А про себя она подумала:
«Нет, видно, еще не отдал ему письмо Крылов».
Тон, с каким заговорила девушка, несколько обескуражил Петра, но он и не думал сдаваться. Ишь, как хитрит! Вчера сам видел, как Ира у этой самой скалы любезничала с флаг-связистом, а сейчас делает вид, что тот не интересует ее.
— Он просит вашей руки? — спросил Грачев.
В глазах Иры опять запрыгали огоньки.
— Вы ошиблись. Я прошу его руки. Я целовала Голубева. Ох и сладкий он. А вам что, завидно?
Ну это уж слишком. Петру захотелось резко ответить ей, но под ее укоризненным взглядом он вдруг сник, только и сказал:
— Извините…
Схватил с камня фуражку и зашагал к причалу.
Он не слышал, что сказала она ему вслед, не обернулся и тогда, когда трижды окликнула его. И только взойдя на палубу корабля, посмотрел на сопку. Там, на скале, стояла Ира. Она была похожа на вытесанную из камня статую…
Утром Голубев пришел на корабль веселый. На нем была новенькая тужурка, и весь он сверкал, словно в театр собрался. Любезно раскланялся с Грачевым. Поговорив о предстоящем экзамене на классность, он сказал:
— Просьба к тебе, Петр. Я уезжаю на учебу, так ты возьми у Иры мою фотокарточку. С ребятами в Гурзуфе снимался. Ты ведь вхож к Серебряковым? Кстати, Ира только о тебе и говорит. Лично я не советую с ней… Девочка с причудами. Нет, она вовсе не в моем вкусе. Так возьми фото, добро?
В его голосе Петр почуял скрытую издевку.
— Я, кажется, не состою при вас адъютантом?
Голубев небрежно подмигнул.
— Чего робеешь? Ира — кокетка, то одному глазки состроит, то другому. Она ищет выгодного мужа…
— Подло клеветать, товарищ капитан третьего ранга, — у Петра сжались пальцы в кулак.
Глаза у Голубева сузились:
— Побереги нервы, лейтенант. Петух… без золотого гребешка.
…Радисты во главе с мичманом Зубравиным тщательно готовили аппаратуру. Гончар возился у щитка, слушая Симакова, который рассказывал о молодом сигнальщике. Вчера новичок заступил на вахту. Когда Некрасов спросил, что видите, тот доложил: «Птичье перо». Старшина рассердился, полагая, что новичок шутит. Но матрос не шутил: справа по борту он действительно заметил перо. «А я прозевал», — подумал Некрасов и приказал новичку доложить дежурному по кораблю, что Жемчужный снялся с якоря. Матрос так и сделал. Кесарев удивленно посмотрел на него и тут же рассмеялся, показывая на небольшой островок, пятаком возвышающийся над водой. Это и есть остров Жемчужный.
— Шутник Некрасов, — вмешался в разговор мичман Зубравин. — Отомстил за птичье перо.
— Я бы послал этого салажонка на клотик чай пить, — заметил Крылов. Согнувшись, он копался в рации, потом включил приемник. В телефоны ударил водопад морзянки.
— За вас я боюсь, Крылов, как бы не зашился на передаче, — сказал Зубравин. — Весь день на шлюпке ходил. Рука, небось, дрожит?
Игорь молчал.
Квалификационная комиссия собралась в кормовой радиорубке. Голубев сидел за узким красным столом, наутюженный, гладко выбритый. На всех кораблях он принял экзамены, и никто не огорчил его. Три боевые части наблюдения и связи стали классными. Адмирал Журавлев высказал ему свое удовлетворение. Вот только Грачев остался. Вообще-то надо бы проучить лейтенанта, засыпать пару человек…
Старшина Русяев встал из-за стола, протянул Голубеву бланк. Чистая работа, первый класс!
— Кто следующий? — флаг-связист увидел Крылова. — Ах, это вы? Последний? Вот и хорошо.
Крылов сыпал в эфир точки и тире. Передав несколько групп текста, он вдруг почувствовал, как сильно напружинилась рука. Кисть стала словно деревянной и не прогибалась. Крылов помрачнел. Голубев сидел рядом, прижав к ушам черные колпачки телефонов. Пропуск, искажение, еще пропуск. Да что с ним? «Кажется, я был прав — шлюпка».
Крылов рукавом робы вытер бисеринки пота. «Погорел! Куда уж там первый, хоть бы второй…»
— Вместо «живете» даете «четверку». Ну-ка, начнем все сначала. — Голубев нажал секундомер.
Крылов, ускорил, темп передачи. Осталось совсем немного, но как тяжелеет рука! Только бы не напутать, только бы не напутать! Все-таки ошибся. Потом еще и еще…
— Плохо.
Это он сказал вслух, но флаг-связист, сверив текст, весело протянул:
— Первый класс!
«Смеется, что ли? Какой тут первый?» Но Голубев написал в журнале цифру 5 и положил ручку.
Ошеломленный и подавленный, Крылов вернулся в кубрик. Зубравин вопросительно уставился на него.
— Как?
— Первый, — пробурчал Крылов. Помолчал с минуту. — Таня стеснила вас?
— Отчего же? Всем места хватит. Да ты не волнуйся. Кирилл не явится.
— Прошу, лейтенанту ни слова. Потом. После похода.
— Понял, Игорь.
У башни орудия стоял Грачев. Крылов подошел к нему.
— Разрешите?
