— Подлый ты, — сказал Костя.
У Крылова загорелись глаза.
— Я — подлый? Ну-ка повтори, салажонок! — Игорь сильно рванул к себе гитару, занес кулак, но в это время в кубрик вошел Зубравин. Крылов вмиг присмирел, и мичман ничего не заметил. Он упрекающе покачал головой — опять гитара? Лучше бы книжку почитали или поспорили о чем-нибудь, ну, скажем, о любви.
— А, Гончар? — Зубравин подмигнул матросу.
Костя стушевался:
— Музыку люблю.
Крылов съязвил:
— В артисты метит.
Зубравин молча вынул ив кармана телеграмму и протянул ее Гончару. Костя растерянно взял листок, пробежал глазами: «Встречай завтра десять утра, вагон пятый тчк целую Надя».
— Так это… это моя… — Костя густо покраснел.
— Ваша невеста? Помню, помню. Ну вот что, лейтенанта нет на корабле, но я рискну отпустить вас. А вахту отстоит Крылов. Он у нас штрафник.
«Нашел козла отпущения», — обиделся Крылов.
Костя Гончар — коренаст, плечи широкие, лицо доброе, чуть рябоватое. Вот только уши… Не раз Костя в душе обижался — что с ними делать, куда ни пойдешь, сразу в глаза бросаются. А радисты, его дружки, нередко шутили: мол, у Гончара вся сила в ушах! Ни одного сигнала не спутает. Костя не сердился. Зато старшина Русяев подобных шуточек и себе не позволял, и слушать не любил. Попыхивает на полубаке папироской, рассуждает:
— Не горюй, Костя. Уши что? Вот душа — это другое дело. У иного, глядишь, глаза и лицо что надо! И фигура… Словом — красавец! А девчата от такого в сторону шарахаются. Почему? Душа у него червивая. А у тебя она светлая, как морская вода. И если полюбит какая — помни мое слово, — навсегда. Вот только почаще ходи на танцы.
Но Костя предпочитал сидеть на корабле и подменять на вахте тех, у кого были знакомые девушки. Ребята за это души в нем не чаяли. И хвалили, не скупясь. Но, пожалуй, больше других его ценил Зубравин. Однажды Гончар вернулся из увольнения расстроенный. Мичман это заметил. Что случилось? За Гончара ответил Федор Симаков:
— С девушкой познакомился, а она… убежала!
Костя покраснел до корней волос.
— Убежала? — спросил мичман, лукаво прищурив глаза, и, не дождавшись ответа, добавил: — Ты, Костя, не больно пекись о них. Успеешь еще себе найти. Девушка подобно пчеле — чуть что, и ужалит.
На другой день, в субботу, Гончар сошел на берег. Солнце щедро поило землю лучами. Он побрел к сопке, где стоял памятник героям-батарейцам. Пионеры как раз возлагали к орудийному лафету венки. Потом Костя долго смотрел на море. С высоты скалы оно казалось серо-зеленым. Ветер крутил волны, бросал ноздреватую пену на камни. Косте было грустно. Он снова вернулся в парк, уселся на скамейке. Рядом у куста низкорослой березы сидели двое. Девушка в голубой шапочке с накрашенными губами все смеялась, просила дать ей веточку березы. Парень сорвал, а Костю злость взяла. А почему он и сам не знал.
Костя встал и направился к выходу. За спиной услышал чей-то голос. Обернулся — Надя. Он так и впился в нее глазами.
— Что вы так смотрите? — она улыбнулась краешками губ.
— Шапочка у вас пестрая, — растерянно выпалил он.
Она подошла к нему совсем близко, серьезно сказала:
— Зачем меня обманули?
— Я? — Костя часто заморгал ресницами.
А кто же? Пока она покупала в гастрономе яблоки, он ушел.
— Простите, я… Я не знал…
Она повела его к скамейке, стоявшей в тени деревьев.
— Сядем, — тихо сказала она и заглянула ему в лицо. — Отчего такой грустный?
Письмо ему мать прислала, вот и вспомнились родные края.
— Скучаешь по дому? — Ее лицо было так близко, что Костя стушевался.
— Я? Нет. Мать скучает…
Помолчали, потом она тихо спросила:
— Скажи, а чайки кричат перед смертью? Лебеди, те, да, а как чайки?
Гончар засмеялся. И чего ей вдруг это пришло в голову? (Не мог знать Костя, что она вспомнила своего Генку. В тот день, когда его лодку перевернуло на лимане, пронзительно кричали чайки.) Она встала, хмуро бросила:
— Насмешник…
Костю словно хлестнули по щеке. Он взял ее за руку, заглянул в глаза. В них, как в пруду, горели светлячки.
— Прости… — И посмотрел на часы. Она догадалась, что ему пора на корабль.
— В четверг у меня день рождения, приходи?..
В тот вечер Надя сияла. Она увлекла его в другую комнату (хозяйка, у которой она жила, как раз уехала в отпуск) и шепнула на ухо:
— Поцелуй меня…
Костя задыхался от волнения. Ему не верилось, что девушка так доверчива с ним. Но поцеловать так и не осмелился. Надя весело улыбнулась:
— Чудной… — И со вздохом добавила: — Берегись моря, оно всегда зыбкое.
Тяжело сложилась у нее жизнь. Отец, воевавший где-то на Севере, пропал без вести, когда ей исполнился годик. А вскоре во время операции умерла мать. Надю взяла к себе старшая сестра матери Фекла Терентьевна, хотя своих малышей было пятеро. Надя закончила десятилетку и пошла работать. Получила первую получку, принесла домой.
— Мама, вот тебе…
Фекла Терентьевна не в силах была сдержать слезы. Не надо ей денег, пусть лучше справит себе туфли, на платье шерсти красивой купит.
