Бывает и так: смотрим в круг, а искринка блеснет где-нибудь слева или справа или спереди или сзади…
Ночные полеты по маршруту тоже полны «изюму». Трудно использовать радионавигационные приборы из-за ночного эффекта. Иногда почти чутьем (стрелка указателя колеблется в пределах 10—15 градусов) угадываем верный пеленг… Не легче правильно измерить высоту звезды особенно в болтанку. Звезда то и дело выскакивает из пузырька, в котором удерживаешь. Ошибешься на градус — место самолета получишь в стороне за сто и более километров.
Незабываемы возвращения домой. Кругом темно, только слабые редкие огоньки виднеются кое-где. Но вот на самом горизонте возникает чуточная красная отметинка, постепенно превращающаяся в полосочку. С течением времени она ширится, утолщается, растекается в дрожащее алое зарево. И вот оно уже в полнеба. Издали различимы гирлянды уличных огней, всполохи заводов, голубоватые вспышки электросварки и идущих трамваев, вишневые слитки остывающего шлака в отвалах. И облачность над городом багровая, переливающаяся, подсвеченная огнистым дыханием заводов. За сотню и более километров узнаем Надеждинск. Красив он ночью с высоты…
Гущин совсем осатанел. Недавно пристал ко мне, глаза округлил.
— Ушаков! Почему постель плохо заправлена?
— Как плохо? Не хуже, чем у соседей.
— Хуже! — подошел и сдернул одеяло: — Перезаправить! — и сам в сторону.
Я поглядел растерянно вслед… А может, он прав?.. Постараюсь получше заправить. Но ведь с год не получал таких замечаний. А тут просто стыдно! Будто первые дни в армии, когда Магонин раза два указал, но и то не сдернул.
Поглядывая на соседние койки, аккуратно вставил рейки, повернул и натянул одеяло без единой морщинки. Отступил на шаг, сравнил с другими. Нисколько не хуже. И в тот раз было так.
— Плохо! — откуда-то из-за спины появился Гущин. — Перезаправить! И снова сбросил постель на пол.
— Почему плохо? Я добросовестно заправлял. Лучше не смогу. Сравни с соседними, прежде чем сдергивать.
— Придется тренироваться! — неумолимо произнес Гущин.
Я смотрел на него с недоумением, он на меня (может, ошибаюсь) с презрением.
И что надо?.. Или по его плану проработки настала моя очередь? Хорошо, что рота ушла на самоподготовку. Меня и Гущина задержали в канцелярии. А то было бы хохоту и шуму: во, Гущин гоняет Ушакова! Не только нас, грешных… Но что делать, если в третий раз сорвет одеяло? Лучше-то не заправлю, как бы ни старался. И тогда до бесконечности. Он же не остановится. Не тот человек… Отказаться? Поднимет шум на всю роту, побежит жаловаться. И прощай тогда благодарственное письмо командования маме и мечты, с которыми поступал сюда. Да и на бюро придется отвечать. Что же, безвыходное положение?.. Но не волноваться, взять себя в руки… Попробуй еще раз как можно лучше…
Склоняюсь над койкой. Гущин не уходит, следит издали за мной.
— Вот все, — выпрямляюсь.
Гущин быстро приближается, глядит критически:
— Плохо! Перезаправить! — постель летит в проход между койками.
Худшее свершилось. Гущин не остановится, сколько бы я ни делал. Будь что будет!
— А теперь заправляй сам! — крикнул ему в спину и выбежал из казармы мимо улыбающегося дневального в умывальню.
— Курсант Ушаков! Вернитесь! Курсант Ушаков! Получите взыскание! — било в уши.
Постояв у окна минут десять, спохватился: надо же на самоподготовку. В казарме никого не было. Постель, конечно, валялась в проходе. Быстро заправив, побежал в УЛО…
Странно и удивительно, ни на вечерней проверке, ни на утреннем осмотре, Гущин не замечал меня. Не приказал выйти из строя и не объявил взыскание. Значит, объявит позже. А сейчас выжидает, может, консультируется, готовит почву. Но прошла… неделя, а взыскание почему-то до сих пор не объявлено…
Сестра Галя донимает своими письмами, своей заботливостью и переживаниями. Всякими расспросами, да допросами, охами и ахами.
Приходится частенько отвечать, а точнее объяснять и разъяснять, доказывать и рассказывать.
«Ты меня рассмешила. Ну что со мной может случиться? В полетах у нас происшествий не наблюдается. Недавно летал на боевом.
Понравилось. Впервые испытал не удовлетворение, а наслаждение. Чем больше осваиваю свою профессию, тем больше увлекаюсь. Уж очень она своеобразная, творческая и постоянно новая. И все это в ее особенности, отличии от других профессий. Опираясь на факты настоящего, «на сейчас», штурман работает на будущее, «наперед».
Так на старте он засекает время взлета — факт настоящего. И тут же рассчитывает и уже знает время посадки — факт будущего. На контрольном этапе, измерив ветер, он тут же рассчитывает курс, снос, путевую скорость на следующий этап. И такова вся его работа. Сродни профессии шахматиста… А в полете все время приходится сражаться с природой: ветром, облачностью, темнотой и решать извечную проблему, кто сильней — природа или человек. А в бою к этому еще добавится противоборство врага, стремящегося тебя уничтожить.