Матрос достал из кармана шинели письмо и протянул его лейтенанту:
— Ира просила отдать…
Ира? Вот еще…
Петр в каюте надорвал конверт. Перед глазами поплыли ровные строчки: «Петя. Я люблю вас. Пыталась это скрыть, но от себя не уйдешь. Я не знаю, что творится со мной. Мне кажется, что я сижу у подножия скалы, а на ее остром выступе — душистый цветок. Я карабкаюсь к нему, хочу сорвать, но достать не могу… Не смейтесь. Сегодня я видела вашу жену. В городе. Она стояла с Леденевым. Она очень красива. Очень…»
На этом записка обрывалась Петр свернул ее, неловко покосился на Крылова.
— Я забрал к себе Таню и сына, — не к месту вырвалось у матроса. — Пока они у Зубравиных, потом жилье найдем. Да, чуть не забыл, вас командир спрашивал.
Грачев молча зашагал по палубе.
В каюте Серебрякова вестовой делал приборку. Он сказал, что командир где-то на соседнем корабле.
— Посидите. — Матрос посторонился, пропуская лейтенанта к креслу, и несмело попросил: — Я тут радиоприемник мастерю. Сынишке доктора. Что-то не работает. Посмотрите?
— Давайте.
— Сию минуту.
Петр огляделся. Сколько книг у Серебрякова! Одна из них раскрыта. Петр приподнял обложку — «Вместе с флотом». Рядом с книгой на столе лежал листок бумаги, густо исписанный чернилами. Взгляд Петра невольно задержался на размашистой резолюции. Не сразу дошло до его сознания, что она имеет прямое отношение к нему. «Тов. Серебряков! Мое мнение — Грачева на берег. А ваше? Доложите после похода. Журавлев».
У Петра будто оборвалось что-то внутри. Он присел на стул, зачем-то стал пальцем тереть лоб. «Быть тебе на корабле, Грач, считанные часы, а потом тебя вышвырнут вон и скажут: балласт ты на корвете». Уж кто-кто, а Голубев обрадуется. Петру даже почудилось его остроносое лицо, и голос — въедливый, писклявый так и жег ухо. Не моряк вы, Грачев, а так себе — калюжник! Потом флаг-связист оближет губы и скажет: «М-да, молодость, пушок на губе…» Все, чем жил Грачев до этой минуты, мигом померкло. Он только видел перед собой листок бумаги с резолюцией адмирала. Ему что, адмиралу? Разве понять, как больно стегнули Петра эти строки? Да и почему это адмирал должен его жалеть? Есть рапорт флаг-связиста, есть упущения по службе — чего же еще надо? Убрать с корабля… Петр снова взял листок, подержал его в руках, потом положил на стол. Судя по резолюции, рапорт у Серебрякова находится со вчерашнего дня. Днем Петр был у командира, тот — ни слова. Значит, и он согласен, теперь только ему, лейтенанту, объявить решение. Может, для этого его и спрашивал Серебряков.
Грачев вышел из каюты, ничего не видя перед собой. У трапа ему повстречался вестовой.
— Товарищ лейтенант, куда вы? Я принес приемник. Товарищ… — Матрос сразу осекся, увидев бледное лицо Грачева. Петр чуть слышно сказал:
— Сходите к Русяеву…
На юте слышался голос баяна. Скоро в кубрике начнется концерт художественной самодеятельности. Недавно Петр репетировал с хором, а сейчас музыка была ему противна. Хотелось уединиться, никого не видеть и ничего не слышать.
— Товарищ Грачев, — раздался за спиной голос Леденева, — скоро концерт, а вы где-то ходите? Кстати, с нами в море пойдет Савчук. Командир и хотел сообщить вам это.
«Мне уже все равно», — вздохнул Петр.
Они подошли к кубрику. Замполит неожиданно сказал:
— Лена в Синеморске…
Петр не понимал, почему Лена заинтересовала Леденева. Ему даже показалось это смешным и неуместным. Он тихо сказал:
— Она мне звонила.
— Просила о чем? — после паузы спросил Леденев.
— Дал ей согласие на развод… — Петр запнулся: мимо проходили старшина Некрасов и молодой радист. Они спустились в кубрик, что-то весело напевая. — Что ей от меня надо, не знаю, ничего не знаю, — Петр рад был скорее уйти куда-нибудь, только бы не говорить о том, что так больно давит на сердце.
— Ну, ладно, не надо отчаиваться, — просто сказал замполит. — Пойдемте, там нас ждут.
Уже трое суток на корабле работали специалисты по вооружению из Главного морского штаба. Группу возглавлял инженер-конструктор Савчук. Евгений Антонович неотступно находился на палубе, он не уходил греться в каюту даже тогда, когда с моря дул стылый ветер. Адмирал Журавлев как-то во время утреннего чая в кают-компании заметил:
— Простудишься, ох и даст тебе бубны моя Юлька. А то еще и жене позвонит.
Савчук застенчиво улыбнулся, поправляя очки:
— Торпеда — это мое детище, и я не хочу, чтобы детище пустило слезки. Скорее бы в море.
Он уже говорил об этом адмиралу, но Журавлев лишь разводил руками: штормит море, где уж тут испытывать оружие. Можно совсем потерять торпеду.
Савчук сощурил глаза:
— Я вот войну вспомнил. Лодка несколько суток находилась на глубине: семь баллов море. И все же наш командир Грачев всплыл. Волнами бортовую обшивку сорвало в трех местах. Пришлось всю ночь чинить. Зато зарядили аккумуляторы, запаслись воздухом. — Он задумчиво посмотрел на море сквозь очки, потом сказал: — Я все о лейтенанте Грачеве. Петр капля воды — отец. Вы уж не обижайте парня.
— А ты, Евгений Антонович, вижу, заступаешься? — адмирал посмотрел на Савчука внимательно и, кажется, с укором. — С морем у лейтенанта размолвка. Оно и понятно — соленую воду глотать нелегко.