Она глухо и холодно — Степан это почувствовал сразу — сказала:
— Многие тут воевали. — Потом вздохнула: — Сколько жизней война забрала! Наш вот тоже голову сложил.
„Живой я, Ксюша! Вот выйду и все тебе расскажу“, — думал Степан.
А она все глуше роняла слова:
— Помню, Игорь, похоронную я получила, и чуть сердце не зашлось. Тебе-то первый год пошел— и одни остались. А тут еще горе на плечи свалилось — Ксения, сестра, от родов померла. Был у нее солдат, из тех, что тут, у речки, стояли. Доверилась ему…
Степан встал, прошелся по комнате. Потом снял с пальца золотое кольцо, решительно вышел в прихожую и, не здороваясь с женщиной, положил кольцо на стол:
— Ксюша тогда подарила…
И тихо, весь обмякший, вышел во двор, сел на приступок крыльца и закурил.
Степан Ильич умолк. Видно, он все еще переживал свою драму, потому что голос его то срывался, то вновь обретал силу. Звучал тверже. Гость как-то неловко провел по лицу ладонью, словно смахивал тяжелые мысли. Все ушло в прошлое, но для него оно было и настоящим. Грачев это понимал, потому и не задавал вопросов. Только о Ксюше спросил.
— А что Ксюша? — Степан Ильич заулыбался. — Доброты у нее на двоих, такая же, как и моя жена. Остался я. Живем в согласии. Проводили в армию Игоря, а у самих душа болит. Писал редко. Так я и сел на поезд. А у тебя, лейтенант, где отец?
Петр только и выдавил:
— Война… На лодке он плавал…
— Ага, разумею, — Степан Ильич долго молчал. Потом забеспокоился: — Где же сын? Серебряков разрешил ему со мной в гостиницу.
Петр выглянул из каюты, попросил дежурного по низам найти Крылова. А вот и Игорь пришел — веселый, с улыбкой.
— Русяева на вахте подменял, ужинал он…
— Вас ждут, — сказал Грачев и мягко добавил: — Игорь, покажите отцу наш морской город.
И от того, что лейтенант обратился к нему так просто, без всяких назиданий, Крылову стало легко, будто капля тепла упала на сердце. Он только и сказал:
— Вы уж не волнуйтесь, товарищ лейтенант, я постараюсь…
Отец и сын сошли на причал.
А Петр остался на палубе. Море гудело. Холодное, глухое. Какое оно разное, море. То черное, кипящее, с седыми шапками пены, то тихое, оно всегда вызывало в нем прилив чувств. В такие минуты Петру хотелось ощущать на своем лице хлесткие удары штормового ветра. Пусть исполинские волны будут швырять корабль, пусть будет трудно, очень трудно! Хотя Петр еще ни разу не попадал в жестокий шторм, он почему-то был уверен, что ничего в этом нет страшного — вахту отстоит, как и все. Не хуже.
Море, море! До чего же ты красиво и сурово! Когда Грачев думал о море, вспоминал отца. Он плавал здесь, видел эти каменные глыбы. Скалы помнят тот бой, когда советская подводная лодка, потопив вражеские корабли, уходила от преследования. Но не ушла… Если бы Петра спросили, знает ли он своего отца, он бы ответил, что не только знает, но и жил с ним в одной каюте, вместе опускался в тревожные глубины, ходил в далекие походы. Нелегко было подводникам долгими часами стоять на позиции, поджидая конвои. А сколько раз лодка проходила через „квадраты смерти“ — минные поля! Глубина… Осторожно, точно акула, пробирается она к своей добыче — вражеским транспортам с техникой и солдатами. А вокруг глубина. Где она безопаснее? Отец Грачев и штурман склонились над картой. Желтеет в глазах. В лодке так тихо, что даже слышно, как пощелкивают часы. Пока все хорошо. Минное поле осталось позади. Большая земля, ты слышишь своих сынов? Они прошли. Они уже подходят к цели. В перископ Грачев-старший видит вражеские корабли. Один, два. Их много. Боевая тревога. Через несколько минут командир поднимет перископ: бросит жесткое „пли!“ — и торпеды пойдут на врага…
Нет, не забыть Петру отца, потому и дороги так эти места. И разве можно променять жизнь моряка на другую? Грачев часто грустил, и многие это видели. Старший лейтенант Кесарев однажды в шутку заметил, мол, не русалка ли пленила его? Все смотрит на море, Грачева неизменно выручал доктор: „А что вы смеетесь? Грачев окончил училище с отличием и мог бы выбрать себе местечко потеплее, а приехал все-таки в Заполярье, стало быть, потянуло!“
Доктор верит, а вот другие…
— Товарищ лейтенант. — К Грачеву подошел матрос Клочко. — Семафор с крейсера, — и подал ему журнал.
Противная дрожь пробрала Петра. Начальник штаба требовал от Серебрякова срочно доложить, почему до сих пор не откомандирован старшина Русяев. Стало не по себе. Пока еще танкер не ушел, надо отправить старшину, а придет командир, он все ему объяснит. Прав Кесарев, и зря Петр не внял его совету. А вот и старшина — легок на помине.
— Русяев, — сказал он, — собирайтесь на танкер. В море. Командировочную я сейчас заверю у старпома!
Грачев полагал, что все обойдется тихо. Но Скляров строго спросил, почему Русяева вчера не отправили.
— Ждал командира. Нужен мне старшина.
