— Может быть, ты права. — Он пожимает плечами. — Только так жить легче, почти не больно.
— Знаешь ли, мне тоже уже давно не больно, — копируя его движение, тоже пожимаю плечами.
— А вот твои глаза говорят об обратном, — заявляет он, в кривой грустной усмешке приподняв уголок рта. — В них как в смоле застыла боль, будто затвердела навеки. Она там слишком давно, верно? Потому-то ты ее больше не замечаешь, привыкла нести ее в себе, слилась с ней, перестала ее замечать. А вот постороннему человеку очень даже прекрасно видно. Пустота в глазах — верный признак застаревшей боли. Думаю, любой это знает, и любой неравнодушный в беседе с тобой заметит эту боль и возьмёт себе на заметку. Он может сказать об этом вслух при встрече, как я тебе сейчас, а может тактично промолчать, чтобы позже сделать все возможное, чтобы исправить это, зажечь в пустых глазах свет, избавив тебя от боли.
Остановившись, я долго смотрю ему в глаза, карие и мудрые. Потом отворачиваюсь и натыкаюсь на красное колесо обозрения: далеко стоит, но отовсюду виден.
— Покажешь мне свой тренировочный зал? — вздохнув, меняю я тему.
— Хочешь выпустить пар? — сдержанно улыбаясь.
— Для начала просто осмотреться.
— Тогда прошу, — Миша делает жест рукой, призывая меня продолжать путь. — Здесь недалеко. У ближайшего перекрестка завернем налево, а там аккурат выйдем к нужному зданию.
— Как там Алеша поживает? — между тем интересуюсь я.
— Да по-прежнему работает в клубе, ничего нового, — отмахивается он, помогая мне переступить лужу…
Мокрая из-за внезапно хлынувшего с неба дождя и слегка продрогшая, возвращаюсь домой.
— Где ты была, мать твою?! — накидывается на меня Игорь, едва я вхожу в дом.
— На тренировке, — пожимаю я плечами.
— Ты на часы глядела, черт возьми?! — продолжает упрекать он, становясь передо мной и нервным движением запуская пальцы в свои волосы.
Да он меня, похоже, не слышит. Вбил себе что-то в голову, теперь не отстанет от меня, пока всю ярость свою не выльет в виде нотаций на бедную меня.
— Я не обязана перед тобой отчитываться, — напоминаю я на всякий случай. Ну а вдруг он забыл, что с некоторых пор мы друг другу никто.
— Дура! — в сердцах восклицает мужчина, схватив меня за плечи, но, тотчас опомнившись, заметно смягчается и мягко берет мое лицо в свои ладони: — Я же волнуюсь, как ты не понимаешь? Ночь уже, а ты одна шатаешься не пойми где. А вдруг вор? Вдруг насильник?.. Прости. — Он устало роняет голову на грудь, отпуская меня. — Прости, — повторяет вновь и, отступив в сторону, резко проводит ладонями по щекам, безжалостно растирая до красноты лицо, потом выдыхает с облегчением. — Ладно, с тобой всё в порядке, я могу быть спокоен. Спокойной ночи, — быстро бросает Игорь и твердой походкой уходит наверх.
Ну и что это было? Что за крышесносный порыв души, резко сменившийся на штиль?
Глава 19. На полу.
5 июля 2020.
Воскресенье.
Осмотревшись вокруг еще раз — при теплом дневном свете, а не в ночь, когда с потолка светят ядовитые, холодные лампочки-софиты и портят обзор, — нахожу помещение вполне приемлемым, годным для занятий и по самообороне, и по боксу. Просторный зал, выдержан в строго мужском стиле, в основном преобладают темно-серые, черные, белые и коричневые оттенки, за исключением главной центральной композиции — посреди зала величественно красуется красно-белый боксерский ринг. Четыре внушительных столба, между которыми натянуты здоровенные, прочные белые канаты, что огораживают область, где обычно, надо полагать, проходят поединки бойцов. Ровный настил ринга абсолютно красный, бросающийся сразу в глаза, как алая роза на черно-белой картинке. А за счет покрашенных в белый кирпичных стен и светлого потолка помещение кажется еще больше в размере, более уютнее. По периметру зала рассредоточены различной формы боксерские груши: в виде цилиндра, перевернутого воздушного шара, усеченного конуса; к стенам прикреплены мешки-подушки, которые, видимо, имеют схожее функциональное значение, что и первые.
Наверное, я под впечатлением. Хотя, казалось бы, я всё вчера тут рассмотрела, знаю, что и где находится. Вон за той дверью, например, тренерская, а там, слева от площадки, где на цепях висят гигантские цилиндрические груши, дверь в мужскую раздевалку, справа — в женскую.
— Привет, — встречает меня с улыбкой Миша, выходя из тренерской. На нем черная майка и шорты на тон светлее.
— Здравствуй. Вот, как и обещала, я тут, и готова к бою, — говорю я с каким-то несвойственным мне энтузиазмом. Удивительно, но я действительно горю желанием кого-нибудь побить. Немедленно.
— Рад, что ты пришла. Где раздевалка, ты знаешь. Иди готовься, через десять минут начинаем.
— Миш, а где все остальные? — Я который раз обвожу взглядом пустой спортзал.
— А кто еще тебе нужен? — выразительно приподняв брови, спрашивает он.
— Да никто, — дернув плечом, говорю я, — просто думала, я буду заниматься в шумном мужском обществе, но так даже лучше. Не выношу толпу.
