— …Попрощаться и… все картинки запомнить, — объяснил Сергей.
Бабушка попыталась было замахать на него руками, сокрушенно, укоризненно заохала, но… встретившись с глазами внука, дрогнула, покорилась.
Маняще зашелестела нежная, дымчатая завеса, обнажилась яркая, полыхающая пурпуром знамен Красная площадь на глянцевой картине. Тысячи крохотных голов под огромными трепетными стягами с высоты птичьего полета… Двинулись, загомонили возбужденно, радостно. Вспенилась, поплыла над праздничным шествием песня…
Кипучая! Могучая!..
Никем не победимая!..
Бабушка потянулась за очередной книгой-жертвой, неловко зацепилась рукавом и опрокинула на пол крохотную кастрюльку с остатками молока.
От неожиданности замерла, зависла над белой лужицей, безутешно растопырив руки. Опомнившись, ойкнула, вытащила из буфетного ящика никелированную лопатку для перевертывания жаркого, подхватила зеленое блюдце, тяжко опустившись на колени, принялась трясущимися руками собирать молоко, цепляя по каплям.
— Бабушка! Да ты что?.. Оно же грязное! — возмутилась Алена.
— Так я прокипячу его. И ничего. Хоть в чай себе… если вы-то не станете… — тяжело поднимаясь с коленей, сказала бабушка. — А ты за хлебом сбегай! А то мать придет, чем кормить будем? Карточки не потеряй, смотри!..
По набережной, вдоль канала, промчался серый «виллис».
Облезлая кошка перебежала улицу, шмыгнула под запертые железные ворота.
Отбили четверть куранты.
Затрещал и стих помятый черный круг репродуктора.
В дальнем углу, под рассохшимся книжным шкафом, заскреблась мышь…
Глухо хлопнула дверь в передней. Кто-то завозил ногами по полу.
Бабушка беспокойно вскинула голову. Дверь дернулась. Вошел небритый отец.
— Господи! — вскинулась бабушка.
— Папа! — крикнул Сергей. — Ты надолго?!
— На десять минут, — смущенно улыбнулся отец. — Вера Федоровна, чистое белье есть?..
— А как же! — затрепыхалась бабушка. — Сейчас… Мигом я…
— Здесь грязное, — продолжая виновато улыбаться, отец вытащил из спортивного фибрового чемоданчика сверток, отдал бабушке.
— А это… вот. Премию нам на заводе дали… — Он подошел к Сергею, протянул нечто завернутое в кусок чистого холста. Сергей торопливо развернул холст, чувствуя аппетитный, щекочущий ноздри запах…
Глазам не поверил, обнаружив в руках полкруга краковской колбасы.
Несколько раз сглотнув слюну, Сергей наконец встретился с повеселевшими глазами отца, спросил не своим голосом, страшась поверить в чудо:
— А она… настоящая?
— Можешь не сомневаться, — успокоил его отец, вытаскивая из ящика письменного стола какие-то пожелтевшие бумаги. — Как перевязка?
— Нормально, — осматривая колбасу со всех сторон, откликнулся Сергей. — Пап, ты скажи им, пусть меня теперь вместе с колбасой в бомбоубежище носят. А то здесь ее и разбомбить могут.
— Аргумент серьезный, — распихивая бумаги по карманам пиджака, кивнул отец. — Вера Федоровна, можно вас на несколько слов, — позвал отец бабушку, выходя в коридор.
— Иду! — Голос бабушки доносился из кухни. — Я сейчас вот… только разогрею вам кое-что…
— Спасибо! Не надо… — пробился сквозь шум воды голос отца. (Тот, по-видимому, уже ушел в ванную.) — Я ел сегодня… Если только чаю стакан.
— И чаю, конечно… А как же, — проговорила бабушка.
Почувствовав внезапный прилив бешеной ревности, Сергей завопил, срываясь на отчаянный визг:
— Папа!
— Ты что?! — вбежал в комнату оторопевший отец, стирая на ходу пену с намыленных щек.
— Я… — застыдился, покраснел Сергей. — Ты… Ты газету принес?
— Конечно. Сейчас дам…
Отец вышел в переднюю, сразу же вернулся, внимательно поглядев на Сергея, протянул свежую газету.
На первой странице скуластый красноармеец вонзал штык в черного фашиста, вскинувшего автомат. За плечами красноармейца светились пятиконечные звезды на башнях Кремля…
Сейчас он вернется… выбритый… и я обязательно спрошу, решил про себя Сергей. Ведь не могут после такого рисунка Москву отдать…
Но почему же все-таки улицы совсем пустые? И часового возле аэростата нет… А если шпионы подберутся?..
Сергей до рези в глазах стал всматриваться в далекие, затененные подворотни, где могли затаиться шпионы…
На подоконник вспорхнул воробей, недовольно покосившись на Сергея, стал чистить перья, заворачивая голову под крыло.
Оказывается, у воробья, кроме серых, еще коричневые перья есть. Даже черные. Одно — темно-лиловое, как у вороны. Нет, у вороны перья переливаются. А у этого… Просто он на трехцветную кошку похож, которую Витька Сергею с черного хода показывать приносил… Но у кошки коричневого и черного цветов гораздо больше…
— Ну держись! Алену не обижай и бабушку береги! Я на дежурство.
Когда Сергей понял, что отец уходит, ему очень захотелось зареветь. Но не посмел… Только спросил глухо:
— А ты… Ты больше не придешь?
— Это еще почему? — нахмурился отец. — Что за выдумки глупые?
— Правда, придешь? — приподнялся на локтях Сергей.
