— Не о том говорите, курсант Ушаков! — возмутился Умаркин.
— О том! О том! Сейчас гласность!..
— Не случайно даже анекдот сложили. Внучок спрашивает у дедушки-генерала: «Дедушка, я буду генералом?»
«Будешь, будешь, дорогой».
«А маршалом?»
«Нет, не будешь».
«А почему?»
«Потому что у маршала свой внучок есть…»
— Верно! Браво! Молодец! — затопала ногами рота.
— Разве справедливо, что простые парни, как мы, воюют и погибают в Афгане, а грязнолапые служат в тепле, да командуют нами?.. Живой пример — штурман ВВС округа Рюков! За десять лет дослужился до полковника, а сам, будучи курсантом нашего училища, ни разу не отвечал преподавателям, ни одного экзамена не сдавал, как рассказывают авторитетные товарищи. Потому что был зятем начальника училища, генерала. И академию так же прошел безответно!..
Не потому ли сейчас нет таких полководцев, как Уборевич, Блюхер, Жуков, которые росли не по блату, а в боях?!..
Разве не поэтому наши, стоящие в Афгане вот уже десять лет, никак не могут разбить душманов?.. Да только поэтому!.. А если, не дай бог, большая война?.. Опять платить за победу десятками миллионов?.. А чтобы этого не было, считаю, в армии надо в мирное время ввести конкурс на должности. И на кандидатов в академию, отбросив должностной ценз, который не дает рядовым офицерам без связей поступать туда.
— Правильно!
— И последнее! — бросил в притихший зал я. — Не к лицу нам — комсомольцам, а через год офицерам — давать друг другу прозвища! Больше того, совсем стыд потеряли, даем прозвища своим командирам, преподавателям, начальникам, которые возрастом нам в отцы годятся. А они защитили нас от смерти, от фашистов, от рабства! Дали счастливую жизнь, возможность учиться здесь! Большинство из них за подвиги награждены боевыми орденами и медалями, а многие из нас этого даже не знают!.. Уважать мы их должны до конца дней своих! Пример брать!.. Вот недавно я узнал, что наш инструктор по практике герой!.. Уже за первый боевой вылет в 42-м году был награжден орденом Красного Знамени! А некоторые называют его губошлепом!
Рота заволновалась, заколыхалась, возмущенно зашумела.
Я повысил голос:
— И даже комбата не пощадили?!.. А ведь он нам в полном смысле отцом является!.. В Афганистане сражался!..
Рота взорвалась, затопала ногами.
— Назови! Назови фамилии! — неслось отовсюду.
Я поглядел по сторонам, напрягся и выпалил:
— Хорошо! Назову! Но, чур, условие! Только не обижаться и после мне не угрожать, как было уже раз на лестнице. Это-о курсант Лавровский! Курсант Середин! Курсант Казанцев! Курсант Пекольский из двадцать второго отделения и другие, которых вы лучше знаете!..
— Ох-хо-хо-о! — стоном катилось по казарме.
— А не боишься, что голову оторвем?!
— А мы договаривались не отрывать! — нашелся я.
Шум, гам, выкрики. Пришлось Шмелеву снова вставать:
— Спокойно! Спокойно, товарищи! Продолжаем работу!
— Вот тут Середин хочет выступить. Дайте ему слово!..
— Не надо! Не хочу-у!..
— Хочет! Хочет! — снова чей-то настойчивый голос.
— Он же ни разу не выступал!.. Пусть выступит! Обязан! Просите его, мужики!..
— Давай, Середа! Нечего отсиживаться, да молчать в тряпочку! — подзадоривали азартные голоса.
— Не-е!.. — сопротивляется Женька.
— У него много хороших мыслей! Предложений! Вот увидите!..
— Так как, Середин?! — включается Шмелев. — Будешь говорить?
— Будет! Будет! Объявляйте!..
Середу вытолкнули из плотной группы нашего отделения в направлении трибуны. Он шарахнулся назад. И снова мячиком отлетел к трибуне.
— Ну хорошо, я только с места! — сдался раскрасневшийся Женька. — Можно? — повернулся к президиуму собрания.
— Говори! — кивнул Елиферий.
— Ну-ка, разнеси Ушакова в пух и прах!
— Вот здесь галдели: Середин не выступат!.. А почему?..
Зал притих.
— А потому, что недавно выступил один генерал и сказал: «Сейчас, товарищи офицеры, перестройка! И вы можете безбоязненно критиковать своих начальников. И за это вам ничего не будет, ничего не получите!.. Ни очередного звания, ни квартиры, ни продвижения по службе. Так что критикуйте!»
Звенящий хохот потряс казарму. Спровоцировавшие Середу на речь не ошиблись.
— Или другой пример! — входил в раж Женька. — Почему Министерство обороны не организует КВН? Ведь там столько людей!
Все выжидающе замерли с улыбками на лицах, ожидая очередного подвоха.
— А в самом деле, почему? — не выдержал простота Магонин.
— Кончайте КВН, Середин! — возмутился ротный. — Перестройка армии не касается! Так сказал другой генерал…
— Здесь комсомольское собрание, а не строевое. Не затыкайте рот, пусть ответит!..
— Потому что всех веселых отправили служить на Камчатку и остались одни находчивые!
Снова гром хохота.
— И еще… Раньше государство на чем держалось?.. — озадачил Женька вопросом. Да так, что все плутовато притихли.
