– Потерпи, сам увидишь. Это получше любого цирка, – ответил Билли с таким видом, будто ему самому довелось побывать во множестве цирков, а не в одном-единственном и только лишь раз.
– Готово! Как начнется, живо все убирайтесь с дороги, – шепотом произнес Бен, но так четко, что услыхал каждый, и зал замер, ожидая любых событий, кроме появления эскадры боевых кораблей, для которых в данных условиях попросту не нашлось бы места.
Дружное «о-о-о!» огласило весь зал, едва занавес наконец поднялся, но Торни решительным «цыц!» мгновенно установил безмолвие. Теперь все молча таращились на самое великолепное зрелище этого вечера. Лита с плоским седлом на спине, синими розетками в ушах и в белоснежной сбруе потрясенно-сияющими глазами смотрела на переполненный зал. Ее-то публика хоть узнала. А вот таинственное существо в белой марле, усеянной блестками, с крыльями за спиной, маленьким золотым ликом в руке и золотой короной на голове было совершенно зрителям незнакомо. Одну ногу в белой туфле таинственный пришелец задирал вверх, другая скорей не стояла, а парила над седлом Литы, едва касаясь его. Ошеломленной и растерянной публике далеко не сразу удалось осознать, что к чему. Да и кто бы без предупреждения распознал Бена в столь изобретательной маскировке? Впрочем, ему-то она была куда привычнее синей фланели Билли и изысканно-элегантной одежды Торни. И он до того умолял позволить ему хоть разок показаться таким, каким был, когда отец подкидывал его под восторг и рукоплескания сотен зрителей на неоседланную спину старого коня по имени Генерал, что мисс Селия пусть нехотя, но согласилась и даже сама второпях нашила на белый хлопковый костюм куски марли с блестками. Вышло вполне правдоподобное трико. А на ноги Бен надел ее старые танцевальные туфли, которые пришлись ему точно по размеру. Остальное в его облачении было сделано из плотной бумаги. Уверенный в своей власти над Литой, Бен, дав обещание не переломать себе кости, вот уже несколько дней жил, предвкушая момент, когда всем станет ясно, что прошлая его слава в цирке – не похвальба. И вот момент этот настал.
Прежде чем публика успела перевести дух от первого потрясения, Бен, видя, что Литу раздражает подсветка, с привычным старым кличем «Оп-ля!» подхватил поводья, которые лежали у нее на шее, и они галопом вынеслись из каретного сарая наружу.
– Оставайтесь на месте! – скомандовал Торни, заметив позывы к движению в публике. – Вам достаточно повернуться на скамейках к выходу, и вы прекрасно будете видеть их, пока они не возвратятся.
Все двадцать зрителей последовали его совету и теперь, замирая, глядели на сверкающего под лунным светом наездника, а он то оказывался от них так близко, что было отчетливо видно его улыбающееся под короной лицо, то уносился так далеко, что казался сияющим сквозь сумеречную зелень ветвей светлячком. Лита от всей своей лошадиной души наслаждалась скачкой, ибо это всегда доставляло ей наслаждение, и кружилась с таким усердием, словно поставила перед собой цель восполнить нехватку цирковых навыков скоростью и покорностью Бену. А уж какое он сам испытывал наслаждение, говорить не нужно, хотя три месяца другой, упорядоченной и спокойной, жизни на нем сказались, и, весело гарцуя под ветками, отяжелевшими от обилия красных и желтых яблок, почти созревших для сбора, он поймал себя на мысли, что трюки на свежем воздухе, да еще когда зрители состоят лишь из друзей, несравненно приятнее выступлений в душном, переполненном публикой шатре, на вымотанных тяжелым трудом лошадях, среди раскрашенных женщин и грубых мужчин, пусть даже часть их и была к нему вполне расположена.
И когда унялся в нем первый взрыв эмоций, он вдруг ощутил радость от очень скорого возвращения к обычной теперь для него одежде, школе, где столько всего узнавал, и к добрым людям, для которых было куда важнее, чтобы он стал хорошим человеком, а не прославленным купидоном, способным скакать на одной ноге, когда под ним несется самая резвая лошадь.
– Теперь шумите сколько угодно. Лита уже как следует пробежалась и будет спокойней ягненка, – объявил зрителям Торни, а затем, увидав, как Бен перепрыгнул туда и обратно через калитку возле ворот, прокричал ему: – Заканчивай и возвращайся! Сестра уже волнуется, что ты замерзнешь!
Когда Бен завершил выступление, мальчикам и девочкам разрешили столпиться вокруг него и Литы, и публика, пристально их разглядывая, не поскупилась на громкие похвалы как всаднику, так и красивой кобылке. Купидонского в Бене осталось не много. Одну туфлю он потерял, белое трико усеяли брызги росы и пыль, корона соскользнула с головы на шею, а бумажные крылья висели на яблоне, за которую зацепились, когда он последний раз проскакал под ней. Теперь каждый без труда мог его узнать. Только ему совсем не хотелось такого пристального внимания. И вместо того, чтобы купаться в лучах славы, Бен, сославшись на нужды Литы, торопливо ускользнул с ней под защиту занавеса. До завершения праздника гостям оставалось только еще сыграть в жмурки на большой кухне Старого Дома, куда все и направились, кроме мисс Селии. Она осталась, чтобы освободить Бена от ткани с блестками.
