Ну, это уж слишком. В Хердис всколыхнулась мрачная злоба, она сказала:
— Есть люди, которых я терпеть не могу. Они постоянно…
Матильда, конечно, даже не слушала, она сказала:
— Знаешь, что? Я думаю, что погода скоро переменится. Твоя мама говорила, что в следующее новолуние погода обязательно переменится. А оно уже скоро.
— В следующее новолуние? Значит, и рыба вернется. Сегодня нам попалась одна-единственная жалкая треска. Рыба всегда возвращается в новолуние.
Хердис вздохнула с облегчением. Может, это погода на нее действует? Хорошо, что она не сказала Матильде того, что хотела.
Ей понадобилось сбегать домой.
— Подожди меня здесь, я сейчас вернусь и принесу лото или еще что-нибудь, — сказала она.
Но вернуться ей не удалось. Когда она спускалась по лестнице, спрятав лото под плащом, ее остановила мать.
— Хердис, на одну минутку.
Мать говорила очень тихо. В соседней комнате тетя Фанни укачивала маленькую Ракель Юханну. Лицо у матери было бледное и печальное, в потемневших глазах — тревога.
— Хердис, я хочу, чтобы вы с Матильдой оказали мне маленькую услугу.
Ну вот! Только они решили развлечься. Хердис мялась на месте с недовольным выражением лица. Мать сказала:
— Дядя Элиас… На него, видимо, погода действует. Он во что бы то ни стало хочет поехать в Квалевикен. — Она замолчала, нервно барабаня пальцами. — Мне не хотелось бы, чтобы Фанни заметила, что я нервничаю.
— А из-за чего ты нервничаешь? Из-за того, что он едет в Квалевикен?
Мать усмехнулась:
— Да пойми же ты! Он говорит, что ему надо к парикмахеру. Понимаешь, к парикмахеру!
— Но ведь у нас и дома есть виски, — сказала Хердис, наморщив лоб. — И мы с Матильдой могли бы сыграть с ним в тройной вист. Или…
— Нет. Хердис, ты не понимаешь. Он хочет выпить… в мужской компании. Ему надоело пить дома в одиночку разбавленное виски. Он… он такой злой сегодня…
У матери задрожали губы, но она овладела собой.
— Ты его знаешь.
Хердис кивнула. Да, теперь она его знала. Хотя ей было трудно согласиться, что дядя Элиас злой.
— А при чем мы? Как же мы сможем удержать его дома?
— Вы поедете с ним. Сделаете для меня кое-какие покупки. Я… я дам вам каждой по кроне… О, Хердис…
Теперь она плакала. Хердис отвернулась.
— Вы прокатитесь в город, И подождете его возле парикмахерской. Понимаешь?
Хердис гордо вскинула голову. Какое важное и ответственное поручение. И каждая получит по кроне! По целой кроне!
— Я понимаю, — кивнула она. — А когда он выйдет от парикмахера, мы возьмем его за руки и будем крепко держать.
— Ну, это не обязательно, — с усилием сказала мать. — Будет достаточно, если он увидит, что вы его ждете.
— Думаешь, тогда ему не захочется выпить?
— Мм-м… Но если он пойдет в отель, вы тоже пойдете с ним. И постарайтесь, чтобы он вернулся домой вместе с вами. О, Хердис!.. Для вас это будет очень приятная поездка.
Приятная поездка. Приятная…
Во всяком случае, они были нарядно одеты. А поездка всегда поездка.
К тому же время от времени прояснивалось. Становилось чуть светлее, чуть холоднее, и только деревья по-прежнему кропили их водой при малейшем дуновении ветра. Откидного верха на тарантасах Ларса Хисвога не имелось, зато был клеенчатый полог, прикрывавший колени пассажиров.
Дядя Элиас почти не разговаривал. И даже не замечал, что капюшон сполз у него с головы и дождь, промочив насквозь его полотняную шляпу, сбегает по лицу извилистыми ручейками прямо за воротник.
Наверно, дядя Элиас вымок до нитки. Но он не обращал на это внимания. Лишь изредка он перемещал языком табак за другую щеку, с отсутствующим видом глядя прямо перед собой. На сердце у Хердис стало тягостно — дяде Элиасу, ее дяде Элиасу нехорошо. Она через силу болтала с Матильдой о предстоящих покупках и о том, что можно приобрести на деньги, которые им дала мать. Девочки сидели на заднем сиденье под материнским зонтиком и громко прыскали всякий раз, когда лошадь издавала очередной неприличный звук. Матильда непринужденно заливалась своим добрым звонким смехом и искоса поглядывала на дядю Элиаса. Хердис сделала попытку развеселить его.
— Это не я, дядя Элиас, это лошадь. А ты, наверное, подумал, что это я?
Дядя Элиас улыбнулся, если можно улыбаться одним уголком рта, переместил табак за другую щеку и на секунду встретился с ней глазами.
— Что захотел, то и подумал.
И его мысли опять унеслись куда-то вдаль.
Девочки, как могли, растянули смех, вызванный его словами, поговорили о лошадях, которых нельзя научить приличным манерам. Хердис чуть не плакала. Она и сама слышала, что в ее смехе нет ни капельки веселья.
Они с облегчением спрыгнули с тарантаса, который, как и следовало, остановился возле местной парикмахерской. Уставшие, промокшие и продрогшие, они стояли у парикмахерской и строили планы, как лучше всего выполнить поручение и не выпустить из-под надзора дядю Элиаса.
