— Верно, что у Мюллера на фюзеляже самолета был нарисован бубновый туз? — спросил молодой матрос.
Леденев усмехнулся:
— Разве только бубновый туз. Рядом с ним были нарисованы и флажки, ими обозначалось число уничтоженных Мюллером судов и самолетов французских, бельгийских, датских, английских… Всего 82 самолета и судна сбил и потопил этот фашист. Летчик Бокий сразил его первой очередью. А главаря немецких асов Карганика сбивали в районе Ура-губы, но он удрал, оставляя лишь свой парашют с ярлычком «Карганик».
— У кого еще есть вопросы? — замполит почему-то глядел на Клочко. Игнат не растерялся.
— Расскажите о голубом камне.
— О голубом камне? — переспросил Леденев. — Ну что ж, послушайте. Было это в годы войны. Ночью десант высадился в тыл врага в районе горной речки Западная Лица. Ночь темная, только звезды горят на небе. В отряде был моряк с эсминца «Гремящий». Звали его, — замполит обвел взглядом моряков, — звали его Федором. Окапываясь, он сказал друзьям: «Ну, морские львы, берегись, фашист танками пойдет. Слышите, гудят моторы?» Вскоре разгорелся бой. Горстка моряков держала оборону. За их спинами глухо ворочалось море. От гари и дыма нечем было дышать. Отошли на последний рубеж. Отступать дальше некуда. И решили моряки умереть, но врага не пустить. «Ребята, бей гадов, а кончились патроны, грызи их зубами!» — гремел над окопами голос Федора. Сам он уничтожил больше десятка фашистов. А когда наутро подошли наши, то моряк тот был весь в крови. Он лежал на спине, зажав в руке камень…
Леденев умолк, потом произнес с волнением:
— Голубой камень… Я видел этот камень. Упадут на него лучи солнца — светится он, как море.
Клочко задумчиво прислонился к переборке:
— Погиб тот моряк?
— Живой… — улыбнулся Леденев.
В кубрик вошел рассыльный и доложил замполиту, что его приглашает к себе командир. Капитан 3 ранга надел фуражку и направился к трапу. Клочко вдруг подумал, что тем моряком был замполит…
Грачев гладил брюки, когда к нему заглянул штурман:
— Идешь на спектакль «Особняк в переулке»? Я бегу за билетами.
— Возьми и мне, — попросил Петр. — Не успел шик навести, с мичманом надо кое-что сделать.
А вот и Зубравин. Грачев взял на столе журнал входящих семафоров, полистал. Записи ведутся правильно, только в одном месте кто-то подтирал резинкой.
— Клочко, товарищ лейтенант! Ошибся на вахте. Вчера проверял рундуки и обнаружил у него порезанный тельник. Совсем новый.
— Вот салажонок! Да я ему… — Петр сжал пальцы так, что они побелели.
— Ну-ка вызовите его сюда!
Но Зубравин даже не шелохнулся, будто и не слышал, о чем сказал лейтенант. Клочко по натуре бойкий, любил пошутить, но вмиг преображался, если на него кто-нибудь повышал голос. А Грачев наверняка не сдержит свой пыл. Надо как-то по-другому. Мичман размышлял, как поступить с матросом, а Грачев недоумевал, почему это он не идет за матросом.
— Не надо, товарищ лейтенант! Прошу, не надо. Я сам с ним.
Петр досадно бросил:
— Станете уговаривать? Нет, мичман, — наказывать, если налицо нарушение устава! Тельник порезал. Это же варварство! Почему, скажите? Ну, ладно, сами решайте, но построже, ясно?..
Петр остался один в каюте. Все-таки этому Клочко надо было всыпать. Зря взял его к себе, еще тогда надо было отправить на другой корабль.
И Петру вспомнился тот воскресный день. Он возвращался с рыбалки. Устал, пока добрался к причалу. До озера, где рыбачили, было добрых пять километров. Серебряков раньше уехал домой, а он остался на ночь. Не зря — все-таки поймал кумжи на уху. Потом сел на маленький пароход с лирическим названием «Лувеньга». Кое-кто из пассажиров дремал. И только рядом с Петром было шумно: чернявый матрос по имени Игнат в окружении ребят-подростков что-то весело рассказывал. Слышался смех, «охи». Петру захотелось курить. Он снял с плеч рюкзак, окликнул моряка.
— Товарищ матрос, есть папироска?
Игнат расстегнул шинель, и все увидели на погонах две золотистые лычки, а на груди — значок специалиста первого класса. Он достал пачку сигарет, протянул ее. Закуривая, Петр спросил, почему на шинели погоны без нашивок.
— Не успел нашить.
«Да, морячок», — подумал Петр.
— Так на чем мы остановились? — продолжал Игнат.
— О косатках, — подсказала девушка.
— Ах, да! С ними я познакомился сразу, как только пришел на подводную лодку. Нас, молодых, учили выходить через торпедный аппарат из глубины. Доложу вам, Машенька, опасное это дело. Стоит стравить из маски чуть больше нормы воздуха, и тебя выбросит наверх пузом, простите, животом вверх. Так вот, вылез я из торпедного аппарата как рыба. Гляжу, а кругом — мрак. Это, значит, глубина. Жму наверх. Смотрю, плывет что-то навстречу. Косатка! Рот открыла, зубы выставила…
— Ох, страшно! — дрогнула плечами девушка. — Я слышала, как стая косаток напала на огромного кита и растерзала его.