— На боге и молитве!.. А теперь?.. — снова коварный вопрос… Середа аж тяжело вздохнул, покраснел (так ему хотелось привычно выразиться) и выпалил:
— …на дыре и пол-литре!..
Топот ног одновременно с хохотом заполнил казарму.
…Последними выступили Лавровский и Шмелев. Но, к сожалению, Игорь относится к широко распространенному типу ораторов, которые только правильно говорят. На собрании за трибуной — руководитель, а после — первый нарушитель. Как-то на лестнице, ведущей на чердак, я увидел его «бухим». Сидел небритый, а верный Ромаровский крутился рядом.
Я, понятно, тогда промолчал. Но потом, улучив момент, когда с Игорем никого не было, сказал осуждающе:
— Зачем напился? Ты же член бюро! Какой пример подаешь?!
Тот взглянул недовольно.
— Ты плохо знаешь диалектику. Человек не может быть всегда идеальным. Нужна разрядка.
Вот таков Игорь. И неплохой вроде человек, но слабоват к «дури». Возможно, из-за этого и институт бросил. Или выгнали…
Елиферий Зотеевич другого склада. Дисциплину не нарушает, но борется за нее, в основном, с трибуны в окружении командования. После собрания всегда держит нейтралитет. Не делает замечаний ни одному разгильдяю.
А бороться за дисциплину, за отличную успеваемость надо, по-моему, повседневно, в самой гуще курсантов, во всех условиях армейской жизни в любое время. И словом и делом — личным примером. Только тогда будет настоящая отдача и действенность комсомольской работы. А то покритиковать с трибуны какого-то нарушителя, которого критикуют все, самое легкое. И он на тебя не обидится.
По-видимому, Елиферий нарочно так делает. Бережет здоровье, не портит ни с кем отношений, действуя по принципу: зачем, будучи в массе, воевать с массой? Все равно ее не перевоспитаешь, а неприятности получишь…
Постановили: в ближайшее время организовать встречу с офицерами училища — героями фронтовиками.
…Проснулся от нестерпимой рези в низу живота. Скорей в туалет… В полутьме вскочил с койки, шагнул к сапогам. Надернул один, надернул другой… Ой, что за гадость?!.. Полсапога воды? Выдернул ногу, словно ожегся. Склонился… Ударил запах мочи… Вот гад! Отомстил!.. Или отомстили? Кто?.. Разве признаются…
Заковылял по проходу, неся сапог в руке…
В нашем отделении ЧП. Да и, пожалуй, в роте. Из увольнения после отбоя пришел «диким» Вострик. Полночи не давал спать: шарашился в проходах, скрипел зубами, стонал, рычал, кричал, плакал и рыдал. И поразительно, все делали вид, будто ничего не произошло. Лежали тише мыши, укрывшись одеялами с головой, и никто не пытался унять рассупонившегося крикуна.
Не лучше других был и я. Сжимался от страха под одеялом при приближении стенаний и тяжелых шагов Вострика и ждал, как остальные, что кто-то его успокоит. А что, испугаешься: Вострик сильный, как бык, да еще неизвестно, откуда взялась злоба.
Ну ничего, сейчас его вмиг успокоят рослые парни нашего отделения, покажут себя на глазах у всех. Они так любят это делать. Но шло время, и кроме беспомощных криков Магонина: «Вострик! Ложись спать!» ничего не предпринималось.
В роте вон сколько богатырей: Апрыкин, Желтов, Ромаровский, Шмелев! Не мне же, «малышу», успокаивать?.. Но из разных углов казармы:
— Двадцать третье! Наведите у себя порядок! Дайте людям спать!
Вот и вся помощь могучих, хотя Вострик против них внешне тоже малыш. Ну раз все трусы, сейчас придет старшина. Уж он-то вмиг наведет порядок. Как гаркнет на всю роту: курсант Вострик, прекратить безобразия, так тот сразу сожмется от страха, как кролик перед удавом… Но Иршин не появился, будто не слышал шума. Так кто же успокоит? Неужели я?.. А почему бы нет. Ты же его товарищ. Но есть же ближе товарищи, друзья. Тот же Абрасимов, Козолупов… Ты же комсорг отделения, но Вострик беспартийный. Все равно комсорг…
— Потеев, вставай! — послышался голос Магонина.
Сбросив одеяло, встал и я. С полчаса не меньше возились с Востриком. Ох и силен, черт! А на вид хлипкий. И все из-за своего узкого грачиного лица. То лезет драться, то обниматься и целоваться. То плачет, то смеется. То кричит: «Все вы мне враги!», то обнимет и клянется: «Борька! Друг ты мой единственный!..»
Два раза летал я через койку от его рывков и ударов. Не меньше Павел с Геннадием. Наконец, успокоили и сами успокоились.
Щупал я саднившее лицо, когда засыпал. Утром обнаружил под правым глазом синяк.
Умники смеются:
— Не будешь лезть, дурачок.
От этого еще муторней. Ну почему так получается? Хочу, как лучше, а выходит хуже… Не для себя же хочу, для людей. И получаю неприятности от них взамен благодарности. А ведь мог тоже спасаться под одеялом и никто бы не оскорблял… А если в самом деле дурак? Доказательств ума пока не имею, кроме отличной учебы… Но другие не имеют и этого, а считают себя умными…
Как ни странно, проступок Вострика сделал его «личностью». Нашлись подражатели вроде Леньки Козолупова. Этот малыш на полном серьезе доказывал Игорю Лавровскому, что он тоже могучий, не слабей Вострика (Вострик что-о по сравнению с ним), стоит только сильно разозлиться.