Пели все. Даже погибший Павлик присоединился к хору. Пел, не открывая глаз.
Наполнив кружку до краев, Генка начал обносить каждого по очереди. Он давал лежавшим сделать несколько глотков, затем отхлебывал сам, лихо выдыхал. Одним тряс руку, других (в основном мальчишек) обнимал за плечи.
Закончив обряд прощания, сердито кашлянул.
Павлик тотчас же вскочил на ноги, подхватил первый подвернувшийся танк, не переводя дыхания, превратился в немецкого танкиста-людоеда, встав на четвереньки, утробно заурчал, двинулся к постели Валентины, наращивая скорость.
Не выпуская танка из правой руки, прополз им по железной спинке койки, плавно перевалил, спустился на одеяло, осторожно обошел парализованные ноги Валентины, подкрался к рукам, прижимавшим к животу деревянную гранату… Взорвавшись, с воем грохнулся на пол.
— Бросившись под прорвавшийся с правого фланга танк, пала смертью храбрых гранатометчица Валентина Пегина! — объявил Генка, перекрикивая песню.
А Павлик с новым танком в руках уже мчался к топчану Федора.
Обрывались, редели голоса поющих.
Озверевшие танки вползали на топчаны и кровати, находя там свою погибель.
Теперь только Генка отчеканивал имена погибших героев.
…Фаина Беленчук… Марк Мечкин… Мария Неверова… Александр Пухлевский… Мулаян Абдукеров…
Очень скоро на поле битвы остались два танка и один живой Генка.
— Как же теперь? — растерялся Павлик.
— Мое дело, — обкусав губы, процедил Генка. Выдернул из-под ремня вторую, припрятанную на этот самый крайний случай, гранату.
— Ты только точно маневр повторяй, — приказал он брату, — когда за мной погонишься…
Такого еще не видел никто из погибших смельчаков. Вопреки правилам мертвецы открыли глаза. Федор даже на локтях приподнялся.
Почувствовав на себе «потусторонние» взгляды товарищей, Генка гордо плюнул в сторону Павлика, державшего в руках два последних танка, пронзительно свистнул, нырнул под койку Марика.
Вьюном прополз под длинным рядом коек, вертко обходя непроходимые топчаны и раскладушки, затаился за кроватью Валентины, в противоположном от Павлика углу гостиной.
Младший брат, чертыхаясь и набивая шишки, повторил трассу Генкиного маневра.
Генка, подпустив танки на предельную близость, легко перемахнул через неуклюжий стол, залег за табуреткой, что держала на себе здоровенный глиняный горшок с давно увядшим остовом фикуса.
Опешив от такого поворота, Павлик из последних сил добрался до стола-шкафа. Чуть отдохнув, Павлик снова взял танки в руки, опираясь на левый, пополз правым по отвесной стене стола-шкафа. Закрепив руку с танком на новом плацдарме, он стал подтягиваться всем корпусом, чтобы удобнее взобраться на стол. Именно этого момента и ждал Генка. Прицелившись, он точно метнул кубик-гранату, ударил по правой руке брата, державшей танк.
Павлик взвыл от жгучей боли, отдернул руку, танк отлетел в сторону, упал набок. Взбешенный Павлик, не раздумывая, что было силы швырнул левой рукой второй танк в Генку.
Старший брат увернулся. Танк врезался в горшок с фикусом, разнес его на куски!..
Паша распахнула дверь в гостиную, когда остов фикуса, хрустнув, рухнул с табуретки, увлекая за собой остатки громадного горшка и закаменевшую землю.
— Слониха! Атас!.. — завопила Катька, первой заметившая Пашу.
Не успев толком ничего сообразить, Паша сразу бросилась к Генке, но тот, сделав ложный выпад, проскочил у нее под рукой и через секунду был уже за дверью.
Нянька кинулась за младшим. На излете стремительного виража ухватила было его за штанину, но… споткнувшись о перевернутый скелет машины, всплеснула короткими руками, с размаху грохнулась на пол, поехала, увлекая за собой полчища обломков.
Скомкав здоровенную жестянку, перекосилась от боли, заголосила вслед братьям:
— Спалю! Всю нечисть вашу спалю! Ироды проклятые!
В ответ бесстыдно громко захохотала Катька.
— Надсмешки? — не веря своим ушам, встав на четвереньки, обреченно переспросила Паша. — Надсмешки, значит?.. Нечистая сила! — Она так нелепо-беспомощно зашевелила могучими бровями, что вслед за Катькой захохотали остальные.
Паша с удивительным проворством вскочила на ноги, как спичечный коробок тряхнула Катькину койку, развернув, почти протаранила ею дубовую дверь, выкатила в темный, стылый коридор.
С грохотом промчав по неровному полу, вкатила с разгона в длинную комнату, разгороженную множеством ширм.
Комната служила одновременно кабинетом, кладовой и спальней Татьяны Юрьевны.
Впаяв койку с Катькой в дальний угол, Паша сползла на узкий клеенчатый диван, обтерев подвернувшимся фартуком пот с медного лица, подытожила:
— За шкодливость теперя и лежи тута, пока хозяйка не явится… Еще господа благодари, что изолятор инеем залубенел вчистую…
Троекратно высморкавшись, Паша выползла из-за ширм, потопталась возле письменного стола, постукивая пальцем-сарделькой по стеклу, потрогала толстый замок, висевший на двери кладовки, что-то поискала меж склянок в медицинском шкафчике (Катька наблюдала за ней через щели в створках ширм), тяжко вздохнула, вернулась назад, к Катьке.