Поэтому она и творческая, и новая, и своеобразная, и трудная, что направлена в будущее, все моменты которого предусмотреть, учесть и определить точно очень и очень трудно, а порой просто невозможно. Хотя бы тех же навигационной, метео- и оперативной обстановок, которые сами непрерывно меняются как в настоящем, так и в будущем.
А есть профессии настоящего, когда работают сейчас. Например, пилота. Сейчас он запускает двигатель, сейчас рулит на старт, сейчас взлетает, летит по маршруту, выполняет посадку. Аналогичны профессии машиниста, радиста, шофера. Все выполняется сейчас.
Профессия борттехника — в настоящем для будущего, но больше в прошлом. Сегодня, сейчас он устраняет дефекты матчасти, возникшие во вчерашнем полете… Из всех летных профессий в экипаже — штурманская самая мыслительная, требующая наименьших физических усилий и наибольшего умственного напряжения. Не случайно штурмана зовут интеллигентом авиации. А злые языки — воздушным бухгалтером…»
Как приятно летать в новой «эскадре»!.. Если на А-44 к нам относились, как к детям-несмышленышам, то здесь совсем по-другому: как к равным членам экипажа. Здесь курсанты закреплены за одним самолетом, одним экипажем, а там летали на всех машинах, со всякими экипажами. И некого назвать своим инструктором. Все свои, а значит никто.
Мой и Митькин самолет (наши фамилии соседи в списке — вот и попали снова в один экипаж) номер 12. Командир капитан Ермеев Михаил Сергеевич, штурман — лейтенант Шитов Лев Александрович.
Они, пожалуй, противоположны друг другу, но кое в чем схожи. Михаил Сергеевич — в возрасте, плотный и крупный. Лева тоже крепкий, спортсмен-штангист, но ростом ниже. Закончил училище два года назад.
Михаил Сергеевич — немногословен, Лева тоже не болтлив. Лихо летает Михаил Сергеевич на «гончей», Лева как штурман тоже ас. А летать на ней не просто, скорость большая, успевай поворачивайся. Зазевался — этап проскочил! По сравнению с 44-м все делать надо в два-три раза быстрей. Вначале думали — не справимся, но машина — чудо, условия работы идеальные, поэтому все успеваем и хорошо получается. Чтобы определить место визуально — не надо как там бегать от окна к окну, определяя глазомерно расстояние до ориентиров. Достаточно взгляда в прозрачный пол носа кабины. Если там 6—12 курсантов бродят от хвоста к носу и обратно, с парашютами на груди, сталкиваясь и мешая друг другу, потому что радиокомпасы находятся на передних местах, то здесь сидишь в кресле на парашюте и работаешь в одиночку с новейшей аппаратурой, размещенной под рукой. Для определения места самолета по радиоточке достаточно 1—2 секунд. Там — двух-трех минут.
Бросать чушки с «гончей» — прелесть. Опять не то, что на тихолете. Там же пилот видит цель, а не штурман, который слеп. Лишь при подлете в прицел замечает ее. Здесь штурман лучше видит цель, так как сидит в остекленном носу, имея почти круговой обзор. Чушки тоже несравнимые — тяжелые коротыши-поросята по сотне килограммов. Боевые, но с облегченными зарядами. Пыхтим, когда подвешиваем вчетвером. А как хрюкают на полигоне, с громом и молнией! Аж гул идет и весь круг с прилегающей территорией заволакивается взметнувшимся разрастающимся султаном клубящейся пыли, плавно оседающим на землю.
Авиационный секстант чудо-прибор! С помощью его можно прилететь в любую точку земного шара (хоть в Америке, хоть в Антарктиде) и вернуться назад домой.
Именно с помощью секстанта Дмитриев Вениамин Васильевич в 43 году совершил свой подвиг.
На ночных занятиях по астронавигации, тренируясь в работе с секстантом, мы услышали про этот полет со всеми подробностями от него самого…
И, конечно, мой дневник пополнился еще одной, уже третьей захватывающей былью…
Комэска-2 вернулся из штаба полка. Спустившись в землянку-штаб эскадрильи, он увидел Дмитриева, склонившегося над плановой таблицей полетов. Хлопнув перчаткой о край стола, сказал:
— Радуйся, Веник! Снова летим с тобой послезавтра в Радугинск за самолетами!
— Да ну?! — вскочил Дмитриев и чуть не пустился в пляс.
— Задача та же, — басил комэска. — Получить, облетать и пригнать! Доставай карты, прокладывай маршрут, готовь инженерно-штурманский расчет.
— Все сделаем, командир! — звенел Дмитриев. — А карты я сохранил с того еще раза!
— Тогда садись, давай наметим экипажи для перелета…
Остаток дня и очередные сутки прошли в заботах, которых всегда полон рот у штурмана эскадрильи, готовящего перелет. Помимо служебных, были у Вениамина и личные хлопоты: надо во чтобы то ни стало получить в продотделе хоть немного продуктов, успеть нарвать цветов, выгладить и надраить парадную форму. Поэтому эти дни он трудился допоздна, а в ночь перед вылетом спать лег далеко за полночь.
В полдень на стоянку, где ревели моторами два Ли-2 — они должны были доставить летчиков в Радугинск, — прикатил серо-зеленый «виллис». С него спрыгнули заместитель по политчасти Останин и штурман 1-й эскадрильи Сиперов — лысоватый, горбоносый бло