бенсиху. Соприкосновение с противником. Назначение меня начальником отдельного отряда. Первая тревога. Женщина-воин. Интендантство. Гастролеры из штаба наместника. Тревожная телеграмма генерал-адъютанта Куропаткина. Наши поиски на японском берегу Тайцзыхэ. Первый блестящий бой и первые японские пленные. Поздравительные телеграммы от генерала Куропаткина и генерала Бильдерлинга. Неудачный поиск генерала Л-на
9 июля. По необходимости приходится выступить на назначенный полку бивак под Ляояном в 3 часа дня, в самую раскаленную жару. Со мною осталась всего лишь полурота от 1‑й роты, составляющая караул при знамени и денежном ящике, и крошечный штаб полка, без полкового адъютанта, – который все еще гуляет в тылу, «медленно поспешая» нагнать полк.
Первый наш поход показал нам трудности передвижения в такую адскую жару. Люди только что высадились из вагонов; после 5‑недельной «высидки», знаменующей собою дальний «поход», люди не только не втянулись, но отвыкли от всякой ходьбы; утомились, конечно, после первой же версты, растянулись и разбрелись во все стороны; так что остался на «колонном пути» лишь один ротный командир, бодро и одиноко шагавший среди рассыпавшихся в стороне от дороги, уныло бродивших нижних чинов. Я невольно подумал, что дисциплина марша немножко напоминает «порядок» японских походных движений, который мне однажды пришлось видеть в Японии; неудобно мне было, командиру полка, присутствовать при таком порядке движений, и я напомнил это ротному командиру, который с трудом собрал половину людей и сформировал нечто в виде «строя».
Весь-то переход наш из Ляояна в дер. Сычанью составлял всего лишь 11 верст, которые мы прошли в пять часов, делая около 2 верст в час. И это двигается не полк, а полурота. Если наступать будем с такой скоростью, то не скоро дойдем до Кореи…
Поздно ночью я расположился на биваке с одной полуротой. Кругом, говорят, пошаливают хунхузы, а у меня на руках денежный ящик, знамя и сплошное китайское население, в котором не отличишь, конечно, хунхуза: все с косами. Выставил посты, оставив взвод в резерве, и расположился чай пить. Скоро пришли начальник штаба дивизии со старшими адъютантами для «установления связи». Оказалось, что штаб дивизии в 4—5 верстах от штаба моего полка; у них даже и конвоя нет, так что штаб дивизии прикрыт… молитвами святых угодников.
Под Ляояном, 10 июля. Один эшелон собирается на биваке, еще два батальона прибывают сегодня. Только осмотрелся немного кругом, как в 4 часа дня получаю записку, что меня экстренно требуют в штаб корпуса, и чтоб в то же время полк – из которого налицо я вижу только одну роту – готовился к немедленному выступлению в поход. Сделал необходимые распоряжения и помчался в Ляоян, в штаб корпуса. Здесь мне в кратких словах командир корпуса сообщил, что согласно сведениям, полученным штабом нашей армии, Куроки с 5 дивизиями стал на прямом пути движения на Мукден через Бенсиху, в обход Ляояна и его укреплений; для преграждения этого движения посылается отряд в составе трех батальонов, ½ батареи и ½ сотни казаков.
Мне и предписывается, в качестве начальника отряда, завтра в 5 час. утра выступить в Бенсиху за 60—70 верст к востоку от Ляояна вверх по Тайцзыхэ; при этом мне читают записку генерал-адъютанта Куропаткина, что мне предстоит одолеть два горных перевала, которые я попутно обязан разработать; двигаться налегке, лишних грузов не брать, а если нельзя будет с артиллерией перебраться через горы, «бросить пушки и двигаться в Бенсиху с одной пехотой…».
Я посмотрел на часы; было уже 9 час. вечера. Завтра в 5 час. утра надо выступить всем полком; один батальон находится в 11 верстах, другие два теперь только высаживаются из вагонов, необходимо сейчас же сообразить и решить, что взять с собою, что оставить и где оставить, каждая минута мне дорога. А тут – начальник штаба начинает мне читать длинные лекции, как действуют японцы и как надлежит действовать мне… Невольно вспоминаешь записки генерал-лейтенанта Зотова о русско-турецкой войне, когда Непокойчицкий и Левицкий тоже любили писать в приказах длинные сентенции по тактике.
Было уже около 10 час. вечера и совершенно темно, когда я освободился, наконец, от урока по тактике и помчался на вокзал, где среди необозримого моря вагонов, путей и разнороднейшего хаоса войск, команд, китайцев, гор разных грузов и неумолкаемого жужжания разношерстной толпы я разыскал вагоны, из которых в эту минуту высаживались эшелоны моего полка.. Раньше всего послал ординарца в Сычанью, чтобы эшелон сейчас же выступил в Ляоян под начальством заведующего хозяйством подполковника С-ва. А потом сделал необходимые распоряжения на месте. Лишь в 3 часа ночи прибыл эшелон из Сычанью. Временный начальник эшелона совсем раскис и уже жалуется на болезнь, все офицеры нервничают… Но это, конечно, пройдет все. Первые шаги. Да и ночь, все недоспавши, недоевши.