— Я сегодня специально открыл зал пораньше, — поясняет Миша, надевая боксерские перчатки. — Через сорок пять минут здесь и вправду будет толпа, так что, Алекс, если не хочешь ни с кем пересекаться, советую поторопиться. У тебя, — он, нахмурившись, смотрит на часы над тренерской, — осталось девять минут.
— Не предполагала, что ты такой строгий тренер, — хмыкаю я, направляясь в женскую раздевалку.
— Я тренер, Алекс. В моей работе нет места соплям.
— Соплей от меня не дождешься! — невозмутимо восклицаю я, не оборачиваясь. Решительно толкаю дверь и вхожу в небольшую комнату.
Все-таки учеников женского пола у него куда меньше, чем мужского. Будь это не так, раздевалка выглядела бы не такой крошечной. И шкафчиков можно насчитать от силы два десятка, не больше. Интересно, сколько всего девушек в его группе по обучению самообороне?
Переодевшись в черный короткий топ и темно-зеленые удобные, а главное — скрывающие мой безобразный шрам на бедре шорты, я выхожу к тренеру.
— Напомни мне в следующий раз, что ты не нуждаешься в десяти минутах. Пяти будет достаточно, — заявляет Миша с лукавой улыбкой. Наверное, про себя удивляясь, что девушке, коей я являюсь, хватило всего каких-то четырех минут, чтобы привести себя в порядок.
— Как-нибудь запомнишь, не маленький, — фыркаю я, принимая из его рук красные перчатки.
Усмехнувшись, он в последний раз уточняет:
— Уверена, что не хочешь начать с самообороны?
— Нет, мне по душе бокс, — уверенно произношу я. — Уж дней так… семь во мне кипит огромный котел нестерпимого такого желания — побить кого-нибудь. Тебя, например. Можно? — встав в нелепую боевую стойку и нацелившись на тренера, я делаю убийственным взгляд.
— Эй, давай сбавим обороты. — Он осторожно опускает вниз мои руки. — Для начала бить будем грушу. Нам туда, — и указывает на противоположный конец зала, — следуй за мной.
— Ладно, мешок, набитый песком или опилками тоже сойдет, — пожав плечами, я иду за ним.
— На меня смотри, на положение рук и ног. Видишь? — и уверенными четкими движениями показательно бьет в мешок, останавливается и приказывает: — Выполняй… Нет, руку не задирай. — Миша встает сзади и показывает, какое положение является единственно правильным. — Вот, поверни руку. Смотри, твои пястные кости должны быть строго перпендикулярны груше. Ориентируйся на головки суставов, хорошо? — (Я киваю.) — А теперь бей! — и отстраняется от меня.
Я и бью, но груша отлетает от меня аж на полметра и, раскачавшись, чуть не прилетает мне в лоб. Миша вовремя притормаживает это маякообразное "убийственное оружие" и терпеливо объясняет:
— Толкать не надо, нужно бить! Резко и четко! Гляди. — Он в красивом танце выполняет четко выверенные движения. Удар прямо. Вниз. Вбок. Суставы перпендикулярны мешку. — Давай, попробуй.
— Ладно, — со вздохом принимаю я правила игры и стараюсь в точности повторить его же движения.
— Молодец, уже лучше. Над техникой нужно будет поработать. Алекс, ты же говорила, что мечтаешь кого-то сильно отметелить? — со смешком уточняет Миша.
— Типо того.
— Ну так вперед! Не жалей этот игрушечный наполнитель! Бей! Решительнее! Да, вот так! Получается же!
Выбросив все мысли из головы, я сосредотачиваюсь лишь на одном предмете — на этом ненавистном, вражеском мешке. Бью без жалости, без колебаний, без остановки, не чувствуя усталости.
— Всё, достаточно, выдохни, — доносится голос тренера сбоку.
Но я, не обращая внимания на его слова, продолжаю яростно колотить "противника", не могу остановиться, не хочу. Удар, еще один, и еще. Всё мое тело дышит силой, в плечах неистовое напряжение. Пот течет по лицу, шее, волосы прилипли ко лбу. Я готова разорвать этот чертов мешок! И мне никто не помешает!
— Остановись, — тихо шепчет мужчина, положив мне на плечо свою ладонь. — Я понимаю, ты хочешь выпустить наружу всю свою боль, но… не получится. Я когда-то уже пробовал: не помогает. Так ты только себя истязаешь.
Я не знаю, почему так спокойно и без раздражения воспринимаю слова Михаила, почему позволяю себе вслушиваться, внимаю, пропускаю через себя, фильтруя каждое оброненное мужчиной слово. Когда как дома меня не так-то просто вывести на нормальную беседу, почти каждый вызывает злость где-то глубоко в груди, уже привычную реакцию — бешенство. Наверное, это потому, что Миша для меня человек посторонний, новый — он не знает моей истории, не знает и сотой доли из того прошлого, которое и я отчаянно желаю не знать, не помнить…
Поддавшись его тихим, успокаивающим речам, я застываю, глупо сверля черную точку на черной боксерской груше, медленно опускаю вниз вмиг ослабшие руки. Я устало приземляюсь на пятую точку и закрываю глаза ладонями, тихо сижу, не шевелясь.
Тренер пристраивается рядом, плечом к плечу.
— Слепая ярость — последствия невыплаканной боли, намеренно спрятанной глубоко-глубоко внутрь себя, не выпущенной на свободу. Отпусти, — шепчет тихо.