Пока они топтались у парикмахерской, оттуда вышел какой-то человек. Хердис сделала перед ним реверанс, но он не заметил ее и быстро направился к набережной.
— Вот дурак! — сказала она. — Даже не замечает, что с ним здороваются! Это Касперсен, — ответила она на вопрос Матильды. — Он служит в пароходной компании и был у нас в гостях.
Ларс уехал, у него были свои дела в Квалевикене. Но он будет ждать их на набережной. Примерно через часок, идет?
Девочки вдруг подумали, что это звучит неопределенно. Но они должны были дождаться, когда дядя Элиас выйдет из парикмахерской.
Матильда взяла записку, корзину и деньги, которые мать дала на покупки. Хердис не смела покинуть свой пост.
Она стояла под стрехой и, глядя на круживший по дороге дождь, раздумывала, чего именно на этот раз так опасалась мать. Может, это было связано с дамами?
Нет, она отбросила эту мысль, хотя и не очень решительно.
«Эти попойки, Хердис… из-за них может произойти все что угодно. Абсолютно все!» — сказала ей мать однажды в минуту откровенности.
Но… Здесь, в Квалевикене, не было особенно большого выбора дам. Во всяком случае, они с Матильдой будут настороже.
Какой-то человек быстро подъехал к парикмахерской. Под распахнутым плащом Хердис увидела красивую морскую форму, однако зюйдвестка помешала ей разглядеть его лицо. Она узнала этого человека, когда он остановился, явно испугавшись ее.
— Бог ты мой… хе-хе… Никак это маленькая фрёкен Хауге прохлаждается здесь в эту чертову… в эту собачью погоду?
Хердис, не улыбнувшись, сделала реверанс. Это был коммерсант Тиле.
— Как же тебя зовут?
— Хердис.
— Да, да, Хердис. Совершенно верно, Хауге всегда говорил про Хердис. Я помню день, когда ты родилась. Он несся из конторы домой и сообщал всем встречным и поперечным: бегу домой. Сегодня у меня родилась принцесса. Так и сказал. Ха-ха-ха! Значит, ты и есть принцесса Лейфа Хауге!
Потом Тиле сказал, что ему надо побриться. Хердис больше не слушала его, дверь парикмахерской захлопнулась.
Принцесса. «Сегодня у меня родилась принцесса».
У нее защипало в носу. Губы задрожали.
Эти слова когда-то сказал ее отец. Давно-давно.
Хердис подняла мокрый рукав плаща и посмотрела на часы, которые подарил ей отец. Подарил отец. Циферблат был покрыт каким-то студенистым налетом. Она поднесла часы к уху: они тикали, будто маленькое-премаленькое сердце. Ее собственное сердце стукнуло один раз и замерло. Словно ему захотелось повернуться.
Потом оно снова забилось, как надо.
Вернулась запыхавшаяся Матильда.
— Он все еще там?
Хердис кивнула:
— Угу.
Прошло уже очень много времени. Правда, Тиле тоже еще не вышел. Хердис стояла у самой двери, она не могла пропустить ни одного человека.
— Обычно он делает и массаж. И подстригается.
Они немного посмеялись: ведь дядя Элиас почти лысый, ему и стричь-то нечего.
Они истомились и устали. И проголодались, это стало ясно, когда из соседних домов потянуло жареной макрелью.
Они начали играть в классики, но земля была слишком мокрая и прыгать было противно.
— Подумай, если бы мы знали, что он пробудет там так долго, мы могли бы пойти в кондитерскую. Ведь у нас есть по целой кроне!
Наконец Хердис отважилась зайти в парикмахерскую и узнать, что дядя Элиас делает там так долго.
Ведь прошло уже очень много времени.
Она вышла с помертвевшими губами, задыхаясь от беззвучных рыданий.
— Его там нет… Он ушел… Уже давно.
На некоторое время они оцепенели. Никто ничего не говорил. Дождь хлестал во всю мочь, но они и не думали прятаться от него. Хердис глотала, стараясь избавиться от душившего ее комка. Наконец Матильда сказала:
— Тут позади дома есть садик и лестница, которая ведет прямо на набережную. Наверно…
Они побежали вниз. Держась за руки, впервые за много лет. Рука у Матильды была твердая и теплая. Пальцы Хердис помертвели, словно она перекупалась.
Девочки с облегчением вздохнули, увидев, что тарантас стоит на набережной. Без Ларса. Лошадь, наклонив голову, ела что-то из мешка, привязанного к ее шее.
Матильда сказала:
— Вот хорошо! Я поставлю корзину с покупками под клеенку.
Ну, а дальше? Где же дядя Элиас?
Под широкой стрехой пароходной конторы стояли местные парни, втянув головы в плечи, они были похожи на ласточек, сидящих на сушилках для сена. Они ждали парохода из города, чтобы окоченевшими руками поднести кому-нибудь вещи.
Поодаль, на рейде, прикрытый пеленой дождя, стоял новенький катер Тиле. Хердис сказала:
— Может, они там, на катере?
— Нет. Видишь, шлюпка стоит у причала. Значит, Тиле там нет.
Девочки стояли под стрехой молчаливые и растерянные. Облака разомкнулись и освободили место рваным солнечным лучам, но дождь не уменьшился. Перед стрехой точно была завеса из дрожащих сверкающих серебряных струн. Когда солнце скрылось, остался только тихий, подавленный ропот дождя, висевшего между небом и землей. Парни у стены молчали. Чайки и крачки молчали.