«Что за штука, – подумал я, – что это вдруг так загорелось сразу. Да и откуда тут взялся сам командующий армией, что его интересует мой обоз?» Отдал необходимые приказания и наскоро стал одеваться.
– А это тут чья палатка? – слышу голос генерал-адъютанта Куропаткина.
– Эта палатка командира Псковского полка, – отвечает кто-то.
– Сию минуту убрать ее…
«Вот привалило, – подумал я, – суждено мне все попадаться на глаза командующему армией…»
Когда я выскочил из палатки, генерал-адъютант Куропаткин в сопровождении своей свиты пробирался уже через обозы по направлению к Мукдену. Оказывается, я провел ночь в близком соседстве с Куропаткиным, потому что палатку мою поставили около какого-то железнодорожного здания, где ночевал и командующий армией. На биваке среди необозримых обозов в это время клокотала кипучая деятельность.
Приказание, переданное высшим начальством непосредственно обозам – «отступить», «убраться немедленно, не теряя ни минуты», попало как искра в горючий материал.
И без того настроение в тылу уже несколько дней было пересыщено отголосками непрерывных боев и тревожными ожиданиями всякого рода. Обозы давно уже «настораживали лыжи»; а тут вдруг самое высокое начальство приказывает: «уходи поскорей подобру-поздорову…» В такие минуты подобные приказания для обозов равнозначащи выражению «спасайся кто может». И действительно, я был в высшей степени поражен магическим действием этого приказания. Глядя накануне на необозримую площадь, запруженную вплотную многочисленными обозами и неуклюжими транспортами, я был глубоко уверен, что потребуется не менее суток, чтобы вытянуть их на Мандаринскую дорогу; тем более что стояла невылазная грязь. А на самом деле я оглянуться не успел, как все кругом опустело. Вот что значит страх смертный – какой это сильный чудодейственный бич!
Конечно, надо было видеть, чего это стоило и что происходило, когда все обозы рванулись разом: один обозный всадил нож в спину товарищу, заслонившему ему дорогу своей повозкой… Но как бы то ни было, а площадь опустела. Видно было издали, как широкая Мандаринская дорога точно заклинена обозами, которые бьются в грязи, как в муравейнике, а местами быстро расползаются как тараканы по прилегающим полям, стараясь возможно дальше обогнать тех, которые судорожно бьются на дороге; но целиной идти весьма рискованно: не вывезет лошадь и пропадешь…
Мне передали предписание, что я назначаюсь в помощь генералу Э-ку, чтобы эвакуировать станцию Янтай…
– Поздравляю с праздником, – вырвалось у меня невольно обращение к офицерам, когда я прочел это неприятное поручение.
– А что такое? – спросили меня офицеры.
– Да вот, не угодно ли, нам поручают жечь здесь все наше добро, уничтожать железнодорожные здания и проч., чтобы это не досталось в руки японцам… А этих никак надо ожидать с часу на час, так как через ½ часа подойдет арьергард, а за ним следом должны идти японцы, если они учились тактике.
Ничего не поделаешь, поехал по станции разыскивать генерала Э-ка и привести в известность имущество. Генерала Э-ка, оказывается, нет; но встретил меня известный лихой инженер С-в, который объявил мне, что и он получил такое предписание еще накануне и уже все подготовил, что нужно, а частью уже жгут. Действительно, около какого-то здания пылал костер, в котором жгли сухари, консервы – которых мы от интендантства не могли допроситься вчера. Операции наши по эвакуации станции были несложны и необременительны. Около 11 час. дня примчался генерал Э-к, который был уже по пути в Мукден; разыскал меня и высказал, что он весьма раздосадован данным ему поручением. К счастью, я мог его успокоить, что все уже сделано, и он сейчас же повернул обратно к своим войскам.
Вскоре появился наш арьергард – 3‑я пех. дивизия. После долгой разлуки я встретился, наконец, со своим непосредственным начальством, генералом Я-м, товарищами и сослуживцами. На перроне опустевшего вокзала собралась порядочная оживленная группа, точно в ожидании приезда начальства… Все в несколько возбужденном состоянии, которое наступает всегда после пережитой великой опасности… Пережиты многодневные кровопролитные бои. Смерть витала кругом, многих унесла, нас бросила, – может быть, ненадолго; но отсрочка дана несомненно, пока мы живы. Это нервирует и вызывает повышенное настроение… Генерал З-к мечтает о чае и предлагает какому-то солдату 3 руб., чтобы он добыл ему стакан чаю; капитан Шаров, погибший во время Мукденского отступления, передал мне письмо из дому. Генерал Б-ий заигрывает со Смолкой, которая флиртует и кокетничает, что так мало идет к ее чисто боевому виду в ее мужском костюме. Но ведь à lа guerre comme à la guerre, и Смолка – дама на безрыбье… Полковник Криштопенко, убитый через месяц на Шахэ, рассказывает, что они пережили на Анпине. Начальник дивизии показывает карту и поясняет диспозицию на сегодняшний день, – что ночлег мы будем иметь в дер. Гуцзяцзы и Падяза, то есть тут недалеко, в 3—4 верстах к северу от ст. Янтай. Я выразил сомнение в том, будем ли ночевать в Гуцзяцзы.
– Почему вы так думаете?
– Потому что противник тоже имеет право голоса. Трудно себе представить, чтобы японцы оставили наше отступление совершенно в покое. А они сейчас заняли уже Ляоян и владеют обоими берегами Тайцзыхэ. Полагаю, что в д. Гуцзяцзы будут, пожалуй, ночевать японцы.