— Обязательно. И очень скоро.
Отец наклонился, поцеловал Сергея, быстро вышел из комнаты, не закрыв за собой дверь.
Сергей увидел, как бабушка украдкой перекрестила отца в спину.
Когда захлопнулась за отцом входная дверь, бабушка обернулась, подняла голову, вызывающе выдвинула нижнюю губу.
— Ты зачем его крестила? — спросил Сергей недовольным голосом.
— Чтобы бог хранил, — дерзко ответила бабушка, еще выше задирая гордую голову.
— И он сохранит?
— Не знаю, — как-то сразу поникла бабушка и пошла на кухню. С полдороги вернулась, прикрыла дверь в комнату.
Сергей хорошо знал, что отец целует его лишь в самых необходимых, крайних случаях.
Значит, и этот случай — крайний?..
Дальше он фантазировать не осмелился. Вздохнув, спрятал книгу в гипсовую кроватку и стал тщательно заворачивать в холодный холст краковскую колбасу, которую ни на мгновение не выпускал из рук…
Три длинных, незнакомых звонка застали его врасплох.
Зашаркала к двери бабушка, заверещали какие-то писклявые голоса, звякнула крышка кастрюльки, завозили галошами.
Кто-то прыснул, рассыпался задиристым, хрустящим смехом. Опять зашушукались. Уронили что-то мягкое.
Наконец бабушка распахнула дверь, втолкнула в комнату зардевшуюся от смущения девушку в шапочке-самовязке.
Вслед проюркнула девчонка на тонких ногах с выпуклыми коленками.
Почти все лицо у нее занимал большой смешливый рот.
— Отогреетесь, тогда и пойдете! — объявила бабушка. — Чаек у нас в самый раз… Вы Утесова любите?
— Ой! Жутко! — радостно замахала руками-граблями большеротая девчонка.
— Вот и послушайте, пока суд да дело… — Бабушка подошла к патефону, стоявшему на ветхой этажерке, подняла крышку, вставила ручку.
— Да вы на диванчик. На диванчик пристраивайтесь. Там самая теплынь.
Сконфуженная девушка под напором старухи ткнулась было на низкий плюшевый диван, но тут же рванулась к столу и поспешно стала вытягивать из длинной матерчатой сумки бикс. И в тот же миг комнату заполонил неповторимой хрипотцой голос великого жизнелюба.
Притопывая в такт музыке, большеротая девчонка приговаривала:
Все хорошо, прекрасная маркиза!
Все хорошо, и жизнь легка…
— Диспансер послезавтра эвакуируют. Здесь на два месяца всего. Стерилки, бинты… А это вата. Риванол вот. Два флакона. Пожалуйста, если можно, посуду какую-нибудь… Из судков перелить… картошка на порошке яичном… — объясняла девушка.
— Благодарствуем, — закивала бабушка. — Руки-то у печки погрейте. Я сейчас. И чайку как раз…
— Ну зачем вы, право, беспокоитесь?
Девушка, казалось, вот-вот расплачется от бессилия перед бабушкиным гостеприимством.
— Мы правда не замерзли…
— Так все вместе погреемся. За компанию, — улыбнулась бабушка, ускользая на кухню…
— Меня зовут Варя. А тебя? — Смешно выбрасывая вперед выпуклые коленки, припрыгала к Сергею большеротая девчонка.
— Сергей… Это твоя сестра? — кивнул он на застенчивую девушку.
— Старшая. Кира, — охотно защебетала Варя. — Мама у нас умерла. Мы в Саратов эвакуируемся… Смотри, как много тебе положили. — Девчонка подхватила со стула судок, поднесла, открыла перед Сергеем крышку. — Это на два дня.
— Варвара! — всплеснула руками старшая сестра. — Как не совестно! Поставь сейчас же на место!
— Я же только показать! — подняла острые плечики Варвара.
— Идите-ка, милые, — вернулась в комнату бабушка, волоча тяжеленный чайник. — Вот и чаек подоспел.
Кира стала осторожно греть руки о стакан, не решаясь отхлебнуть. Зато Варвара тут же отпила, обожглась и сморщилась.
— Это не девчонка, а кошмар какой-то! — Из-под длинных ресниц Киры побежали по щекам слезы.
— Что ты, голубушка! Из-за пустяков таких. — Бабушка накинула на худые плечи Киры свой шерстяной платок, подсев, обняла, зашептала на ухо что-то веселое.
Варвара тем временем снова оказалась возле Сергея.
— А хочешь, я тебе эту маркизу с пластинки покажу? И слугу ее Джекоба. Хочешь?
— Хочу, — кивнул Сергей.
Варвара поднялась на цыпочки, закатила глаза, подхватила двумя пальчиками юбку за края, смешно вытянула и без того длинную шею, трагически заломила куцые бровки, быстро, в такт музыке, засеменила по кругу кукольными шажками, элегантным подвыванием изображая аристократическое горе маркизы.
Резко повернувшись, Варвара схватила с нижней полки хромой этажерки две одежные щетки, расцвела улыбкой до ушей, присев, пошла обезьяньим шагом на полусогнутых ногах, ловко жонглируя щетками.
— А у меня тоже… одно волшебство есть, — похвастался Сергей, когда Варвара подошла совсем близко. — Вот, смотри.
Он быстро развернул краковскую колбасу, протянул девчонке.
— Настоящая. Можешь потрогать.
Варвара вдруг вся съежилась, назад подалась. Стала похожа на бледно-лиловую поганку, что принесла однажды к ним в палату неугомонная Верок.