Грачев впервые заступил дежурить по кораблю. После подъема флага он остался стоять на палубе, ожидая, что Серебряков заговорит с ним, но тот ушел к себе, оставив выстроившихся моряков на попечение старпома. Скляров огласил распорядок дня (корабль ночью принимал боезапас), наказал лейтенанту четко нести службу и тоже убежал.
«Серебряков что-то на меня косится», — горевал Петр, прохаживаясь у сходни. Бот хотя бы эта мина. Одни поздравляли его, что дерзко рванулся к ней, другие намекали, мол, не хватило силенок доплыть, а Серебряков молчал. Петра это удручало, неужели полагает, что он струсил? Сходить к нему Грачев не решался. Но когда на имя командира пришел семафор о совещании на крейсере, он сам понес журнал. Серебряков прочел, велел поставить в известность замполита, а потом покрутил усы и неожиданно спросил:
— Скажи, лейтенант, усы мне идут? Ирка не даст покоя — сбрей, и баста, — откровенничал Серебряков.
Петр чуть улыбнулся: а что в этом плохого? Видные русские адмиралы носили усы. Вот хотя бы Макаров.
Серебряков засмеялся. Приглаживая волосы, заходил по каюте.
— Вот ты о Макарове… А знаешь, что он говорил? Широта горизонта определяется высотой глаза наблюдателя. Да, широта горизонта. Я вот о чем думаю, Петр. К мине ты рванулся — это молодцом. Как в атаке. Пример.
Петр поспешил добавить, что силенки его подвели.
— Это дело наживное, и не надо переживать, люди правильно вас поняли, — заступился Серебряков. — А Крылов орел. Что я тебе говорил, а? То-то, людей не сразу распознаешь. М-да. Послушай, а что, если поощрить Крылова? — И, не дождавшись ответа, капитан 2 ранга рассказал лейтенанту о том, что вчера ездил к подводникам. Командир лодки просил от его имени расцеловать смельчака.
Петр слушал его с каким-то щемящим чувством. Крылов, может, и рисковал собой, но почему сразу возводить его в герои? Ведь он, Грачев, бросился в воду по долгу, а не ради награды…
— Так как решим, а? — вновь задал вопрос командир.
— Я не возражаю, — смутился Петр.
— Тогда от моего имени объявите ему пять суток отпуска. Что вы так смотрите? Я сказал — пять суток…
Уходя из каюты, Петр покачал головой: «Ну и хитер, Василий Максимович, свою линию до конца провел. Дипломат!»
На корабле шла приборка. Грачев придирчиво следил за матросами, пока его не подозвал к себе капитан 3 ранга Скляров.
— У шлюпбалки вода. Извольте распорядиться. А что там у вас? — старпом кивнул в сторону полубака, где у шпиля возились матросы.
— Якорь-цепь красят.
Старпом долго ходил по кораблю и все басил: то убрать, это сделать, того-то вызвать. Стоило Гончару сойти на причал в рабочем платье, как он вернул его, да еще строго отчитал Грачева. Петр доложил, что послал матроса нарвать для голиков можжевельника.
— Я не о том, — заметил Скляров. — Почему Гончар без шинели?
— Сопка рядом, товарищ капитан третьего ранга. Матрос ведь не в город идет.
— Вот уж не ожидал, что дежурный по кораблю станет сам нарушать порядок. — Старпом нахмурился: — Вы тут без самодеятельности, ясно?
Он сказал это спокойно, сдержанно, потому что в обращении с людьми, будь то матрос или офицер, Скляров проявлял корректность, не позволял себе вольностей, что, впрочем, нравилось Грачеву. И сейчас, неотступно следуя за старпомом, он в душе переживал: с первого же дежурства Скляров давал оценку тому или иному офицеру. Петр уже знал историю с Кесаревым, когда тот еще лейтенантом пришел на корабль. В свое первое дежурство он оконфузился, и Скляров его снял. Дело было в воскресенье. К матросу пришла девушка, и Кесарев пустил ее на корабль. Матрос провел ее к себе в штурманскую рубку. «Вы бы еще сюда женский ансамбль пригласили, дали концерт, — выговаривал ему старпом. — Корабль — не клуб, сюда допускаются строго определенные лица, тем более в штурманскую рубку». Кесареву пришлось снова сдавать старпому зачет на право самостоятельно нести дежурство.
Скляров остановился у трапа, глянул на борт.
— Грязь, — сказал Он. — Надо спустить плотик и помыть щелочью.
— Я уже распорядился, — доложил Грачев.
И тут как раз появился мичман Коржов с двумя матросами. Старпом погрозил боцману:
— Глядеть в оба! Впредь рекомендую вам с утра осматривать корабль.
Есть! — отчеканил Коржов.
Скляров сошел на причал, а Грачев вернулся к себе в рубку. Зазвонил береговой телефон. Он снял трубку. Женский голос просил позвать к телефону Крылова. Петр узнал Таню. Его чуть не взорвало: опять она… Возможно, он и позвал бы матроса, но ведь тот все еще находился в лазарете. А говорить ей об этом нельзя, потому что снова сюда придет, а пустить Таню на корабль он не может. И Петр ответил, что, мол, Крылова пет.
— А где? — услышал он ее настойчивый голос.
— Где? На берегу.
— Уволился?
— Да, уволился. А вообще-то не надо сюда звонить.
Таня что-то ответила ему, но за переборкой загрохотал дизель, и Петр ничего не расслышал. А потом раздались частые гудки.
«И чего Крылов позволяет ей звонить на корабль?»