Я едва кончил свою фразу, как над нами высоко в воздухе одна за другой зашипели, забулькали шимозы и со страшным грохотом бухнули недалеко от вокзала в самый бивак 10‑го Новоингерманландского полка, который мирно стоял на лугу, – ружья составлены, люди сняли снаряжение, разбрелись в разные стороны, кипятят котелки и проч.
Эффект был необычайный… Мечтание о чае, флирт со Смолкой, – все смешалось и завертелось. Начальство только на ходу успело отдать приказание «в ружье» и направилось куда-то. Я разыскал свою лошадь и подъехал к биваку моего полка, который стоял уже в ружье. Слава богу, что мне не пришлось видеть в Псковском полку той тревоги, – чтобы не сказать больше, – что я видел сейчас в других частях. Полк спокойно и молча стоял на месте, благодаря хладнокровию командующего 1‑м батальоном капитана Г-за. А в воздухе над нами рвались поминутно целыми очередями шимозы и шрапнели. В бинокль отлично видна была одна несчастная батарея, которая прилепилась к северным скатам гор, отделяющих Ляоян от Янтайской равнины. Всего только одна несчастная батарея. А у нас тут целая артиллерийская бригада шарахнулась… Вспоминать совестно. Непонятная и преступная беспечность со стороны частей, прикрывавших отступление.
Было уже, кажется, что-то около 4 часов пополудни, когда ехавший на походе рядом со мною начальник дивизии обратился ко мне с тревожным вопросом:
– Позвольте. Да ведь мы, кажется, не по своей дороге идем. Ведь мы должны двигаться на дер. Улитайцзы и Шилихэ, а ведь они вон где, к востоку от нас.
– Конечно, мы двигаемся не по той дороге, которую вы изволили показывать. Да и ночлег наш в деревне Гуцзяцзы остался далеко-далеко позади.
– Так ведь нельзя же так! Там ведь главные силы двигаются, 35‑я дивизия, и мы должны их прикрывать; иначе – значит они там обнажатся совершенно. Переходите сейчас с полком и дивизионом драгун на ту дорогу, а вслед за вами перейдут туда и остальные полки.
Я сейчас же направился прямо на восток и через 2—3 часа трудного перехода целиной, без дорог, вышел… как раз на хвост 35‑й дивизии, которая расположилась уже здесь на ночлеге. Значит, арьергард слился с главными силами, а позади нас прикрывает святитель Николай. Совершенно стемнело. Подошли и остальные полки дивизии. Надо бы пойти назад, к Ляояну, чтобы выиграть надлежащее расстояние между арьергардом и главными силами. Но… пойти опять навстречу, может быть, шимозам и шрапнелям… Да и ночь; грязь невылазная. Решили заночевать тут. Авось…
Поехал я ночью осмотреть свою цепь и выехал на какой-то ручеек, разбухший от предшествовавших дождей и пересекавший дорогу, по которой бешено порывались обозы, неистово обгоняя друг друга, отчаянно выбиваясь из засасывающей грязи. А тут еще эта проклятая речушка, по которой повозки могут двигаться лишь гуськом. Боже, – какое столпотворение тут получилось от сгрудившихся обозов! Для наблюдения за переправой тут распоряжался Генер. шт. капитан гр. И-ев, который совершенно один, без всяких помощников, с прутиной в руках употреблял нечеловеческие усилия, хлестал направо и налево, отчаянно ругался и совершенно охрип, стараясь водворить порядок. Я дал ему в помощь несколько нижних чинов. Всю ночь он бился тут у речки. К утру обозов тут не было.
24 августа. Прошел благополучно первый переход. Пустые шероховатости, отмеченные мною выше, были неминуемы, конечно, в такой сложной отступательной операции, какую мы совершаем. Ведь армия двигается фланговым маршем на расстоянии пушечного выстрела от высот у Тумынцзы: стоит только японцам захватить эти высоты, и нашу армию под Ляояном постигла бы катастрофа куда печальнее той, чем испытанная впоследствии под Мукденом, потому что со стороны Янтайских копей на фланге движения из Ляояна в Мукден висела почти вся армия Куроки, а не такие ничтожные силы, которые прорвались через Киузань 25 февраля (1905 года) и позорно гнали наши армии в Телин. Эта опасность, угрожавшая нашей армии под Ляояном, положительно чувствовалась, если не понималась, каждым солдатом. Весь переход 23 августа (и 24‑го) нижние чины украдкой, но тревожно озирались на горы вправо от нас, то есть со стороны Янтайских копей; и если при всем том армия совершила свое отступление вполне хладнокровно, то это ей делает честь и славу.
Почему под Ляояном армия справилась с более трудной задачей, чем под Мукденом, можно объяснить лишь тем, что моральная упругость нашей армии под Ляояном была выше, чем под Мукденом; под влиянием длинного ряда неудач и поражений износились постепенно нервы, а прибывшие запасные из России отравили остатки таившейся в нас веры в свои силы и в наше дело.
Да! Бывают несомненно «герои проигранных сражений», как бывают также несомненно чрезвычайно искусно выполненные сложные военные операции, которые, при видимых отрицательных результатах, в действительности скрывают в себе блестящий успех. К таким именно операциям надо отнести отступление нашей армии из Ляояна. Мы так привыкли восторгаться боевыми качествами японцев, – и я отнюдь не намерен умалять их, – что должны были бы выразить великое удивление, как это три сосредоточенных армии, заняв такое чудовищно-выгодное стратегическое положение относительно противника, позволили ему безнаказанно выйти из великой беды. А между тем никто этому не удивляется, точно так и должно было быть.