— Ты уже невеста, парни на тебя заглядываются.
Жили они на Кинбурнской косе, что на Херсонщине. Наде приглянулся там рыбак. Генка — так звали парня — был первым хлопцем на селе, хорошо играл на баяне. Он то и выпалил ей:
— Пойдешь за меня? Знаешь, я тебе в Лимане золотую рыбку поймаю. Вот как у Пушкина в сказке. Она счастье нам принесет. Пойдешь?..
Наутро Генка ушел на путину. А в ту пору над Лиманом поднялся небывалый ураган. Завертело лодку, опрокинуло. Генка в сетях запутался… Немало слез выплакала Надя, да горю не помогло. В то лето как раз на Лиман приехала отдыхать семья штурмана из Синеморска. Надя сидела у берега. Косы до самой земли распустила. Грустная такая. Бросает в воду камешки. Солнце низко повисло над Лиманом, подожгло камыш, и блестит он как бронза. От лучей волосы у девушки будто огненные. Штурман подошел к ней, поздоровался:
— Можно присесть, красавица?
— Садись, если не трусишь, — сказала она с усмешкой.
Это штурмана позабавило.
— А чего трусить?
— У жены отобью, бойся. — Помолчала, вздохнула. — Уехать вот мне надо из села. Взял бы на Север, а? Слыхала я, что рыбачки там нужны.
Взял ее штурман, помог устроиться в траловом флоте. Тут-то с пей и познакомился Костя. Когда Надя уезжала навестить больную тетку, Гончар провожал ее. Долго они молчали на перроне, и вовсе не потому, что Косте нечего было сказать. Хотелось сказать многое — и о том, что краше девушки для него нет на свете, и о том, что снится она ему по ночам то белогрудой чайкой, то лебедем. Костя рассказал о ней матери, а та прислала письмо, в котором спрашивает, когда он женится. «Сыночек, приезжай с девушкой сюда, и такую свадьбу сыграем, что на мою старость это самая большая радость будет…» Поезд гулко забасил. Надя ткнулась губами в его горячую щеку.
— Я скоро вернусь…
И вот эта телеграмма.
Все матросы давно позавтракали, а Гончар утюжил брюки.
— Костя, ты совсем отощаешь, садись-ка за стол! — крикнул ему бачковой.
Но Гончар, расчесывая перед зеркалом свой русый чуб, весело напевал: «Ну-ка, чайка, отвечай-ка, друг ты или нет…» Симаков покачал головой:
— Поешь, как Нечаев. Весело, значит, подругу встречать? А признайся, Костя, хорошая она?
Гончар улыбнулся. Чудной Федька. Чего тут спрашивать? Глянул бы на нее.
— Это ж такая девушка, такая… — он не находил слов и помогал себе жестами.
— Все ясно, пришвартовала она тебя, пропал парень! — усмехнулся Федор.
Одевшись, Костя вышел на палубу. Ему уже виделась Надя. Вот она выходит из вагона, и он берет ее за руку. Все-все скажет ей: и как тосковал, и как рад был ее письмам. А еще скажет, что любит ее. На всю жизнь.
Костя шагнул к трапу и столкнулся с Грачевым.
— Вы куда?
— В город, товарищ лейтенант.
— А кто уволил, мичман?
— Так точно! Девушку встретить.
— У вас есть взыскание, и я не могу отпустить на берег. Ясно?..
Грачев нетерпеливо ждал мичмана у себя в каюте, ему было не по себе. Что он себе позволяет? Этому Гончару надо долго сидеть на корабле, пока научится порядку. Ведь мусор бросал за борт, старпом возмущался. А Зубравин его на бережок отпускает.
«Я ему все скажу…» Старшина команды больно мягок к людям. Грачеву недавно пришлось краснеть перед флаг-связистом Голубевым, и хотя тот был резок в своих выражениях, ему не возразишь — прав. Вахтенный сигнальщик матрос Клочко напутал в семафоре. С маяка просили доставить баллоны с газом. Семафор адресовался командиру гидрографического судна «Нептун», стоявшего рядом с эсминцем, а Клочко вручил его Серебрякову. Тот прочел текст и недоуменно пожал плечами:
— Что за ребус, товарищ Грачев?
Петр и сам ничего не понимал. Запросили маяк, и тогда все стало ясно.
А вот и Зубравин. Раскрасневшийся, прядка волос упала на лоб. На мостике кабель укреплял. Грачев строго спросил, зачем он Гончара отпустил на берег.
— Вас не было, и я… — начал было Зубравин, но лейтенант перебил его.
— Я лишил матроса берега, он что, разве не доложил?
— Никак нет, — мичман неловко помялся, понимая, что поступил опрометчиво. Он стоял перед лейтенантом, покорно ссутулившись. — Девушка едет…
— Ничего, посидит на корабле, а девушка и сама дорогу найдет, — сказал Петр.
В каюте он смягчился. Не слишком ли жестко поступил? Нет, не жестко. Пусть знает Гончар, как нарушать порядок. А вот девушку надо встретить. Она не раз приходила на причал, и Петр видел, ее.
«Дел по горло, а тут девушки», — досадовал он.
Петр сразу узнал Надю, как только она вышла из пятого вагона. Поставила у ног чемодан и стала озираться по сторонам, видимо, надеясь увидеть Гончара. Петр стоял совсем близко и успел хорошо разглядеть ее. У Нади было курносое светлое лицо с черными дужками бровей. Глаза чуть задумчивы, словно в них навсегда поселилась грусть. Вот она остановила на нем свой взгляд. Мягко улыбнулась. Петр подошел к ней, поздоровался.