– Ну, ты доволен? – поинтересовалась она, отпарывая украшение.
– Да, мэм, спасибо! Все было тип-топ.
– Но выглядишь ты не очень веселым. Устал? Или жалко все это снимать и превращаться опять в простого Бена? – спросила она, заглядывая ему в лицо, которое он поднял, чтобы ей легче было снять корону, болтавшуюся у него на шее наподобие золотого воротника.
– Нет, не жалко. Я во всем этом чувствую себя не таким, как мне теперь хочется. – Он пинком отбросил от себя корону, которую еще недавно с таким старанием помогал делать. – Предпочитаю быть просто Беном, и пусть меня именно им все считают. Вам ведь тоже так больше нравится.
– Конечно. И мне приятно это от тебя слышать. Я боялась, как бы ты вдруг не начал мечтать о прежней жизни. И делала все, чтобы такого не случилось. Ты хотел бы вернуться к прошлому, Бен? – Взяв его за подбородок, она глянула в смуглое лицо, такое сейчас открытое, что ожидать можно было лишь совершенно искреннего ответа.
– Нет, не хотел бы. Если только… он бы там был и я ему оказался бы нужен.
Подбородок его чуть дрогнул, но черные глаза смотрели прямо, и взгляд этот убеждал, что сомнений он никаких не испытывает. Мисс Селия легонько провела ладонью по его голове, и в голосе ее зазвучали нотки, которые были ему особенно дороги, ибо только она единственная говорила с ним таким тоном:
– Твоего отца в этом мире нет, но уверена: ты по-прежнему очень для него важен. И еще совершенно убеждена, что ему нравится видеть тебя в таком доме, как этот, и совсем не понравилось бы, окажись ты вновь там, откуда сюда пришел. А теперь иди переодеваться, только сперва скажи: это был счастливый день рождения?
– О, мисс Селия! Я сегодня впервые узнал, что дни рождения могут быть так прекрасны. И это самое главное из всего остального сегодняшнего прекрасного. Не знаю, как вас отблагодарить, но попытаюсь.
Запас слов у него на этом иссяк, и, не в силах выдавить из себя больше ни звука, Бен крепко ее обнял, но тут же, смутившись, склонился над танцевальной туфлей, как бы в спешке снимая ее с ноги.
Но самая стройная и прочувствованная речь не проняла бы мисс Селию больше, чем эта. И она ушла, говоря про себя на ходу: «Если я окажусь способна привести хоть одного заблудившегося ягненка в овчарню, то стану более подходящей женой пастырю». И лунный свет озарял ее, пока она поднималась на крыльцо Старого Дома.
Глава XXIIПолноценная сделка
День рождения Бена стал для крохотного мирка, в котором жили все эти дети, таким огромным событием, что мысли и чувства их были заняты им еще много последующих дней. Но даже самые яркие впечатления со временем тускнеют, и постепенно юные леди и джентльмены переключились от прошлого к будущему, строя планы ореховых забав. Наступали они обычно с первыми ранними морозами. Тут надо было дождаться дня, когда ослик Джек начнет разгрызать жесткие шкурки каштанов. Ну а пока он не наступил, школьники скрашивали монотонность учебных часов веселыми потасовками, которые назывались Битвой с поленницей.
Девочки любили проводить перемены за играми в сарае, мальчики же, дразня их, вдруг объявили, что девочкам находиться там нельзя, и завязалась длительная борьба. Мальчики блокировали дверной проем поленьями. Девочки разбирали баррикаду с той же скоростью, с какой она возникала на их пути. Учительница, сочтя, что питомцам ее куда полезнее на переменах подвигаться, чем вяло сидеть на солнышке или читать в классе, достаточно добродушные эти сражения не пресекала, и заграждение продолжало расти и падать с регулярностью морских приливов и отливов.
Жажду победы обе стороны испытывали огромную, с расходом сил во имя ее достижения не считались, и трудно было определить, какой из двух лагерей тратил их больше. Мальчики приходили теперь в школу заранее, стремясь успеть до начала занятий возвести преграду. Девочки задерживались после конца учебного дня, уничтожая завал, устроенный мальчиками на последней перемене. Девичьи перемены начинались раньше, чем их, и они могли слышать, как в класс со двора доносятся победные кличи противниц, а затем грохот, знаменующий, что плоды их стараний сведены на нет. И вот девочки, раскрасневшиеся, тяжело дышащие, с победным видом выходили, но торжество их длилось лишь миг. Ведь мальчики тут же бросались к сараю и сбивали костяшки пальцев в стремлении плотнее и крепче прежнего снова забить поленьями дверной проем.
И битва бушевала. Сбитые костяшки пальцев, занозы, порванная одежда, ободранные ботинки были единственными ранениями, которые получали в ходе ее бойцы. Куда больший урон причинялся поленьям, но зато сколько веселья и радости доставляли они сражающимся.
Куда меньше радости доставлял Бену Сэм. Перемирие, достигнутое между ними перед великолепным днем рождения, вскорости сменилось со стороны Сэма прежней враждой, и он опять не упускал ни единой возможности поддеть Бена, тщательно выбирая моменты и обстановку, когда оскорбления его были особенно болезненны. Бен сколько мог терпел это, сохраняя невозмутимость, пока удача ему наконец не улыбнулась, как это ча