— Кит, конечно, не мог с ними справиться… — Игнат сделал паузу, потом продолжал: — Подскочила косатка ко мне и давай щекотать в бока. Это у них такой прием, сначала ласка, а потом клыки в пузо, простите, в живот. Схватил ее за глотку и стал душить…
«Ну и травит, бес!» — подумал Петр.
— Ух, как она рванула! Мигом скрылась где-то в царстве Нептуна.
— Вы кем плаваете на лодке? — неожиданно спросила девушка.
— Акустиком. Есть такая профессия. Когда лодка уходит на глубину, только один он может читать море, как книгу. Был у меня такой эпизод. В океане плавали. Погрузились метров на сто. В наушниках — тихо. Потом вдруг послышался рокот. И что вы думаете?
— Корабль? — спросил Петр.
— Простите, не угадали. Акула!
— Неужели? — девушка от удивления подняла кверху брови.
— Что тут особенного? — усмехнулся Игнат. — Они часто идут за кораблем. Заигрывают, кажется им, что сейчас кто-нибудь вынырнет из торпедного аппарата. А бывает, что и на лодку нападают. Шли мы в океане. И вдруг сильный удар в борт — акула пошла на корабль в атаку. Сломала себе зубы…
— Еще бы эпизодик, а? — попросил Грачев, он делал вид, что с интересом слушает матроса.
— Пожалуйста. Я давно заметил, что вы человек сухопутный. (Лейтенант был одет в гражданское.)
— Угадали, — улыбнулся Петр. — Вот на рыбалку ходил…
— Оно и видно — рыбак. Зря вот только краб носите. Флот компрометируете. Краб — это, простите, символ морского братства. Я вот недавно огромного краба поймал.
— Да? — удивилась девушка. — Я их еще не видела, но, говорят, что у них ноги сильные.
— Простите, Машенька, — клешни. Ноженьки вот у вас… Гм, гм… Так вот схватил краб меня клешнями и не выпускает. Чуть руку не оторвал. Кстати, вы знаете, что такое Макрохепера Кемпфера? Краб-гигант, размах его ног — три метра. Живет на склонах океанских пучин.
— Боже, какое страшилище! — воскликнула девушка.
Пароход привалил к причалу. Пассажиры засуетились.
Моряк встал и, поправляя на голове девушки шапочку, сказал, что идет сейчас в школу перед пионерами выступать. Просят рассказать о море.
— А вам, — он глянул на Грачева, — желаю на удочку поймать краба. Клюет. — И моряк звонко засмеялся.
…Петр в каюте составлял план занятий, когда в дверь постучали.
— Товарищ лейтенант, сигнальщик матрос Игнат Клочко прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Грачев обернулся. Это был тот самый моряк…
Петр открыл иллюминатор. В лицо пахнул свежий воздух. Лучики лунного света заскользили по каюте. Море под луной мягкое, нежное и какое-то таинственное. Оно словно дремлет, только слышно, как у борта плещет волна. Тихо плещет, как будто шепчет что-то свое, неведомое людям.
— Грачев, ты собрался? — послышался у двери голос штурмана. — Я взял билеты.
Петр снял с вешалки плащ-пальто.
В это время Клочко брился — первый раз в жизни! Симаков советовал ему не трогать пушок. Игнат даже огорчился — все бреются, разве он хуже? Клочко надел бушлат, посмотрел на себя в зеркало. А что, разве не похож он на морского волка? Это такие, как и он, водили свои бригантины сквозь штормы и рифы, и ничто их не страшило, для них был свят морской закон: пройти там, где пролетит только гордая чайка. Это о таких, как он, писал Грин. Правда, они были чуть старше Игната… Эх, увидел бы его сейчас председатель колхоза Павел Иванович Романов (у него Игнат два года работал), непременно сказал бы: «Ай да Игнат! Красавец моряк!» Сколько лет мечтал Клочко надеть бушлат, бескозырку, ремень с бляхой и синий, как море, гюйс, послужить на боевом корабле, увидеть моря и океаны. И вот он, Игнат Клочко, сын ветерана-кузнеца, стоит в кубрике и не узнает себя. Даже Зубравин, обычно скупой на похвалу, войдя в кубрик, не удержался от мягкой улыбки:
— Бушлат сидит на вас ладно. Как на заказ шито.
Игнат выпятил грудь и важно провел рукой по бушлату, точно смахивал с него пушинки.
— Матрос — рыцарь, ему все под силу. Верно, товарищ мичман?
— Факт.
— Мать просила карточку прислать, надо бы сфотографироваться.
— В тельняшке да бескозырке на сто верст видно. — Мичман присел на рундук, положил себе на колени небольшой сверток. — Носить морскую форму не всякому дозволено. Кстати, товарищ Клочко, историю ее знаете? Вот хотя бы тельник, откуда он такой появился? Не знаете? Напрасно. Каждая флотская вещь имеет свою историю — и тельник, и бушлат, и бескозырка, и форменный воротничок, и бляха. Ни с того ни с сего такую форму не ввели бы. Куда проще, скажем, напялил на себя вместо тельняшки теплую рубаху, и в ус не дуй. Так нет же — тельняшки носят.
Клочко спросил, почему тельник полосатый, как шкура тигра.
Зубравин разгладил волосы, потом неторопливо поведал о том, что слыхал из уст отца (мичман родился и вырос на Азове, в семье старого моряка-очаковца). Тельняшки с белыми и синими полосками появились в эпоху парусного флота. Матросы, работая на мачте в тельняшках, выделялись на фоне белых парусов. И боцман легко все замечал, поправлял ошибки, а кому и в зубы давал. Флот-то был царский. Да все, наверное, читали рассказы Новикова-Прибоя?