Голос старпома похолодел.
— Лейтенант, приказ начальника надо выполнять беспрекословно, точно и в срок. Ждали Серебрякова, а почему ко мне не обратились?
Петр молчал.
— С вас следует взыскать. Впрочем, командир сам это сделает. — Старпом поставил печать на бланк, расписался и отдал его Грачеву. — Кого назначите вместо Русяева?
Петр с минуту думал:
— Крылова.
Серебряков вернулся на корабль поздно. Старпом встретил его у трапа. Командир поинтересовался, есть ли какие новости.
— Нептун гневается, — сказал Скляров. — Киснет. К утру быть шторму.
— Шутите, Павел Сергеевич? Серебряков серьезно посмотрел на старпома.
Но Скляров, которого на корабле за логику и краткость приказаний нарекли „железным“ старпомом, вовсе не шутил. Погода явно портилась. Бледное полярное солнце Висело над хмурым морем, не предвещая ничего утешительного. С севера потянулись стада свинцовых туч. Ветер метался среди скал, в злобе крутил воду в бухте.
— Есть и серьезная новость, — вздохнул Скляров. — Был семафор откомандировать Русяева, а Грачев закапризничал. Начальник штаба остался недоволен.
— Да? — удивился Серебряков. Он остановился у двери каюты, глянул на часы. — Минут через десять соберите всех офицеров.
Капитан 2 ранга не успел переодеться, как к нему пришел замполит Леденев. Он стал сетовать на занятия в партшколе. Ему дважды подряд пришлось читать лекцию, страшно утомительно.
— И я устал, — сокрушался Серебряков.
Потом Леденев, заговорил о партийном собрании. Его надо, провести на этой неделе. С соревнованием на корабле не, все ладно. В БЧ-3 двое моряков не выполнили своих обязательств.
— Проводите. Я разве против?
— Вам бы с докладом выступить, — предложил Леденев.
Серебряков сослался на свою занятость: командирская учеба, проведение учения и плюс ко всему выход в море. Нет, нет, он никак не может, надо подыскать другого. Леденев возразил: мол, лучше командира никто не проанализирует ход соревнования в боевых частях.
Серебряков развел руками:
— Ну, почему же, Федор Васильевич? Зачем дело усложняешь? Не надо меня на такой пьедестал поднимать: дескать, никого уж лучше нет. А почему бы старпому не предложить? Положение он знает не хуже моего, да вот на собраниях он, по-моему, тушуется. Надо человеку привыкать с людьми говорить. Ну, чего молчишь? Разве я не прав? А то все Серебряков и Серебряков. Прямо культ личности. Я-то, конечно, командир, всему голова, как говорится, но и другим расти надо. Смотришь, через годик-другой наш старпом в командиры пойдет. Нам и надо его к этому готовить. Доклады на партсобраниях — это часть командирской работы. И скажу тебе — немаловажная. Так договорились?
Леденев молча выслушал его.
— Это ты прав. Скляров и вправду закисает за твоей могучей спиной.
— Вот и порядок.
— И не только старпом, — продолжал Леденев. — Грачев тоже за твоей спиной… самовольничает.
Серебряков сощурился, на лбу и под глазами появились морщинки. Он постучал пальцами по столу:
— Ну, ну, а еще что? Не делай скороспелых выводов. Да, замполит, чуть не забыл. — Он взял со стола коричневый блокнот, полистал: — Адрес Савчука с лодки Грачева-старшего помните? Вот он, запишите… А знаете, кем стал этот минер? Конструктором. Его торпеды самые совершенные. В штабе встретил дружка из Главного морского штаба, он-то и поведал о нем.
Леденев спрятал листок с адресом в карман тужурки:
— Ревниво оберегаешь авторитет лейтенанта.
— Это тебе так кажется. Я просто люблю Грачева, как сына. Но требую от него, как и от других.
— Как сына, — тихо повторил Леденев. — Поэтому и не видишь у него изъянов.
Для Серебрякова жизнь корабля была его жизнью, а судьбы подчиненных ему людей — его судьбой. Становилось обидно, если его не понимали.
— На корабле все матросы — мои сыновья. О них и забочусь. Просто другим служба дается легче, чем Грачеву, — капитан 2 ранга сделал паузу. — Кстати, ты куда-то собрался?
— К адмиралу насчет жилья Грачеву. Обещали комнатушку, а теперь что-то хитрят в ОМИСе[1].
— Нет, ты задержись. Зачем? Узнаешь…
Старпом доложил командиру, что все офицеры собраны. Серебряков и замполит вошли в кают-компанию. Капитан 2 ранга сообщил о том, что на дежурстве Грачева случилось ЧП. На имя командира поступило приказание старшего начальника, но о нем почему-то лейтенант не доложил.
Петр густо покраснел.
— Хуже того, — продолжал Серебряков, — товарищ Грачев пытался не выполнить требование начальника штаба. Объясните, как это случилось?
Грачев поднялся с места. (Стыдно стоять вот так, на виду у всех, но ничего не поделаешь.) Верно, он не сразу откомандировал Русяева, но только из хороших побуждений. Для корабля старался.
— У вас все, лейтенант? — Серебряков помолчал, потом продолжал: — Тут кое-кто думает, что я балую лейтенанта. Так вот, строг я ко всем. Грачев допустил грубое нарушение, и за это ему выговор. Все, товарищи, вы свободны.