На сборы и соображения всякого рода мы располагали временем от 2—3 час. ночи до 6 час. утра. Вопросов нарождалась тьма: известно было, что предстоит движение по диким горным тропкам, с обозом и артиллерией; надо было перебираться через высокие каменистые перевалы, по которым туземные жители поддерживают сообщение только при помощи мулов и осликов; приказано еще по пути разрабатывать дорогу; надо было решить, что взять с собою, что оставить тут в Ляояне, – решить сейчас же, безотлагательно, не имея, однако, конкретных сведений о характере ожидающих нас препятствий… Сидя на лугу, среди наваленных вещей и обозов, среди неумолкаемого гомона взбудораженного предстоящим походом бивака, вблизи полотна железной дороги и неустанно маневрирующих паровозов, я усиленно напрягал всю силу памяти и сообразительности, чтобы взвесить, что взять, что не взять, куда сложить, кому сдавать и проч.
11—15 июля. Поход в Бенсиху. Отяжелевшие мысли, усталость бессонной, нервно проведенной ночи – все отлетело, когда наступило утро, а с ним и пора выступления в поход.
Собрались и построились почти три батальона полка… В первый раз я стою лицом к лицу с моим полком на месте настоящей службы, на театре войны… Да и меня полк видит в первый раз перед собою. С взаимным любопытством поглядываем друг на друга; ощупываем друг друга проникновенными взглядами, стараясь сколько-нибудь узнать друг друга… Я мысленно обратился с горячей молитвой к Богу, прося Его помощь в предстоявшем мне трудном деле… Без напоминаний и команд люди сами, по собственному побуждению, как один, сняли шапки, перекрестились, и мы тронулись в первый поход, – навстречу неведомым, но жгучим событиям.
С 7 час. утра наступила уже адская жара, которая усугублялась прямо банною атмосферой. С первых же шагов видно было, что поход будет нестерпимо тяжелый: невыносимая жара, люди – большей частью туляки, заводские рабочие, призванные из запаса – в трудности похода не втянуты; тягость неопределенного, но грозного будущего невольно отягчает каждый шаг навстречу этому будущему…
После 5—6 верст марша замечаются уже отсталые, есть случаи солнечных ударов, доктора подбирают больных и отсталых в лазаретные двуколки, которые быстро наполняются. Пускаем в ход все меры, чтобы уменьшить число отсталых; делаем чаще остановки, за баснословные цены нанимаем китайские арбы, на которые складываем солдатские вещи, чтобы облегчить сколько-нибудь солдатскую ношу. Придя на большой привал, узнаем, что один солдат солнечным ударом поражен смертельно; все меры докторов оказываются тщетными, и бедняга лежит с открытыми безжизненными глазами и неумолкаемо не то стонет, не то кричит, совершенно автоматически; хочется доставить его скорее в копи Янтай, где есть летучий отряд Красного Креста, хотя доктора уверяют, что едва ли доживет до вечера…
Поздно ночью пришли на бивак, заняв для этого поневоле китайское кладбище. Вообще в Маньчжурии, в большинстве случаев, наилучшими местами для биваков служат кладбища, потому что кругом всюду все засеяно, нет пяди свободной земли, топтать посевы запрещено, отдохнуть же людям нужно; поэтому кладбища являются для обеих сторон – для войск и населения – безобидными бивачными местами: тут всегда есть и тень, и травка; неприятно только то, что приходится иногда располагаться рядом с покойником, скрывающимся в гробу, поставленном прямо на поверхности земли, и проявляющим свое присутствие сильным запахом.
В первые часы прихода на биваке стоит неумолкаемый гул и обычная сутолока бивачной жизни; многочисленные костры точно искрами вкраплены в непроглядной тьме; около костров суетятся силуэты людей, кипятят чай. Приятно шипят и шумят походные кухни, возвещая близость горячей пищи. Что за благодать эти походные кухни для солдата! Раньше, бывало, придешь на ночлег усталый, измученный, с полной уверенностью, что обеда не дождешься, потому что кухни в обозе, который, конечно, всегда приходит позже; а когда, наконец, обоз пришел, – доставай котлы, рой очаг, добывай воды, топливо, начинай варить, – словом, канитель такая, что и голодный солдат мысленно отказывался от обеда – который поспеет после полуночи – лишь бы только поскорей предаться отдыху и спасительному сну для того, чтобы к утру освежить силы к предстоящему новому переходу. Теперь одновременно с приходом на привал или ночлег приходят и кухни, – получай обед и отдыхай.
Догорают костры, затихает шумливый говор бивака, нарушаемый только предсмертными хрипами, вылетающими из лазаретной двуколки, где лежит пораженный солнечным ударом ряд. Малышев. Мало-помалу затихает все кругом, затихает и он, бедняга… Первая наша жертва. Не хочется хоронить его здесь, в поле, и везем его с собою на каменноугольные копи Янтайские, где как-никак есть русская колония. Там вырыли могилу, которая вмиг точно затонула среди гор полевых цветов и зелени, доставленных со всех сторон товарищами; простой некрашеный крест обвешан венками и гирляндами из полевых цветов; у изголовья покойника на поставленную кем-то тарелочку в один час, из одних копеечек, накопилось свыше 28 руб., которые отправлены семье покойного. Так родные горемыки отзывчивы к чужому горю: сердце сердцу говорит знакомым, понятным языком. В присутствии отряда полковой священник совершил отпевание, и мы выступили дальше.