— Ты ей утром насолила. Теперя мне. Смотри ужотко… Помолишь прощения…
— Не буду я прощения просить! — дерзко ответила Катька.
— Ну без хлебова останешься. Или сыта больно?..
— Не буду!
— Жрать захочешь — попросишь…
Задвинув ширму, Паша прошлепала к двери, громыхнула неподатливой задвижкой.
Сколько же разного добра собралось, перепуталось на этом базаре.
Россыпи красной смородины и пухлые домотканые платки с редкой голубой вышивкой; грибы всех мастей, решета с сочащейся вишней, угрюмые гуси и груда разновеликих замков; веники, мочала, горушки крыжовника, мед в сотах, расписные цветы из стружек, копилки-попугаи, тыквенные семечки, громадные корзины тугих яблок; рябые носки-самовязы и самовары самых разных величин; мышеловки, ядреные огурцы, щеглы в самодельной клетке у красноносого мальчишки. Роились, наслаивались запахи. Молодых, примятых подсолнухов, топленого молока, дегтя, разомлевших цветов гречихи, лесной малины, лошадиного навоза, чеснока.
Навстречу Сергею рослый хмельной мужик, будто хороших кровей рысака, вел дамский велосипед, насквозь проржавевший, дергающийся жалким тиком на каждой колдобинке. В вытянутой левой руке мужик нес вытертый рыжий пиджак, громко выкрикивая через каждые десять шагов:
Кто задумал жениться,
Тому пиджак пригодится!
Человеку хорошему
Отдам задешево!
Хмурая старуха заботливо расчесывала черепаховым гребнем льняные волосы внучке, мрачно пялясь в овальное зеркало, прислоненное к корзине с горохом. Внучка обронила в пыль недоеденное мороженое и тихо страдала, сглатывая слезы…
Прыгала под телегами, среди зеленых луж, хромая ворона…
В молочном ряду, в тени, под прилавком, играли в шашки две курносые близняшки. Брезгливо поджав губы, крутила барабан книжной лотереи женщина с седыми усиками.
В створе главных ворот замелькали по площади мотоциклисты в разноцветных, обшитых блестками рубахах.
Гривастый детина с размалеванными щеками и приставным носом, стоя в коляске мотоцикла, вещал в мегафон суетливым фальцетом:
— Только четыре дня! Самая веселая программа! Медвежий оркестр! Под куполом воздушные гимнастки — сестры Капитоновы! Весь вечер на манеже музыкальные эксцентрики Кисель и Клюква! Дрессированные обезьянки под руководством Натали Коломба! Заслуженный артист Чечено-Ингушской АССР, иллюзионист Леван Алимзян! Спешите! Спешите на цирковое представление «Солнцу и ветру навстречу»! Если вы еще не успели купить билеты…
— Дядя Сережа! Посмотрите только! — схватив Сергея за рукав, перебила цирковых зазывал взбудораженная Ленка. Заглатывая на ходу пирожок с повидлом, девчонка тащила Сергея за собой, возбужденно приговаривая: — Я таких ни разу в жизни не видела! Даже в мультфильмах!..
Перед прилавком с большим козырьком гомонили, толкались ребятишки. Десятки цепких, пронырливых глаз разбойно уставились на Сергея, едва он протиснулся к необычному товару.
Выщупывая наглой улыбкой, косоротилась лыковая кикимора.
Раки, сотворенные из желудей и смолистых шишек, пялились зелеными зенками — полированными пуговицами на черных дрожащих пружинках.
Запахнувшись в пегие бороды из стружек, восседали за жестяным самоваром сучковатые домовые. Таращились шишковатые свистульки-головастики. Набивал трубку хромоногий медведь-бродяга с ожерельем из малиновых бусин.
Колдовали над берестовым раструбом граммофона заскорузлые водяные, сотканные из зеленого бисера и крохотных ракушек.
— Ой! Смотрите, тетя Катя и папа! Смородину покупают! — радостно запрыгала Ленка. — Папа! Ау!! — завопила девчонка, замахала руками, бросилась через гудящую толпу к обернувшемуся Вовке.
— А мы к той дурацкой столовой вас искать ходили, — оправдывалась запыхавшаяся Катька. — Потом решили на базар, чтобы хоть какую-нибудь еду… Вот! Попробуй! Забористые! — Отряхивая рассол, Катька протянула Сергею несколько упругих малосольных огурцов. — Да! Самое главное!.. Вовка с попуткой до Василева договорился!.. А там, говорят, три версты всего до этого… Пригоршина хутора…
Огрызком химического карандаша Катька рисовала на ширме «волшебный город в осаде». Высокие минареты соседствовали в городе с кремлевскими башнями, монументальные крепостные валы, схожие с шахматными ладьями, спокойно уживались с островерхими домиками, украшенными резными флюгерами. Со стен и башен грозно смотрели противотанковые пушки и тяжелые пулеметы. Из бойниц выглядывали чьи-то огромные, настороженные глаза.
Заерзал ключ по замку двери. Катька бесшумно подтянулась вверх по койке, прильнула к щели между створками ширмы.
Первой в комнату втиснулась заиндевевшая Татьяна Юрьевна. Распахнув темный тулуп, стала стягивать с шеи, складывать на стол чем-то туго набитые на концах странные шарфы. Вслед за хозяйкой в кабинет втерся невзрачный малорослый дядька с крупными оспинами на лице. Загнанно всхрапывая, дядька свалил с плеча на пол два плотных мешка, сорвал с головы кудлатую шапку, прикрыв вялый рот, зашелся в свербящем, сухом кашле.