Грачев решил проведать матроса. В коридоре он встретил доктора, Петр поинтересовался, как самочувствие Крылова, скоро ли его выпишут. Коваленко пошутил:
— Ты что, без него жить не можешь?
Петр улыбнулся:
— Влюбился в парня.
Они вошли в лазарет. Крылов приподнялся на локтях.
— Ах, это вы, законник! — И уныло добавил: —И без вас тошно… Я ждал Симакова, он мой кореш.
Стало тихо-тихо, слышно было, как доктор высыпал из пузырька какие-то таблетки. Грачеву сделалось не по себе. Он был сейчас похож на мальчишку, которого отец наказал за озорство. Присел рядом с койкой больного.
— Что ж умолк, Игорь, — перешел Петр на «ты». — Говори, я слушаю. Иди всем расскажи на корабле, как лейтенанту нос утер. У Грачева силенок не хватило, а вот я, Крылов, — герой, вмиг добрался к мине, всех спас от гибели.
Игорь засопел на койке, что-то пробурчал себе под нос и утих. А Петр продолжал говорить о том, как тяжело пришлось ему в тот раз. Не хотелось даже садиться в шлюпку. А когда поднялся на борт корабля, то, словно избитый, стоял на палубе, не смея взглянуть в глаза командиру. Нет, у него не было чувства зависти к матросу, была обида на себя: не хватило силенок, и если уж быть откровенным до конца, то Петр попросту растерялся.
— Ты все о Тане… — Петр снял фуражку, пригладил рукой волосы и снова надел. — С девушками надо быть строже. Вот моя Ленка, знаешь, не характер, а бритва. То ей сделай, другое… Капризы. А только мужчины — не нянька.
Насупившись, Крылов молча слушал лейтенанта, а когда тот утих, признался:
— Не могу, люблю ее, — тихо сказал Крылов. Лицо его зарумянилось.
— Она вам только что звонила, — сказал Петр.
Крылов весь встрепенулся:
— И что?
— Я не сказал, что вы больны. Не надо ей знать.
— А она?
— Она… — Петр вздохнул. — Она положила трубку.
Крылов посмотрел на лейтенанта пристально, словно видел его впервые. Потом перевел взгляд на переборку и тихо сказал:
— Уставничок.
У Петра дрогнула бровь.
— Вы это кому?
— Себе… — Игорь сжал губы.
Больше он не сказал ни слова. Лежал неподвижно. Не шевельнулся и тогда, когда раздались короткие звонки, — вызывали дежурного по кораблю, и Грачев встал.
Коваленко сел на стул, повертел в руках шприц:
— Ершистый ты, Крылов. Цену себе набиваешь. Прыгнул к мине, так теперь тебя на руках носить? Промыть бы тебе душу соленой водой. Ишь, разошелся!
У Крылова повлажнели глаза, и уже ничего не скрывая, с болью в душе он сказал о том, что лейтенант плохо относится к Тане. Считает, что она распутная. Это же бесчеловечно! Таня добрая.
Коваленко озадачил его вопросом:
— А ты рассказал ему о ней? Кто она и что за человек? Нет. Выходит, сам ему не доверяешь. Ты к нему с закрытым сердцем, и он к тебе. Петух ты. Чуть что — в драку лезешь. Ну-ка, давай руку, давно пора укол сделать. Утром выпишу, если не будет температуры.
У полубака Грачева ожидал Скляров. Был он чем-то рассержен, и это Петр сразу заметил по глазам старпома — в них горели искорки, а лицо — серьезное, хмурое, нос заострился.
«Что еще стряслось?» — с беспокойством подумал Грачев.
Скляров кивнул в сторону радиорубки:
— Дым валит, а?
И верно, густые сизые колечки вылетали из иллюминатора, их подхватывал ветер, раздувал, унося куда-то в море.
— Там что у вас, печка?
— Никак нет.
— Значит, курят, — голос старпома посуровел. — Накажите виновника своей властью.
Петр рванулся к рубке. Открыл дверь и удивился — у стола стоял Симаков. Увидев лейтенанта, он мигом спрятал папиросу в кулаке.
— Вы? — только и спросил Грачев.
— Виноват. С вахты сменился, ну и… — Симаков умолк, пряча глаза.
— Вот ты какой, Федор… — задумчиво протянул Петр. — Исподтишка, да? А я должен за вас краснеть перед старшим помощником?
— Ну, что тут страшного, товарищ лейтенант? — развел руками матрос. — Ведь пустили же Гончара без шинели за голиками, и не беда. Просто старпом у нас придирчивый.
«Слышал, как я со Скляровым препинался, вот и себе позволяет, — подумал Петр. — А что, с меня, командира, взял пример…»
— Обсуждать действия старших я вам не позволю, — «строго сказал Грачев. — А за курение в рубке объявляло выговор.
Есть, выговор, — уныло протянул Сиваков.
Петр задумчиво стоял на полубаке. Мысли его вновь вернулись к Крылову. Где-то в глубине души он стыдился того, что вот так при докторе заговорил с матросом о женщине. Кому приятно выслушивать упреки о человеке, который тебе дорог? Вот он, Грачев, неотступно думает о своей Ленке, она для него лучше всех на свете. Так почему Крылов не может гордиться своей Таней? „Не могу, люблю ее…“ — эти слова матроса так крепко врезались в голову Петра, что он никак не мог уйти от них. Он шагал по кораблю, подавал различные команды. Но матрос маячил перед глазами. Уставничок… И чего он, собственно, обиделся? Неужели подумал, что Петр хочет разрушить его любовь?